Даниил Гранин - Искатели
Лиза увидела себя со стороны, и словно увидела то тяжелое стыдное чувство, с каким она трусливо следила за Тосей, пытаясь угадать, когда Тося кончит.
— Ну конечно же, — счастливо повторяла Тося, — я пишу об этом ради сегодняшнего дня.
Лизе показалось, что Люся Огородникова посмотрела на нее. Лиза поднялась, чувствуя настороженный взгляд Ганны.
— Вы уходите?
— Нет, нет, — с трудом улыбнулась Лиза и, продолжая улыбаться, вышла.
Быстро, почти убегая, она отстучала пустынный коридор, облегченно вздохнув, когда толпа в актовом зале скрыла ее, завертела, вытолкнула в круг танцующих. И трубные звуки оркестра, и мелькание разгоряченных лиц разметали ее мысли, мешая сосредоточиться, и она была рада этому. Ей нужно было немедленно закружиться в танце по скользкому паркету, вести на ходу острый, шутливый разговор, ловить провожающие взгляды, ни о чем больше не думая.
Это не был обычный танцевальный вечер, все были заняты своими встречами с однокашниками, никто не замечал одиночества Лизы, считая, что и она тоже разыскивает своих. Подчиняясь этому ощущению, она с деловитой безучастностью пробиралась меж танцующих, высматривая неизвестно кого, пока не столкнулась лицом к лицу с Львом Никанорычем.
— Пригласите меня танцевать, — обрадованно попросила она. Он удивился, шутливо запротестовал, она упрашивала, держа его за рукав.
Они протанцевали два круга, слишком медленно для Лизы, но когда Лев Никанорыч, запыхавшись, усадил ее на свободное место, она почувствовала себя несколько успокоенной.
Он сел рядом, обмахивая лоб маленьким платком. Было смешно и умилительно оттого, что он называл ее девичьей фамилией, разговаривал о бальных танцах и держался со старомодной, но приятной галантностью.
Он поинтересовался, где она работает. Она, поражаясь своему спокойствию, вдруг рассказала ему все. Он вежливо спрашивал про детей, здоровы ли, про мужа, потом задумался и грустно сказал:
— Жаль, что так все сложилось… Лиза разгладила платье на коленях.
— Лев Никанорыч, я собираюсь идти работать. Он не слушал ее.
— Да-с, вот так, читаешь рефераты, принимаешь экзамены… За то время, какое я трачу на каждого студента, можно книгу написать… — Смягчая свои слова, он тронул ее руку. — Вам, к счастью, незнакомо подобное… Расходуешь себя на человека, а ему это так и не пригодилось. Пропали твои труды. А в жизни хочется успеть побольше сделать. Представьте, каменщик дом сложил, а в нем никто не живет.
— Лев Никанорыч…
Лицо его поскучнело, он пошутил относительно стариков, которые всюду лезут с нравоучениями, и отошел, облегченно расправив плечи.
Лиза стиснула пальцы. Ей хотелось остановить старика, закричать — ну чем, чем она виновата?..
Она вернулась к своей аудитории. Подходя, замедлила шаг и остановилась.
Попробовала беспечно улыбнуться, вот сейчас она смело вбежит и крикнет: «Ох, вы, сухари! Все еще рассуждаете? Пошли танцевать, там так весело!»
Из-за неплотно притворенной двери доносился взволнованный голос Ганны.
Надо было непринужденно ступить всего несколько шагов…
Ноги не подчинились ей. Они, как чужие, провели ее на цыпочках мимо дверей, до конца коридора. Крепко держась за перила, Лиза с застывшей улыбкой сошла вниз в гардероб, оделась и вышла на улицу.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Шумиха, поднятая вокруг договора о содружестве с Тонковым, не утихала.
Ежедневно в лабораторию являлся какой-нибудь корреспондент или журналист.
Андрей отсылал их к Майе, но иногда и его заставляли высказать свое мнение.
Скрепя сердце он старался отделаться общими словами. Он утешал себя тем, что для миллионов читателей в данном случае важен сам факт совместной работы ученых с производственниками, а не то, над чем они работают. Хуже всего было то, что этот трезвон кружил голову Майе. Ее серые честные глаза загорались, когда она произносила имя Тонкова, и становились враждебно-холодными при разговоре с Андреем.
Он старался но возможности не вмешиваться в ее работу. Помогать ей не позволяла ему совесть. Все, что она делала, не имело в его глазах никакой цены.
Однако как начальник лаборатории он находился в двусмысленном положении. Что следовало, например, отвечать Саше Заславскому — почему Тонков выступает против локатора? Говорить правду — выходит, что он настраивает сотрудников лаборатории против Тонкова, а значит, и против Майи.
Андрей чувствовал, что Виктор и Долгин ждут малейшей его оплошности, чтобы заявить: Лобанов создает невыносимые условия Майе Устиновой, Лобанов против содружества и т. п.
Скрывать свои убеждения он тоже не мог. По крайней мере, перед Сашей.
Он замечал, что этот пытливый паренек относится к нему с нескрываемым доверием.
— Представь себе, — сказал Андрей, — что Тонков разрабатывает теорию стрельбы из лука. А мы с тобою создали скорострельную пушку. Кому после этого нужна его теория?
— Так чего ж вы… — начал было Саша, по Андрей грубовато повернул его за плечи:
— Иди, иди, остальное — дело администрации.
Саша понимающе присвистнул. Больше он ни о чем не расспрашивал.
Превосходство сил противника, а главное, очевидная несправедливость делали Лобанова в его глазах героем. Он был готов на все, чтобы помочь Андрею Николаевичу, но пока что приходилось терпеливо ждать. Подобно Лобанову, он держался с внушительной сдержанностью. Когда Нина Цветкова заговаривала о Майе Константиновне, он сожалеюще цокал языком: «Молчи уж!..»
Борисов поддерживал тактику Андрея:
— Время работает на нас. На совете многие голосовали бы за тебя, если бы на них не навалились Потапенко и Тонков. Будем подымать ярость масс и вербовать себе сторонников.
Доводка автомата Рейнгольда шла полным ходом. Калмыков, узнав о согласии Фалеева принять участие в расчетах котельных регуляторов, обещал прислать Краснопевцева.
Андрей умышленно помедлил с ответом.
— Краснопевцева? — наконец переспросил он. — Трусоват ваш Краснопевцев.
Побоялся поддержать нас на техсовете.
— Зато башковитый, — по-торгашески хитрил Калмыков, почувствовав реальность лобановской затеи. — Осуждаете его? Может быть, он чуточку прав, а? Следует взвесить, ой как взвесить, где надо тычком, а где ползком. На первый взгляд он вроде мямля, а вы бы видели, как он меня на производственных совещаниях дол бает. Соколом налетает. Для вас — лаборатория, для него станция главное.
Андрей обрадовался, по сделал вид, что уступает Калмыкову. Кое-чему он научился за эти месяцы.
Краснопевцев приехал в лабораторию за полчаса до срока. Сохраняя равнодушно-сонное выражение лица, вперевалочку обошел комнаты лаборатории.
Преждевременно располневший, малоподвижный, он выглядел значительно старше своих лет. На самом же деле он всего четыре года назад кончил институт и был прислан на станцию. Ему казалось, что он совершит многое. И вот незаметно миновали четыре года. Нельзя сказать, чтобы они прошли даром. Оборудование он изучил, кое-что удалось наладить. Но где-то в душе его по-прежнему жила мечта о науке — Науке с большой буквы.
Встреча с Лобановым растревожила Краснопевцева. Он злился на Лобанова, огрызался и отнекивался, когда Калмыков посылал его в лабораторию, но если бы вместо него послали кого-нибудь другого, он почувствовал бы себя оскорбленным и в чем-то обокраденным.
Обходя лабораторию, он остановился перед столом, на котором была смонтирована какая-то схема, лежали приборы, тянулись провода. В раскрытой тетрадке — незаполненная таблица замеров.
Краснопевцев осторожно тронул реостат. Обмотка была еще теплой. Вот так бы и ему сидеть за столом, искать, думать, думать до одури в голове. Ему представилась уходящая вдаль вереница дней и недель. Представились котельная, задвижки, заслонки, шибера, снабженные электромоторами, спокойные позы машинистов, ухмыляющаяся физиономия Разумова и его руки, натруженные, тяжелые, спокойно лежащие на мраморе пульта. Представился и маленький в застекленном кожухе регулятор, властвующий над гигантской махиной котла. А вот и сам Краснопевцев… Нет, он не мыслил себя вне станции, он любил производство с его неослабной погонялкой забот, вознею с машинами и людьми, любил планы, напряженный ритм этого завода энергии. Существовал, должен же быть какой-то еще не изведанный путь, где скрещивались манящая радость познания и деловитая, требовательная жизнь производства.
Краснопевцев воровато оглянулся, — никто не смотрел на него. Вытер о штанину вспотевшую руку и повернул выключатель. Стрелки приборов качнулись.
Краснопевцев медленно двинул ползунок реостата. Повинуясь, стрелки вразнолад разбежались по шкалам, одни вверх, другие вниз, одни словно нехотя, еле-еле, другие размашистыми скачками. Краснопевцев взял карандаш и крепко, не умещаясь в узкой графе, проставил в таблице недостающую цифру показаний электрометра.
