Фрэнсис Фицжеральд - В вашем возрасте
Однажды, когда они ехали по мокрому шоссе и свежий влажный ветерок с легким привкусом сжигаемой старой травы задувал в окна, Энни вдруг начала плакать. Иногда она плакала беспричинно, но на сей раз Том внезапно остановил автомобиль и обнял ее.
— Почему ты плачешь? Ты несчастлива?
— О, нет, нет! — возразила она.
— Но ты и вчера плакала, когда мы ехали по этой же самой дороге. И не захотела говорить почему. Ты должна говорить мне все.
— Это просто весна. Это запах — он такой приятный, и с ним связано столько печальных мыслей и воспоминаний…
— Это наша весна, радость моя, — сказал он. — Энни, не будем ждать. Давайте поженимся в июне.
— Я обещала матери, но если вы хотите, мы можем назначить свадьбу на июнь.
Весна прибывала теперь все быстрее. Влажные тротуары подсохли, и дети снова катались на роликовых коньках, и подростки играли в бейсбол на зеленых лужайках. Том устраивал шикарные пикники для ровесников Энни и поощрял ее играть в гольф и теннис с ними. Внезапно, с заключительным, торжественным крещендо природы, наступило настоящее лето.
В прекрасный майский вечер Том прошел по аллее к дому Лорри и сел рядом с матерью Энни на скамейку у дверей.
— Такой приятный вечер, — сказал он. — Мне захотелось пройтись вместе с Энни, а не ехать куда–нибудь. Я хочу показать ей забавный старый дом, в котором я родился.
— На Чемберс–стрит, не так ли? Энни должна быть дома с минуты на минуту. Она поехала прокатиться с молодежью после обеда.
— Да, на Чемберс–стрит.
Он посмотрел на часы, надеясь, что Энни появится, покуда будет еще достаточно светло, чтобы что–то разглядеть. Без четверти девять. Он нахмурился. Она заставила его ждать накануне, ждать его целый час вчера вечером.
«Если бы мне было двадцать один, — сказал он себе, — я устроил бы ей сцену, и мы оба были бы несчастны».
Он заговорил с миссис Лорри; нежность, разлитая в ночи, разбудила сентиментальность, свойственную пятидесятилетним, и сделала мягче их сердца; и впервые с тех пор, как он стал оказывать внимание Энни, между ними не чувствовалось взаимной неприязни. И бесконечно тянулась и тянулась тишина, нарушаемая только звуком чикающей спички да поскрипыванием ее кресла–качалки. Когда мистер Лорри пришел домой, Том с удивлением выбросил вторую сигару и посмотрел на его часы: было далеко за десять.
— Энни запаздывает, — сказала миссис Лорри.
— Я надеюсь, что ничего не случилось, — сказал Том в тревоге. — С кем она поехала?
— Их было четверо. Рэнди Кембелл и другая пара — я не заметила кто. Они собирались просто выпить содовой.
— Надеюсь, они не попали в аварию. Может быть… Вы не думаете, что мне стоило бы пойти и посмотреть?
— В наше время десять часов считается не поздно. Вы увидите… — Вспомнив, что не одобряет женитьбу Тома Сквира на Энни, она не стала добавлять: «Вам придется привыкать к этому».
Ее муж извинился и отправился спать, их беседа стала более принужденной и отрывочной. Когда часы на церкви через дорогу пробили одиннадцать, они прервали разговор и стали считать удары. Двадцатью минутами позже, когда Том в досаде выбросил последнюю сигару, автомобиль подкатил к подъезду и остановился.
Целую минуту никто не шевелился — ни у дверей дома, ни в машине. Потом Энни со шляпой в руке вышла и быстро зашагала по дорожке. Бросая вызов спокойствию ночи, автомобиль с ревом укатил.
— А, приветик! — крикнула она. — Мне так жаль! Который сейчас час? Я ужасно опоздала… правда?
Том не отвечал. Уличный фонарь окрасил ее лицо винным цветом, резкие тени усиливали его выразительность. Платье было порвано, волосы растрепаны, короче говоря, беспорядок был полный. Странная ломкая пауза возникла в ее голосе — и он не нашел в себе сил ответить и вынужден был отвернуться в сторону.
— Что случалось? — спросила миссис Лорри небрежно.
— О, прокол… и что–то непонятное с двигателем — и мы заблудились. Уже действительно так поздно?
И затем, пока она стояла перед ними со шляпой в руке, и грудь ее вздымалась от волнения, и глаза смотрели открыто и прямо, Том понял с ужасом, что он и ее мать были люди одного поколения — а она принадлежала к другому. И сколько бы он ни пытался, он не мог отделить себя от миссис Лорри. Когда она просила прощения, он испытывал непреодолимое желание сказать: «Зачем же ты явилась, наконец? После того, как пропадала весь вечер?»
Они остались одни. Энни подошла к нему и сжала его руку. Он никогда прежде не сознавал с такой силой, насколько она красива; ее нежные руки были влажными от росы.
— Ты была с молодым Кембеллом, — сказал он.
— Да. Только не сходи с ума. Я чувствую… чувствую себя такой несчастной сегодня вечером.
— Несчастной?
Она села на скамью, тихо всхлипывая.
— Я ничего не могу поделать. Пожалуйста, не будь таким! Он просто хотел прокатить меня, и был такой замечательный вечер, вот я и согласилась только на часок. И мы начали разговаривать, и я не замечала времени. Мне было так жалко его.
— А как ты думаешь, что я чувствовал? — Он презирал себя, но все равно сказал это.
— Не надо, Том. Я сказала тебе, что я ужасно несчастна. Я хочу лечь спать.
— Я понимаю. Спокойной ночи, радость моя.
— О, пожалуйста, не надо так, Том. Как ты не понимаешь!
Но он понимал — в этом–то и была вся проблема. С учтивым поклоном человека другого поколения он спустился со ступенек, облитых лунным светом. Через мгновение от него осталась только тень, отбрасываемая уличными фонарями, да легкий звук шагов вдоль по улице.
IV
Все то лето он часто выходил прогуляться под вечер. Он любил постоять несколько минут перед домом, где родился, а затем — перед другим домом, где жил мальчиком. Его привычный маршрут был размечен другими памятными вехами девяностых, воспоминаниями о местах, где прежде царило веселье, ныне не существующих: ракушка прокатных конюшен Дженсена и старый каток Нушки, где каждую зиму его отец скользил по гладкому льды.
— И все–таки жалко, — бормотал он. — Чертовски жалко.
У него также вошло в привычку проходить мимо сияющих витрин аптеки, потому что здесь было посеяно семя воспоминаний другой, более близкой эпохи прошлого. Однажды он вошел и небрежно поинтересовался у клерка относительно блондинки, которая здесь прежде работала: оказалось, что она вышла замуж и уехала. Он узнал ее имя и послал ей свадебный подарок от «неизвестного поклонника», поскольку чувствовал, что именно ей он во многом обязан своим счастьем и болью. Он проиграл сражение против молодости и весны и с печалью платил штраф за непростительный в его возрасте грех — невозможность немедленно умереть. Но он рассчитывал, что эти прогулки в темноте не пройдут совсем даром; в конечном счете, все, чего он хотел, это доломать свое сильное старое сердце. Однако то, что он пережил, имело свою цену, не зависящую от того, проиграл он или победил, потому что эти три месяца — они останутся с ним навсегда.
Перевод Валерия Исхакова
