Шолом Алейхем - Мой первый роман

Вы, вероятно, считаете: зависть, ненависть? Ничего подобного! Я прекрасно знал, что любят не ученика, а меня, настоящего автора писем. Я прекрасно знал, что достаточно будет во время свидания раскрыть тайну, священную тайну, достаточно будет одного слова, чтобы она меня поняла, - и все кончится хорошо. Но как это сделать? Как устроить, чтобы я мог поговорить с нею с глазу на глаз хотя бы несколько минут? Я мучительно думал, передумывал, создал, вероятно, семнадцать тысяч нелепых планов, фантазий - одна глупее другой. Честно признаюсь, в моей голове рождались такие скверные мысли, что мне даже стыдно доверить их бумаге, хотя немало времени прошло с тех пор. Вы думаете, я намеревался убить моего соперника, отравить моего ученика? Боже сохрани от таких грешных мыслей! Я только молил бога, чтобы он сотворил чудо и мой ученик заболел, слег и переселился к праотцам, освободив место для меня...

Признаюсь, я думал об этом день и ночь, только того и ждал, чтобы моего ученика пробрало сквозняком, чтоб его схватил кашель или горячка, чтоб он поскользнулся на ровном месте и сломал себе шею, или кто-нибудь случайно угодил ему камнем в голову, чтоб укусила его бешеная собака и он рехнулся, или буря вырвала с корнем дерево и свалила прямо на него, чтоб случилось, наконец, какое-нибудь другое чудо, лишь бы он освободил место для меня.

И в то же время у меня щемило сердце: мне было жаль его. Невинная душа - почему он должен пострадать? За что ему, такому молодому, погибать? В душе я уже оплакивал его, искренне оплакивал. Я написал моей любимой, дорогой письмо, которое закончил горестным стихотворением. В этом стихотворении я серьезно оплакивал моего юного, безвременно погибшего ученика. Я сравнивал мир с кладбищем, а его - с молодым деревцем:

На деревце томится, плачет соловей,И звезды так печально светят...

Что еще там было написано, не припомню.

И снова моя фантазия рисует мне: вот уже прошел год со дня его смерти, я и моя возлюбленная пришли на его могилу поплакать и возложить свежие благоухающие цветы, даже стихотворение посвятили ему, оно кончается так:

Пусть цветут на могиле твоей цветы,А душа пусть в раю покоится...

Зацветут ли на могиле цветы - весьма сомнительно, но что ученик мой цветет, как роза, - это факт. Он с каждым днем становится все здоровее, его лицо - румяней, его тело наливается жиром. Он доволен, радостен, весел и счастлив - счастлив не от любви, но от того, что переезжает в большой город, где встретит новых людей и где больше не увидит опротивевшей ему родни.

В этом он признавался мне неоднократно, хотя в глаза говорил своим родителям, что будет тосковать по ним и не знает, как перенесет разлуку.

– А по мне скучать будешь? - спросил я его.

– Конечно! Конечно! - ответил он, дружески обняв меня. - Тебя я возьму с собой. Мы с тобой заживем. Будем играть в шашки, ходить по театрам. Я с тобой никогда не расстанусь, никогда!

Я знал, что это бесстыдная ложь. Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он солгал и на этот раз.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Милости просим - в гости

Я никогда не забуду внимания, оказанного нам, когда мы приехали на свадьбу. К вокзалу за нами выслали великолепную карету, привезли нас в красивый дом, где каждому из нас была отведена отдельная комната, угостили вкусным кофе с пирожками, прекрасным завтраком с яичницей и жареной уткой. А народу, народу-то сколько! И все новые и новые люди приходили приветствовать нас и знакомиться.

Они мелькали перед глазами, жужжали точно мухи и казались мне букашками. Я был увлечен своими думами, своими весьма безотрадными мыслями: как бы с ней повидаться наедине? Кто знает, удастся ли мне это? А что, если она разгадает священную тайну? А если, если... Я даже боюсь произнести что... Ужасно, ужасно!

В кармане я приготовил еще при выезде из дому... не пугайтесь: не револьвер, упаси господи, но письмо "к ней", письмо на трех листах с описанием моего романа, истории его возникновения и краткой автобиографией. Но как передать ей это письмо? Через кого? И когда она сможет прочесть его?

А ее родственники и родственницы суетились, бегали, как отравленные крысы, подгоняли прислугу, торопили готовить свадебный пир, посылали за музыкантами и раввином: надо же скорее повести жениха и невесту к венцу, а то ведь бедняжки изнуряют себя постом[4].

Что жених не постился - я знаю наверняка. У меня в комнате он изрядно закусил уточкой, а потом притворился, что постится: состроил этакую весьма постную, подобающую жениху физиономию и старался казаться погруженным в очень серьезные думы.

Рожденный, выросший и воспитанный во лжи, он лгал даже в день своей свадьбы.

Тем временем пришли музыканты и начали готовиться к обряду "покрывания"[5]. Шум усилился, все засуетились. Каждый делал вид, что чем-то занят. "Скорее, скорее! Идем! Идем!"

И нас повели - неизвестно кто; повели под руки - неизвестно куда; нам что-то говорили - непонятно что; у меня закружилась голова, замелькало в глазах, в ушах - шум, а сердце билось тик-так, тик-так...

Музыканты играли, плакала скрипка, ревела труба, свистела флейта, грохотал барабан - бам-бам, бам-бам, а сердце мое - тик-так, тик-так!..

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

"Эпилог" романа

Среди лиц, которые вертелись и мелькали перед глазами, я заметил одно, казавшееся таким же чужим в этом доме, как я сам. Это был длинноволосый молодой человек в очках, увлеченный одним лишь делом: за всем следить и все подмечать. И, по-видимому, делал он это с удовольствием.

Когда его взгляд остановился на мне, я почувствовал, что он видит меня насквозь, видит мое сердце, видит мою тайну, мою священную тайну, - и я опустил глаза. Но все же я остро чувствовал на себе его пристальный взор; я чувствовал, что он, не переставая, смотрит на меня, и невольно, подняв глаза, уловил его взгляд, которым он пронизывал мне сердце, притягивал точно магнитом.

Не знаю, как это случилось, но мы очутились рядом, я и молодой человек в очках, и заговорили, конечно, о свадьбе, о невесте, о женихе.

Родители подвели жениха под руки к невесте. Она сидела на стуле посредине комнаты, с распущенными волосами, прикрыв лицо ладонями, - видимо, плакала. Музыканты играли, скрипка рыдала, труба ревела, флейта свистела, барабан грохотал - бам-бам, бам-бам, а сердце мое - тик-так, тик-так!

"Вот еще минута, еще минута - и все будет кончено", - подумал я.

– Корова! - неожиданно шепнул мне на ухо молодой человек в очках.

– Где корова? - спросил я, оглядываясь по сторонам.

– Вот она, - ответил он мне, кивая очками на невесту.

Заметив на моем лице выражение крайнего удивления, он прошептал мне:

– Телка, корова, сущая корова! Веник от креста не отличит, и злюка к тому же! И выходит за такого хорошего парня. Вы, кажется, его учитель?

Не знаю, он ли отозвал меня в сторону, или я его, или же мы вместе отошли, так или иначе, но через две минуты мы уже сидели рядом, как старые знакомые; молодой человек в очках - учитель невесты - рассказывал мне о ней такие вещи, о которых лучше бы и вовсе не знать.

– Помилуйте, а ее письма? - воскликнул я. - Письма ее?!

Услышав эти слова, молодой человек в очках схватился за бока и расхохотался.

– Ее письма? Ха-ха-ха! Ее письма! Ой, не могу!.. Разве это ее письма?!

– А чьи же еще?!

– Ее? Ха-ха-ха! Ее письма! Мои они! Ха-ха-ха!.. Мои письма! Мои! Мои! Мои!!

Я подумал, что молодой человек рехнулся или ему кровь в голову бросилась. Он схватил меня за руки, закружился по комнате и, похлопывая меня по спине, не переставал хохотать:

– Ее письма, ха-ха-ха! Ее письма!

Вам когда-нибудь снился радужный сон: красивый замок, добрые ангелы, прекрасные вина, свежие, только что сорванные с деревьев фрукты, благоухание, рай - и "она", принцесса с золотыми волосами... И вы летите, возносясь все выше и выше, прямо к небесам... Внезапно видение исчезает. Из лесу доносится свист, хлопанье крыльев, странный, дикий хохот - ха-ха-ха, он раскатывается по всему лесу и на опушке обрывается приглушенным зевком: а-а-а!! Перед вашими глазами зияет пропасть: вот-вот вы туда низринетесь... Вздрогнув, вы просыпаетесь с головной болью и долго не можете прийти в себя.

Такой сон привиделся мне в ту минуту, когда молодой человек стоял предо мной и, не переставая смеяться над моими письмами, перечислял достоинства моей возлюбленной... Он смеялся, а сердце мое обливалось кровью...

В зале заиграли музыканты. Скрипка плакала, труба ревела, флейта свистела, контрабас гудел, барабан грохотал: бам-бам, бам-бам! А в душе мрак, пустота.

Примечания

Впервые напечатано в еженедельнике "Юдише фолкс-цайтунг", Варшава, 1903.