Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
Бертрам Скаддер как будто боялся ее. Он держался за микрофон и выпаливал слова в его тонкую проволочную сетку, в уши всей страны, представляя гостью программы. Старался говорить цинично, скептически, надменно и истерично сразу, чтобы казаться человеком, смеющимся над всеми человеческими убеждениями и потому требующим мгновенной веры от слушателей. Загривок его поблескивал от пота. Он описывал в красочных подробностях месяц ее выздоровления в затерянной среди гор пастушьей хижине, затем героический, трудный путь в пятьдесят миль по горным тропам ради того, чтобы снова выполнять долг перед людьми в этот трудный час критического положения страны.
— …И если кто-то из вас был обманут злобными слухами, направленными на подрыв вашей веры в великие социальные программы наших лидеров, то можете поверить мисс Таггерт, которая…
Дагни стояла, глядя на луч. В нем кружились пылинки, и Дагни заметила, что одна из них живая: то был комар с крохотной искрой на трепещущих крылышках, он неистово стремился к какой-то своей цели и насколько видела Дагни был так же далек от нее, как от цели мира.
— …Мисс Таггерт — беспристрастный наблюдатель, блестящая деловая женщина, в прошлом она была зачастую критичной к правительству и, можно сказать, являлась выразительницей крайней, консервативной точки зрения, которой придерживались такие гиганты промышленности, как Хэнк Риарден. Однако даже она…
Дагни удивилась тому, как легко чувствуешь себя, когда не нужно чувствовать; казалось, она стояла голой на всеобщем обозрении, и луча света ей было достаточно для поддержки, потому что у нее не было ни груза страданий, ни надежды, ни сожаления, ни забот, ни будущего.
— …А теперь, дамы и господа, представляю вам героиню этого вечера, нашу совершенно необычную гостью…
Боль вернулась внезапным, мучительным уколом, острым осколком защитной стены, разрушенной ударом того, что теперь слово за ней; вернулась на краткий миг именем в ее сознании, именем мужчины, которого она называла разрушителем; она не хотела, чтобы он слышал то, что сейчас ей придется сказать. «Если услышишь, — боль походила на голос, кричащий это ему, — ты не поверишь в то, что я сказала тебе, нет, хуже того, в то, что не сказала, но ты понял это, поверил и принял, ты сочтешь, что мои проведенные с тобой дни были ложью; это уничтожит один мой месяц и твои десять лет; я хотела, чтобы ты это узнал не так, не в этот вечер, но ты узнаешь, ты наблюдал за мной и знал о каждом моем шаге, ты наблюдаешь за мной и сейчас, где бы ты ни был, ты это услышишь… но это должно быть сказано».
— …последнюю носительницу славного имени в нашей промышленной истории, женщину-руководителя, возможную только в Америке, вице-президента громадной железной дороги — мисс Дагни Таггерт!
Когда ее рука сомкнулась на шейке микрофона, Дагни ощутила риарден-металл и внезапно почувствовала легкость — не вялую легкость безразличия, а бодрую, ясную, живую легкость действия.
— Я пришла сюда сказать вам о социальной программе, политической системе и моральном кодексе, при которых вы сейчас живете.
В голосе ее была такая спокойная, непринужденная уверенность, что, казалось, одно лишь его звучание обладает громадной убедительной силой.
— Вы слышали, что я нахожу мотивом этой системы безнравственность, грабеж — ее целью, ложь, мошенничество и принуждение — ее методами и разрушение — ее единственным результатом.
Вы также слышали, что я, как и Хэнк Риарден, лояльная сторонница этой системы и добровольно оказываю содействие ее нынешней политике, таким актам, как Директива 10-289. Я пришла сюда сказать вам всю правду об этом.
Это правда, что я разделяю позицию Хэнка Риардена. У нас общие политические убеждения. Вы слышали, как его в прошлом именовали реакционером, противящемся каждому шагу, мере, лозунгу и закону нынешней системы. Теперь вы слышите, что его хвалят как нашего величайшего промышленника, суждениям которого об экономической политике вполне можно доверять. Если вы начинаете бояться, что находитесь во власти безответственного зла, что страна катится в пропасть, и вам скоро придется голодать, обдумайте взгляды нашего самого способного промышленника, знающего, какие условия необходимы, чтобы сделать производство возможным и помочь стране выжить.
Обдумайте все, что знаете о его взглядах. Когда Риарден имел возможность говорить, он говорил вам, что политика правительства ведет вас к порабощению и разорению. Однако он не говорил о высшем достижении этой политики — Директиве 10-289. Вы слышали, что он боролся за свои и ваши права, за свою независимость, за свое процветание. Он добровольно, как вам сказали, подписал дарственную, отдавшую «Риарден Метал» его врагам. Подписал бумагу, которой, судя по его прежней репутации, он должен был противиться даже ценой собственной жизни. Что это могло означать, постоянно внушали вам, если не то, что даже он признал необходимость директивы и пожертвовал личным интересом ради страны? Судите о взглядах Риардена, постоянно твердили вам, по мотивам этого поступка. И я с этим полностью согласна: судите о его взглядах по мотивам этого поступка. И какую бы цену вы ни придавали моему мнению и тем предостережениям, какие я могу сделать, судите о моих взглядах тоже по мотивам этого поступка, так как убеждения у нас одни.
Я два года была любовницей Хэнка Риардена. Пусть тут все будет ясно: я говорю это, не делая постыдное признание, а с величайшей гордостью. Я была его любовницей, спала в его постели, в его объятьях. Теперь никто не может сказать вам обо мне ничего такого, чего я уже не сказала сама. Бесчестить меня будет бессмысленно. Я знаю суть этих обвинений и изложу их. Хотела я его физически? Да. Была движима страстью к его телу? Да. Испытывала самое острое чувственное удовольствие? Испытывала. Если это теперь делает меня в ваших глазах падшей женщиной, судите меня по своим критериям. Я буду держаться своих.
Бертрам Скаддер таращился на нее; он ожидал не такой речи и думал в смутной панике, что этот кошмар необходимо прекратить, но мисс Таггерт была особой гостьей программы, вашингтонские правители велели обходиться с ней осторожно, и он не знал, должен прервать ее или нет; кроме того, ему нравилось слушать подобные истории. В кабине для зрителей Джеймс Таггерт и Лилиан Риарден сидели, застыв, словно животные, парализованные светом прожектора мчащегося на них паровоза; они единственные из всех присутствующих понимали связь между словами, которые слышат, и темой радиопередачи; что-либо предпринимать было поздно: они не смели принять на себя ответственность за происходящее и его последствия.
В аппаратной юный интеллектуал из помощников Чика Моррисона стоял, готовый в случае осложнений прервать выход передачи в эфир, но он не видел политического смысла в речи, которую слушал, не мог истолковать ее как опасность для своих хозяев. Он привык слышать речи, которые выдавливали из противящихся жертв неизвестным ему нажимом, и пришел к выводу, что это случай реакционерки, вынужденной признаваться в постыдном факте, и что, видимо, эта речь обладает какой-то особой, заранее просчитанной ценностью; к тому же, слушать это ему было интересно.
— Я горжусь, что он избрал меня для своего удовольствия, а я избрала его. Это не было — как представляется большинству из вас — актом постыдной уступки своим слабостям и взаимным презрением. Это было пиком нашего восхищения друг другом, с полным пониманием ценностей, определивших наш выбор. Мы не отделяем ценностей разума от поступков своих тел, не предаемся пустым мечтаниям. Мы облекаем мысль и реальность в конкретные формы, мы создаем сталь, железные дороги и счастье. И тем среди вас, кому ненавистно само понятие человеческой радости, кто хочет видеть жизнь сплошной чередой страданий и неудач, кто хочет, чтобы люди извинялись за счастье или за успех, способности, достижения или богатство, тем я говорю: я хотела его, я получила его, я была счастлива, я познала радость, чистую, полную, невинную радость, радость, о которой вы страшитесь услышать, радость, из-за которой вы ненавидите тех, кто ее достоин и достиг ее. Ну что ж, тогда ненавидьте и меня, потому что я ее достигла!
— Мисс Таггерт, — нервозно заговорил Бертрам Скаддер, — мы отошли от темы… в конце концов ваши личные отношения с мистером Риарденом не имеют политического значения…
— Я тоже думала, что не имеют. И разумеется, пришла сюда сказать вам о политической и моральной системе, при которой вы сейчас живете. Так вот, я полагала, что знаю о Хэнке Риардене все, но кое-что узнала только сегодня. Оказывается, лишь угроза придать гласности наши отношения заставила Хэнка Риардена подписать дарственную на «Риарден Метал». Это был шантаж, устроенный высшими государственными служащими, вашими правителями, вашими…
