Ричард Олдингтон - Ничей ребенок
И тут он меня спросил:
— Все материалы получили, какие вам требуются?
— Простите?..
— Если нужна еще какая документация, загляните завтра в четыре часа.
— Благодарю вас, но…
Моя находчивость, увы, печальнейшим образом подвела меня. Я все еще придумывал благовидный предлог для отказа, как вдруг мистер Кокс разразился своим лающим смехом и заключил:
— О'кей. Значит, в четыре. Пока.
И мы с Рэндлом вновь очутились в отвратительно темном дворе.
Когда мы с ним, опоздав на последний автобус, возвращались пешком домой, я спросил:
— Что, собственно, Кокс имел в виду, какие такие материалы и документацию? И зачем я ему назавтра понадобился?
— Ясное дело — чтобы снабдить вас всем, что требуется для статьи о нем в «Новый глашатай».
— Ах, вот оно что! — сказал я.
И я с горечью подумал: как это так получается, что тебя втравливают черт знает во что. Очевидно, специалист по «обработке» нашел во мне покорную жертву.
— Кто такие Доусоны? — спросил я, чтобы переменить тему.
— Высшая английская аристократия, — заявил Рэндл с гордостью. — Сам Доусон был когда-то в Индии не то генералом, не то набобом, или как их там называют. Ну до чего же он не выносит Шарлеманя! На порог его не пускает. А вот Офелия, сдается мне, влюблена в Кокса по уши.
— А он?
— Она вдохновляет его, а когда женщина вдохновляет Шарлеманя, он уже не может не обладать ею. Он ведь черт знает какой Лотарио,[17] этот Шарлемань.
— Вот как? А Брайндли, надо полагать, побежденный, но все же ненавистный соперник.
— Ну ясно! Старик Доусон поначалу и слышать не хотел о Брайндли, но, когда появился Шарлемань, он прямо-таки на дыбы встал — Брайндли, говорит он, тот хотя бы среднюю школу окончил и не носит длинных патл. Думаю, старик готов хоть сейчас отдать дочку за Брайндли, только бы она не досталась Шарлеманю.
— А вам не показалось, что мать обиняком все пыталась внушить дочери… — я чуть было не добавил: «что Кокс дурак и шарлатан», но вовремя спохватился, вспомнив, что ведь это кумир Рэндла, — …пыталась выставить перед ней Кокса в довольно непривлекательном виде?
— Нет, — ответил Рэндл решительно. — Нет, этого не было.
— Я еще подумал, что она проделывает это весьма тонко, — настаивал я. — И Брайндли ей подыгрывал.
— Да она ненавидит Брайндли! Я даже вот что вам скажу: она сама влюблена в Шарлеманя. Да-да. Может, не прочь заполучить его для себя. С нее вполне станется.
— Все может быть, — сказал я задумчиво, — все может быть.
Расставшись с Рэндлом, я, естественно, стал раздумывать над странным стечением обстоятельств, которые я наблюдал в тот вечер. Для меня уже было совершенно очевидно, что Шарлемань — один из тех тщеславных, своекорыстных шарлатанов и неудачников, которых Америка благоразумно выкидывает в Европу. Подобные типы попадались мне и раньше, но никогда еще не встречал я такого яркого, махрового экземпляра. Как это, черт возьми, удалось ему обвести вокруг пальца леди Медлингтон, известную лондонскую даму-аристократку? Быть может, тут сыграло роль покровительство Доусон-старшей? Весьма вероятно. Кстати, кто такие эти Доусоны? Я с первого взгляда определил, что в них нет ничего от богемы, даже от ее отвратительной университетской разновидности. Но я сильно сомневался в том, что эти люди, как отрекомендовал их Рэндл, — «высшая английская аристократия». Аристократы могут принимать у себя Кокса в качестве шута и прихлебателя, но они, конечно, не станут наносить ему визиты в его не слишком опрятных апартаментах. Интонации голоса, манера говорить, одеваться — все решительно свидетельствовало, что Доусоны — буржуа среднего достатка. Если это действительно семья английского военного чиновника, служившего в Индии, то этим объясняется их несколько чванливый тон, который Рэндл ошибочно принял за аристократизм. Но, бог ты мой, что их связывает с Коксом? Я рассмеялся, когда представил себе, что две английские буржуазки вдруг взяли курс на «высокое искусство» и ухватились за Кокса, приняв его за феникса. Дочка явно влюблена в этот ланолиновый профиль Гермеса и в скоморохе видит бога. Но мать? Неужели она не старается образумить дочь, спасти ее от глупейшего брака? Или она, как полагает Рэндл, хочет, чтобы Кокс достался ей самой? Нет, это просто невероятно. Почему же набоб, глава семьи, просто-напросто не запретит им водить знакомство с этим «черт знает каким» Лотарио? Очевидно, положение мистера Доусона в семье, как это случается со многими самодержцами, сводится к малоавторитетной роли сверчка на собственной печи…
Я решил, что непременно схожу к Шарлеманю Коксу.
И вот я вновь на подступах к жилищу мистера Кокса, «атмосфера» которого днем показалась мне еще более отвратительной. Взбираясь по грязной лестнице, я почему-то вспомнил, что юные лорды-помещики в романах Скотта о Веверлее непременно ютились в мрачных лачугах как раз перед тем, как заполучить богатую наследницу.
Поначалу дело не клеилось. Кокс почуял мое нежелание петь ему хвалы в печати. Тем не менее он заставил меня просмотреть «документацию». Передо мной были выложены целые альбомы с фотографиями — мистер Кокс за роялем, с книгой, с папиросой, с теннисной ракеткой и даже с герцогиней: последний (моментальный) снимок был вырезан из газеты. Два альбома газетных вырезок должны были служить убедительным доказательством гениальности мистера Кокса и его светских связей. В тоне статей, воспевавших Шарлеманя Кокса в настоящем и его блестящую карьеру в будущем, я не уловил и нотки сомнения. Да и какие тут могли быть сомнения, когда те статьи, автором которых не являлся сам мистер Кокс, были состряпаны его снисходительными друзьями-журналистами. Одно только меня удивляло: как это человек с таким внушительным фондом хвалебных отзывов не приобрел ни богатства, ни славы? Под конец я был удостоен чести своими глазами увидеть общепризнанные, но опубликованные опусы самого Шарлеманя Кокса. Музыки, как таковой, оказалось поразительно мало, в сущности, только те шедевры, которые уже демонстрировались перед восторженной аудиторией в гостиной леди Медлингтон, но рукописей было изрядное количество. Я прочел названия некоторых из них: «Современная музыка и зов Космоса», «Моцарт, Бетховен и другие сходящие со сцены классики», «Как приобрести блестящую фортепьянную технику», «Опера будущего» — в этой последней рукописи, как я правильно заключил, речь шла об опере мистера Кокса. И так далее, все в том же духе. Я подумал, что артистическое мастерство Шарлеманя Кокса показывать товар лицом, пожалуй, чересчур откровенно. Он беззастенчиво торговал тем, чего у него, собственно, не было, заявлял громогласно о своих несуществующих достижениях, утверждал свою правоту, тем самым обвиняя всех остальных в невежестве, и, главное, кричал, что музыка будущего — это творения мистера Кокса.
Выразив свое восхищение в форме вежливой, но довольно туманной, я заговорил об очаровательном soirée[18]у мистера Кокса и попробовал было навести разговор на Доусонов. Но тут я наткнулся на стену. Насколько словоохотлив был мистер Кокс в отношении собственной персоны — а это значит немало, — настолько же сдержанным оказался он, когда речь зашла об этих двух дамах. Мои осторожные расспросы заставили его насторожиться. Он, по-видимому, заподозрил, что я строю против него козни, — задумал похитить обеих дам или по меньшей мере настроить их против него. Он облек необычайной таинственностью все, что касалось этих почтенных и вполне заурядных женщин, и я уж решил, что мне надо встать на цыпочки и обыскать комнату; не подслушивают ли нас наемные убийцы. Из его слов я уразумел только, что мисс Доусон, по всей вероятности, перевоплощенная египетская жрица эпохи Четырнадцатой династии, так как она поразительно одарена по части загадочного и тонкого искусства хиромантии.
— Она прекрасно помнит свою жизнь в Египте, — сказал мистер Кокс с благоговейной торжественностью. — Ее мумия находится в египетском зале нью-йоркского музея.
Я было решил, что ослышался и речь идет не о «мумии», а о «маме», то есть о Доусон-старшей, но тут же выбросил из головы эту дикую мысль и почесал затылок в тупом изумлении. Кокс, по-видимому, остался доволен произведенным эффектом и сообщил мне ряд ценных, но, увы, позабытых мною сведений из области оккультных наук. Затем разговор, как это частенько случается с холостыми молодыми людьми, каким-то образом перекинулся на эротические темы. Я уже позабыл, что Кокс, по определению Рэндла, «черт знает какой Лотарио», и был поражен обилием его познаний и неисчислимым, по его словам, количеством мужских побед. По-видимому, на свете не существовало женщины, способной выдержать осаду Шарлеманя Кокса. Он просто не мог понять, о каких это трудностях говорят некоторые («гав-гав»), но лично его положительно замучили своими преследованиями бесчисленные богатые и обворожительные особы — притом все из высшего общества, американского и европейского. Не то чтобы он оставался к ним совершенно равнодушным («гав-гав»), но искусство для него всегда на первом месте. Если женщина стимулирует его творчество, он готов снизойти, если нет — он решительно столкнет ее со своего пути. Но когда посмотришь, каковы мужья у большинства дам («гав-гав»), невольно сочувствуешь бедным крошкам.
