Ивлин Во - Пригоршня праха

— Ступай прямо в детскую, — сказала няня. — А я поговорю о твоем поведении с мамой.

— Няня, прости меня. Я не знаю, что это значит, но я не хотел это сказать.

— Ступай прямо в детскую.

Бренда наводила красоту.

— С тех пор, как Бен Хэккет стал его учить ездить верхом, ваша милость, с ним просто сладу нет.

Бренда плюнула в тушь.

— И все же, няня, что именно он сказал?

— Ой, да мне и выговорить стыдно, ваша милость.

— Чепуха, говорите. Иначе я могу подумать, что он сказал что-нибудь похуже.

— Уж хуже некуда… он назвал меня старой потаскухой, ваша милость.

Бренда поперхнулась в полотенце.

— Он вас так назвал?

— И не раз. Он выплясывал передо мной до самого дома и распевал во весь голос.

— Понятно… Что ж, вы совершенно правильно сделали, сказав мне об этом.

— Благодарю вас, ваша милость, но раз уж зашел разговор, я вам скажу, что, по моему разумению, Бен Хэккет очень уж торопится с этой ездой. Так недалеко и до беды. Сегодня утром мальчик упал с лошади и чуть не убился.

— Хорошо, няня. Я поговорю с мистером Ластом. Она поговорила с Тони. Оба хохотали до упаду.

— Милый, — сказала она, — поговорить с ним надо тебе. Ты в серьезном жанре выступаешь куда лучше.

— А я считал, что „потаскуха“ очень хорошее слово, — возражал Джон, — и потом Бен всех так называет.

— И напрасно.

— А я больше всех на свете люблю Бена. А он всех вас умнее.

— Ты же понимаешь, что не можешь любить его больше мамы.

— Все равно люблю больше. Куда больше.

Тони почувствовал, что пора прекратить пререкания и приступить к заранее приготовленной проповеди.

— Послушай, Джон. Ты поступил очень плохо, назвав няню старой потаскухой. Во-первых, ты ее обидел. Вспомни, сколько она для тебя каждый день делает.

— Ей за это платят.

— Помолчи. И, во-вторых, люди твоих лет и твоего положения в обществе не употребляют таких слов. Люди бедные употребляют известные выражения, которые не подобают джентльменам. Ты джентльмен. Когда ты вырастешь, этот дом и много других вещей станут принадлежать тебе. И ты должен научиться разговаривать как будущий владелец всего этого, научиться быть внимательным к тем, кто не так счастлив, как ты, и в особенности к женщинам. Ты меня понял?

— А разве Бен не такой счастливый, как я?

— Это к делу не относится. А теперь иди наверх, извинись перед няней и пообещай никого так не называть.

— Ладно.

— И раз ты сегодня так скверно себя вел, я не разрешаю — тебе завтра кататься верхом.

— Завтра воскресенье.

— Ладно, тогда послезавтра.

— Ты сказал „завтра“, так нечестно.

— Джон, не препирайся. Если ты не возьмешься за ум, я отошлю Громобоя дяде Реджи и скажу ему, что не считаю возможным оставлять пони такому нехорошему мальчику. Тебе бы это было неприятно, верно?

— А зачем дяде Реджи пони? Он на нем не сможет ездить, он слишком тяжелый. И потом он всегда за границей.

— Он ее отдаст другому мальчику, и вообще это не относится к делу. А теперь беги, попроси у няни прощения.

Уже в дверях Джон сказал:

— Так мне можно кататься в понедельник? Ты же сказал „завтра“.

— Да, видимо, так.

— Ура! Громобой сегодня прекрасно шел. Мы прыгнули высоко-высоко. Он сначала закинулся, а потом перелетел, как птичка.

— И ты не упал?

— Ага, один раз. Но Громобой тут ни при чем. Просто я распустил ноги, ядри их в корень, и сел на жопу.

— Ну как твоя лекция? — спросила Бренда.

— Ужасно, просто ужасно.

— Беда в том, что няня ревнует к Бену.

— Боюсь, и мы станем к нему ревновать в самом скором времени.

Они обедали за маленьким круглым столиком, стоявшим посреди огромной столовой. Обеспечить ровную температуру в этой комнате оказалось делом невозможным: даже когда один бок поджаривался в непосредственной близости к камину, другой леденили десятки перекрестных сквозняков. Бренда поставила множество опытов с ширмами и переносным электрорадиатором, но особых успехов не достигла. Даже сегодня, когда повсюду было тепло, в столовой стоял пронизывающий холод.

Хотя Тони и Бренда отличались прекрасным здоровьем и нормальным телосложением, они сидели на диете. Это сообщало некоторую пикантность их трапезам и спасало от двух варварских крайностей, грозящих одиноким едокам, — всепоглощающего обжорства и бессистемного чередования яичниц и бутербродов с непрожаренным мясом.

Сейчас они придерживались системы, которая исключала сочетание протеина и крахмала в одной трапезе. Они завели себе каталог, в котором было обозначено, какие продукты содержат протеин и какие крахмал; в большинство нормальных блюд входило и то и другое, так что Тони и Бренда немало забавлялись, выбирая меню. Обычно кончалось тем, что они заказывали какое-то блюдо „в порядке исключения“.

— Я убежден, что оно мне очень полезно.

— Да, милый, а когда нам это прискучит, мы сможем перейти на алфавитную диету и каждый день есть продукты, начинающиеся на другую букву. На „з“ мы здорово наголодаемся: весь день ничего, кроме заливных угрей и земляничного желе… Ты что собираешься делать днем?

— Ничего особенного. В пять придет Картер просмотреть еще раз счета. А после обеда я, может, съезжу в Пигстэнтон. Похоже, у нас арендуют лоуотеровскую ферму, она долго пустовала, и мне надо посмотреть, какие там нужны переделки.

— А я б не отказалась от киношки.

— Идет. Лоуотер вполне подождет до понедельника.

— А потом мы можем зайти к Вулворту, ну как? Так что, принимая во внимание милую обходительность Бренды и здравый смысл Тони, не приходится удивляться, что друзья считали их примерной парой, весьма успешно разрешившей проблему совместного существования. Пуддинг без протеина оказался неаппетитным. Пять минут спустя принесли телеграмму. Тони вскрыл ее и сказал:

— Вот чертовщина.

— Гадости?

— Гораздо хуже. Вот погляди.

Бренда прочла: „Приезжаю три восемнадцать нетерпением жду встречи. Бивер“.

— Кто такой Бивер? — спросила она.

— Один молодой человек.

— А что, звучит заманчиво.

— Вот уж нет. Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его.

— А зачем он к нам приезжает? Ты его приглашал?

— Наверное, приглашал, но вполне неопределенно. Я зашел как-то вечером к Брэтту, кроме него, там никого не оказалось, мы с ним выпили, и он вроде сказал, что хотел бы посмотреть наш дом…

— Ты, наверное, был пьян.

— Не очень, и потом я никак не предполагал, что он мне это припомнит.

— Ну и поделом тебе. Вот что получается, когда ты уезжаешь по делам в Лондон, а меня оставляешь одну. Но кто он такой все-таки?

— Просто молодой человек. У его матери еще эта лавка.

— Я была с ней когда-то знакома. Она гнусная баба. Кстати, помнится, мы ей должны деньги.

— Слушай, давай сразу же позвоним ему и скажем, что мы заболели.

— Поздно, он уже давно в поезде и поедает железнодорожный завтрак, без удержу смешивая крахмал и протеин за свои три шиллинга шесть пенсов… Его можно сунуть в Галахада. Еще не было случая, чтобы гость провел там ночь и приехал снова: видно, тамошнюю кровать никто не выдерживает.

— И все-таки что мы будем с ним делать?

— Ты поезжай в Пигстэнтон. А я займусь им. В одиночку это проще. Вечером его можно повести в кино, а завтра ты покажешь ему дом. Если нам повезет, он уедет вечерним поездом. Ему надо на работу в понедельник утром?

— Понятия не имею.

3:18 — далеко не самый удобный поезд. Приезжаешь без четверти четыре, и если ты, как Бивер, не свой человек в доме, не знаешь, куда девать время до чая; однако в отсутствие стеснявшего ее Тони Бренда справлялась со своими обязанностями не без грации, а Бивера настолько редко принимали радушно, что он не заметил некоторой сдержанности встречи.

Она ждала его в комнате, по старой памяти называвшейся курительной; это было, пожалуй, наименее мрачное место в доме. „Как мило, что вы к нам выбрались. Я должна вас с ходу предупредить, что вы наш единственный гость. Боюсь, вам у нас будет скучно… Тони пришлось уехать по делам, но он скоро вернется… Поезд был переполнен? По субботам всегда так… Не хотите выйти на воздух? Скоро стемнеет, так что давайте ловить солнце, пока не поздно…“ и так далее. При Тони ей было б куда труднее — она, перехватила бы его взгляд, и все ее манеры хозяйки замка пошли бы насмарку. Бивер умел поддерживать разговор, так что они вышли через французские окна на террасу, спустились в голландский садик, обогнули оранжерею и вернулись в дом, не испытав и минутной неловкости. Бренда вдруг услышала, как она рассказывает Биверу, что его мать одна из ее стариннейших приятельниц.

Тони успел к чаю. Он извинился, что не смог встретить гостя, и почти сразу же удалился в кабинет совещаться с управляющим. Бренда расспрашивала Бивера о Лондоне и о том, какие за последнее время состоялись приемы. Бивер проявил невероятную осведомленность.