Юхан Борген - Маленький Лорд
Вилфред охотно прошелся бы по солнечной тропинке через поляну к дому садовника, чтобы убедиться, что Том жив-здоров, но не решался как раз из-за того, что родители Тома были так переполнены благодарностью. Вилфред понимал, что они примут его, как некий принудительный дар, на который они обязаны перенести часть своей всепоглощающей любви к Тому. Том еще лежал в постели, ему не разрешили вставать, хотя он уверял, что совершенно здоров и хочет гулять и играть с остальными детьми.
Но садовник и его жена в отчаянии требовали, чтобы Том хоть несколько дней полежал в постели. Казалось, они решили держать сына на привязи и не выпускать его из виду, хотя страх за него они пережили задним числом, когда страшиться уже было нечего.
Мать Вилфреда сияла. Она не хвасталась и вообще была немногословна, но призналась Кристине, что гордится сыном.
Кристина выслушала рассказ о происшествии, смущенно улыбаясь. Она как бы чувствовала себя не вправе присоединить свой голос к хору похвал. Беда ведь случилась не на ее глазах. Поэтому Кристина не принимала участия в разговорах о судорогах и искусственном дыхании. Но и она, казалось, лучится радостью, и радость эта обращена к Вилфреду, который понимал ее душевное состояние.
– Иными словами, ты вообще ни при чем? – сказала Кристина с иронией. – Ты просто случайно вошел в воду, вытащил Тома на берег и вернул его к жизни?
– Нет, именно не случайно. Я сначала подумал. В этом вся разница. Я подумал, что Том стесняется купаться голым. И подумал, что у него нет купальных трусов.
– И тебе осталось только пойти и вытащить его на берег, – сказала мать.
– Да.
– Но как ты мог угадать, что у него нет купальных трусов?
– А я вовсе не угадывал. Я просто увидел это.
Мать и Кристина обменялись взглядом поверх ликерных рюмок. О чем подумали они обе – каждая на своем краю слишком обширного поля их общих догадок?
– Твое любимое словцо, – с легкой тревогой заметила мать. – Ты видел, ты видишь…
Вилфред смутился. Он чувствовал, что они пытаются его разгадать. А он всем своим нутром ощущал, что эта его способность видеть была одним из путей, ведущих в царство тайны. Во всяком случае, для него, Вилфреда. У других, наверное, по-другому. Видеть, знать – это очень важно. Видеть не только глазами, знать не только то, что тебе известно.
– По правде говоря, мне не хочется больше обсуждать эту тему, – сказал он. – Я очень рад, что Том жив и здоров, по-моему, он славный парень, хотя я почти совсем его не знаю.
Вилфред встал из-за стола и вышел в сад. Он знал, что сейчас обе женщины молча глядят друг на друга и думают, что понимают, в чем дело. А понимают они это так: Вилфред – скромный мальчик и не хочет, чтобы его хвалили за то, что сделал бы на его месте любой другой, сделал или мог бы сделать, если бы додумался до этого. Он видел, как они сидят, давая волю своей потребности кем-нибудь восхищаться, и знал, что они горько ошибаются. Горько для него самого. Потому что как раз такого рода фальшь не входила в его планы. Слово «банальность» мелькнуло в его мозгу. Он поморщился…
Но его грызла еще какая-то другая мысль, которая опять завладела им, как только он остался один. Она смутно мелькнула у него еще в те драгоценные секунды, когда на мысу он изо всех сил пытался сосредоточиться, но Вилфред до сих пор не разобрался в ней. Что-то вроде: «Только бы не загубить дело!» Нет, тут было еще и другое, что-то мучительное. В лучах спускающегося к горизонту солнца Вилфред брел к берегу, где началось короткое приключение. Да, вот в чем дело: хотел ли Вилфред, чтобы кто-нибудь пришел к нему на помощь, когда он брел по воде в поисках Тома?
Нет, Вилфред не хотел ничьей помощи.
Ну а если бы ему не удалось вытащить Тома в одиночку, неужели он предпочел бы, чтобы Том погиб, лишь бы не прибегнуть ни к чьей помощи?
Вилфред не знал. Но знал, что был рад, когда никого не оказалось поблизости.
А потом? Потом, когда он склонился над «трупом», делая ему искусственное дыхание по правилам, которые он помнил смутно и никогда не проверял на практике, – хотел он, чтобы кто-нибудь более сведущий пришел ему на помощь, подал совет?
Нет, он не хотел этого. Когда один из старших незнакомых ему мальчиков глухим голосом стал подавать советы, Вилфред выслушал их с раздражением, словно преодолевая в себе внутренний протест.
Впрочем, этот парень и сам ничего толком не знал и говорил, просто чтобы что-нибудь сказать.
Ну а если бы на берегу оказался кто-то и в самом деле более опытный, более уверенный, более сильный…
Но такого не оказалось.
Ну а если бы?..
Неужели Вилфред предпочел бы, чтобы Том умер, чем прибегнуть к чужой помощи?
Неужели он думал только о том, чтобы самоутвердиться?
Вилфред снова быстро зашагал по тропинке: эти быстрые шаги давали какую-то разрядку его душевному напряжению. Неужели же он и вправду был почти готов убить Тома – это он-то, который так героически его спас? Неужели в этом и состоит подлинная правда, и она настолько мучает Вилфреда, что ему невыносимы похвалы его сообразительности и решительному поведению?
А ведь в каком-то смысле теперь, после всего случившегося, он привязался к Тому, хотя, когда они шли купаться, ему и дела не было до веснушчатого парнишки с белой кожей. Когда Вилфред стоял на коленях над полумертвым телом, как бы загоняя его обратно в жизнь, не обращался ли он с Томом как со своей собственностью, не видел ли в нем просто ступеньку к славе?
Вилфред застонал, продолжая расхаживать по тропинке. Ведь если даже в ту минуту он не осознавал до конца мотивы своего поведения, все-таки он почти сознавал их. Теперь он все отчетливей понимал это, одно за другим отвергая все возможные оправдания и чувствуя незаслуженность всеобщих похвал. Оправдания и похвалы рядились в оболочку чужих слов; он вспоминал, как его одобрительно похлопывали по плечу, как восхищенно смотрела на него Эрна, как мать истолковывала его скромность. Все это было мучительно, неуместно и не имело к нему никакого отношения.
Отчего Вилфред отвергал все это?
Оттого ли, что хотел быть честным до конца?
Вилфред отшвырнул какой-то камень, вложив в удар всю силу своего презрения; описав дугу, камень упал в море.
В том-то и дело, что Вилфред мучил себя вовсе не для того, чтобы быть честным до мозга костей, а для того, чтобы разрушить нечто, что росло на его глазах, принимая искаженные формы, как раз подходящие для того, чтобы сойти за правду.
Вилфред дошел до мыса, где стоял маяк. Он почувствовал смутное удовлетворение, оттого что добрался как бы до последнего слоя истины. Вся радость угасла в нем. Зато он чувствовал в душе прочный и твердый камень, угловатый и острый, – надежная опора, на которую можно опираться вечно. Камень был таким же твердым, как скала, на которой Вилфред стоял, но он не имел неопределенных продолговатых очертаний мыса, который ласкало море, освещенное закатом. Это был маленький твердый камень с острыми краями, как раз такой, какой надо иметь внутри себя, – точка опоры и в то же время оружие…
С противоположного края мыса к Вилфреду протянулась мягкая тень лодки. И в ту же минуту он увидел, как белая лодочка мадам Фрисаксен быстро выскользнула из-за маяка. Сама мадам Фрисаксен, поджарая, загорелая, сидела вполоборота к нему, бесшумно скользя к тому месту, где водились мерланы. Когда лодка огибала мыс, женщина увидела Вилфреда в красном свете заката. Она опустила весла.
– Никак наш спасатель ходит и ищет, где бы еще найти утопленника? – добродушно сказала она. А может, в ее голосе звучала ирония?
Вилфреда обдало жаркой волной. Что было в этой отверженной женщине, что доставляло ему такую радость?
– Добрый вечер, фру Фрисаксен! – крикнул он с холма, на котором стоял, и вежливо поклонился. – А вы, верно, вышли за мерланом, фру Фрисаксен?
Он чувствовал, что ей льстит, когда ее называют «фру». Взрослые, обращаясь к ней, всегда называли ее «мадам».
– Правду ли рассказывают, что ты вытащил из воды маленького Тома? – спросила она.
– Да, но я его волоком тащил, фру Фрисаксен, там было совсем неглубоко.
– Ну да, понятно, – тихо сказала она, и ее голос отчетливо разносился над водой. – Понятно, – повторила она и снова взялась за бесшумные весла, еле-еле пошевеливая ими, так, чтобы держаться на некотором расстоянии от мыса. – Пожалуй, Тому повезло, – заметила она.
– Пусть не будет тебе сегодня удачи, фру Фрисаксен, – крикнул Вилфред весело. – Ни одной рыбы за целый вечер!
Она ответила ему лукавым кивком. Она поняла его. Хорошего улова желать не полагается – это дурная примета.
– Тьфу, – крикнул Вилфред и сплюнул в море.
Лицо фру Фрисаксен расплылось в широкой улыбке, такой непривычной на нем, что, казалось, оно все пошло трещинами. Потом она еще раз кивнула и бесшумно поплыла к мерлановой впадине, на поверхности которой играли багряные блики.
