Генри Джеймс - Европейцы
Роберт Эктон, который стоял с краю, прислонившись к одной из белых колонн веранды, очутился возле Евгении, когда она произносила свою не длинную, но очень складную поздравительную речь.
– Мне так приятно будет узнать вас поближе, – сказала она Гертруде. – Я видела вас менее часто, чем мне хотелось бы. Это вполне естественно теперь я понимаю почему. Вы постараетесь полюбить меня, не правда ли? Льщу себя надеждой, что при близком знакомстве я выигрываю.
И, сопроводив заключительную фразу нежнейшим понижением голоса, баронесса запечатлела на лбу у невесты величественный парадный поцелуй.
Возросшая близость не развеяла в воображении Гертруды таинственного ореола Евгении, и по окончании этой маленькой церемонии Гертруда чувствовала себя польщенной, осчастливленной. Роберт Эктон тоже был восхищен; он всегда восхищался изящными проявлениями ума мадам Мюнстер. Они странным образом мгновенно повергали его в волнение; вот и теперь он отошел вдруг прочь, засунув руки в карманы, потом вернулся назад и снова прислонился к колонне. Евгения тем временем поздравляла дядю с помолвкой дочери, и мистер Уэнтуорт слушал ее со свойственной ему сдержанной, но изысканной вежливостью. Следует надеяться, что к этому времени он уже более ясно представлял себе взаимоотношения окружавших его молодых существ; но настроен он был по-прежнему чрезвычайно серьезно, в нем не чувствовалось ни малейшего оживления.
– Феликс будет ей хорошим мужем, – сказала Евгения. – Он прекрасный спутник; у него есть великий дар: его неизменная жизнерадостность.
– Вы находите, что это великий дар? – спросил старый джентльмен.
Евгения, глядя ему в глаза, задумалась.
– А вы находите, что от нее можно устать?
– Я не убежден, что хотел сказать именно это, – ответил мистер Уэнтуорт.
– Давайте тогда скажем так: хотя другие могут от этого уставать, быть жизнерадостным – счастье. А поскольку принято, как вы знаете, считать, что муж женщины – это ее второе я, то жизнерадостность будет у Гертруды и Феликса их общим достоянием.
– Гертруда всегда была очень жизнерадостна, – сказал мистер Уэнтуорт, пытаясь попасть в тон своей племяннице.
Вынув из карманов руки, Роберт Эктон придвинулся на шаг к баронессе.
– Вы сказали, что при близком знакомстве выигрываете, а я утверждаю, что от знакомства с вами выигрываешь – и немало.
– Что же выиграли вы? – спросила Евгения.
– Стал в сто раз умнее.
– Сомнительное благо, когда человек и без того так умен.
Эктон покачал головой.
– Не скажите, я был страшно глуп до того, как с вами познакомился.
– Настолько, что имели глупость со мной познакомиться? Как это лестно!
– Я хотел бы с вашего разрешения это знакомство продолжить, – сказал, смеясь, Эктон. – Надеюсь, предстоящая свадьба вашего брата задержит вас здесь нам на радость.
– Почему меня должна задержать свадьба брата, если меня не задержала бы и моя собственная? – спросила баронесса.
– Почему бы вам во всех случаях не задержаться здесь, когда, по вашим словам, вы расторгли теперь формальные узы, которые связывали вас с Европой?
Баронесса на него посмотрела.
– По моим словам? Вы позволяете себе в этом усомниться?
– А! – сказал, встретившись с ней глазами и не дрогнув, Эктон. – Это остатки моего былого безумия. Между прочим, у нас есть приятный сюрприз, – добавил он. – Нам предстоит еще одна свадьба.
Но баронесса как будто его и не слышала; она все так же на него смотрела.
– Мои слова никто никогда не брал под сомнение, – сказала она.
– Нам предстоит еще одна свадьба, – повторил, улыбаясь, Эктон.
– Еще одна свадьба? – наконец-то баронесса, по-видимому, поняла и огляделась по сторонам: Феликс болтал с Гертрудой, Шарлотта наблюдала за ними издали, а в противоположном углу комнаты, повернувшись ко всем спиной, заложив руки под фалды, склонив набок голову, стоял мистер Брэнд и смотрел на тонкий, нежный серп молодой луны.
– Наверное, это Шарлотта и мистер Брэнд, хотя, глядя на них, этого не скажешь.
– В этом случае, – возразил Эктон, – не следует верить своим глазам. Хотя, глядя на Шарлотту и мистера Брэнда, этого и не скажешь, здесь много чего кроется. Я не сомневаюсь, что со временем они соединятся. Но я говорил не о них.
– Мне не всегда удается разгадать моих собственных поклонников, сказала баронесса, – где уж мне разгадать чужих.
Эктон громко рассмеялся и собрался было что-то ответить, но в этот момент к племяннице снова подошел мистер Уэнтуорт.
– Вероятно, вам интересно будет услышать, – сказал в порыве низошедшей на него вдруг шутливости старый джентльмен, – о еще одной паре смельчаков, отваживающихся вступить в брак.
– Я как раз начал об этом баронессе рассказывать, – заметил Роберт Эктон.
– Очевидно, мистер Эктон хотел объявить о своей собственной помолвке, сказала Евгения.
Шутливость мистера Уэнтуорта возросла:
– Вы почти угадали; речь идет о его семье. Клиффорд, услыхав нынче утром, что мистер Брэнд выразил готовность связать узами брака его сестру, возымел вдруг желание, чтобы наш добрый друг проделал бы заодно то же самое с ним и Лиззи Эктон.
Откинув назад голову, баронесса улыбнулась дяде; потом с еще более ослепительной улыбкой она повернулась к Роберту Эктону.
– Как глупо с моей стороны, что я сразу об этом не подумала, – сказала она. Опустив глаза, Эктон разглядывал носки ботинок, словно понимая, что в своих экспериментах дошел до предела дозволенного; Евгения какое-то время молчала. По правде говоря, это был сильный удар, от него надо было оправиться. Однако ей это быстро удалось.
– Где же молодая пара? – спросила она.
– Они решили провести нынешний вечер с моей матушкой.
– Как будто, это несколько неожиданно?
Эктон поднял глаза.
– Совершенно неожиданно. Все знали, что это рано или поздно произойдет; но в последние дни по какой-то таинственной причине Клиффорд решил вдруг ускорить события.
– Причина эта, – сказала баронесса, – очарование вашей прелестной сестры.
– Очарование моей сестры для него не новость: они с детства неразлучны, – опять начал экспериментировать Эктон. Однако ясно было, что баронесса на сей раз не намерена ему помогать.
– А! Здесь никогда ничего не знаешь. Клиффорд очень молод. Но он славный мальчик.
– Он на редкость приятный мальчик и со временем будет очень богат. – Это был последний эксперимент Эктона; мадам Мюнстер отвернулась.
Визит ее был недолгим, вскоре она вместе с Феликсом отправилась домой. В маленькой гостиной она сразу же подошла к висевшему над камином зеркалу и, подняв над головой свечу, стояла, глядя на собственное отражение.
– Я не останусь на твою свадьбу, – сказала она. – Я велю Августине завтра же сложить вещи.
– Дорогая сестра! – воскликнул Феликс. – Свадьба вот-вот. Мистеру Брэнду не терпится нас обвенчать.
Евгения, все так же держа над головой свечу, обернулась и молча окинула взглядом маленькую гостиную со всей ее мишурой, портьерами и подушечками.
– Я велю Августине завтра же сложить вещи, – повторила она. – Bonte diviné, [97] какое убожество! Я чувствую себя совсем как бродячая актриса. А это мой «реквизит».
– Представление окончено, Евгения? – спросил Феликс.
Она пристально на него посмотрела.
– Я доиграла свою роль, произнесла последнюю реплику.
– Под гром аплодисментов, – сказал ее брат.
– Ах, аплодисменты… аплодисменты, – прошептала она и, кружа по комнате, подхватила на ходу кое-что из разбросанных повсюду украшений. Глядя на великолепную парчу, она сказала:
– Не понимаю, как я могла все это вытерпеть!
– Потерпи еще немного. Останься на мою свадьбу.
– Благодарю; это твое дело. Мне здесь делать нечего.
– Куда ты едешь?
– В Германию – первым же пароходом.
– Ты решила не выходить замуж за Эктона?
– Я ему отказала.
Брат молча на нее смотрел.
– Мне жаль, – сказал он наконец. – Но я, как ты и просила, вел себя очень осторожно. Хранил молчание.
– Пожалуйста, и впредь не упоминай об этом ни словом. – Феликс в знак повиновения склонил голову.
– Ваше желание для меня закон. Но каково твое положение в Германии? – продолжал он.
– Пожалуйста, избавь меня от разговоров на эту тему.
– Я только хотел сказать, что, по-видимому, оно изменилось.
– Ты ошибаешься.
– Но я думал, ты подписала…
– Я ничего не подписала! – сказала баронесса.
Феликс перестал докучать ей вопросами, и они решили, что он немедленно займется ее отъездом.
Мистеру Брэнду в самом деле не терпелось довершить свое самопожертвование, благородно увенчав его обрядом бракосочетания; но Евгении еще больше не терпелось покинуть страну, в которой она, приехав искать счастья, его не нашла. Правда, нельзя сказать, что Евгения приложила много усилий, и тем не менее она считала себя вправе обобщать, делать окончательные выводы, что обстановка на этом провинциальном континенте не благоприятствует процветанию блестящих в полном смысле этого слова женщин. Старый Свет – вот истинные их подмостки. То, как она прямо и открыто стала, исходя из этих разумных выводов, действовать, казалось изображенному в повести маленькому кружку зрителей не чем иным, как высшим проявлением характера, которому жизненный опыт придал несравненную гибкость. Это, безусловно, произвело очень сильное впечатление на Роберта Эктона, и два дня, остававшиеся до ее отъезда, он все время был не в духе, не находил себе места. Последний вечер баронесса провела в доме дяди, где еще раз всех очаровала; прощаясь с невестой Клиффорда Уэнтуорта, она сняла с собственной руки изящное старинное кольцо и преподнесла его ей, сопроводив это любезными словами и поцелуем. Гертруда, которая в качестве невесты тоже удостоилась ее милостей, пришла от этой маленькой сценки в восторг. Роберт Эктон подумал было, уж не в праве ли он, как опекун и старший брат Лиззи, в свою очередь, сделать баронессе щедрый подарок. Он был бы бесконечно счастлив, если бы мог сделать баронессе щедрый подарок; но он воздержался от подобного проявления чувств и потому так и был до последней минуты, до конца безутешен. Он простился с ней чуть ли не в последнюю минуту – поздно ночью накануне ее отъезда в Бостон.
