Мао Дунь - Осенний урожай
– Где пожар? – закричал старик, выбежав из дому. На рисовом поле он увидел картину, обычную для крестьянского мятежа начала годов «Гуансюй». Ток был запружен мужчинами, женщинами, стариками, детьми.
– Выходите все! Пойдем вместе! – кричали они.
А-до тоже был здесь. Он бил в гонг. Заметив отца, он бросился к нему, по лицо старика исказила злоба, глаза загорелись недобрым огнем:
– Скотина! Оторвут тебе голову!
– Ну и пусть! Вез головы не проживешь, но без риса – тоже, – засмеялся А-до. – Пойдем с нами, отец! Где А-сы, где золовка? Все пойдем!
Тун-бао замахнулся на сына, но его схватил за руку подскочивший А-сы.
– Послушай меня, А-до, братец! – торопливо заговорил он. – Не ходи с ними! Я вчера раздобыл три доу риса. Не пропадем с голоду!
А-до изменился в лице, нахмурил густые брови и хотел возразить, но к нему подбежал Лу Фу-цин, оттолкнул А-сы и захохотал.
– Значит, у вас рис есть? Вот здорово! Наши гости сегодня еще не ели. Эй! – крикнул он крестьянам из Янцзяцяо. – Пошли завтракать! У них рис есть!
Что? Эти люди пойдут есть его, А-сы, рис? Уж не ослышался ли он? Но крестьян не нужно было приглашать дважды – они уже устремились к дому А-сы. Режущая боль пронзила старика. Он закричал и, обессиленный, опустился на землю.
А-сы пришел в бешенство. Он бросился на Лу Фу-ци-на, обхватил его за шею, стал кусать. Он плакал, ругался, что-то кричал.
– С ума ты спятил! – отбивался от него Лу Фу-цин. – Что с тобой, А-сы? Да я тебе все объясню! Ай! Погляди, что он делает, А-до!
При имени брата А-сы выпустил соседа и с кулаками ринулся на А-до.
– Даже змея не жрет травы около своей норы. А ты привел людей в свой дом рис жрать! Ведь все сожрут, горсточки не оставят!
А-сы так стиснул голову брата, что тот слова не мог вымолвить в свое оправдание. Тун-бао сидел на земле и ругался. Лу Фу-цин пытался утихомирить братьев, но где там! К счастью, подоспела Лю-бао, сестра Лу Фу-ци-на, и они оттащили А-сы.
– Хорошо, ты занял рису, – тяжело дыша, говорил А-до. – Но подумай о других! Надо всем идти в город, иначе толку не будет. А как тебя заставишь? Только и остается съесть твой рис, тогда ты пойдешь с нами. И получишь свою долю.
А-сы сел на землю и тупо уставился на брата. Лу Фу-цин похлопал А-сы по плечу и, прижав пальцем ранку от укуса на шее, стал ему втолковывать:
– Пойми ты, мы так решили. У кого рис есть – остальных накормит. А потом вместе в город двинемся! Не ругай меня, брат А-сы. Такой уж уговор был.
– Никакого уважения к людям! Даже «длинноволосые» так не бесчинствовали, – сказал Тун-бао, ни к кому не обращаясь, уразумев наконец, что происходит. «Ладно, ладно! Идите в город! – думал он. – Хлебнете там горя! Получите по заслугам! Владыка неба, он все видит. Вспомните тогда старого Тун-бао, который многое повидал на своем веку – не как собака жизнь прожил».
В это время из дома Тун-бао вышли крестьяне, неся две кринки с рисом. Сы, заплаканная, с растрепанными волосами, выскочила за ними.
– Это же для всей нашей семьи! – со слезами причитала она. – Разбойники! Бандиты! Зачем грабите?
Но люди будто не слышали ее причитаний. Они поставили кринки посреди поля и стали бить в гонг.
Лю-бао потащила Сы за собой.
– Да пойми же ты! – сердито говорила она. – Не у тебя одной, у всех возьмем, что у кого есть. Нечего унижаться перед богачами, клянчить у них рис в долг! Вам хоть было у кого клянчить. А другим что делать? Вы будете обжираться, а люди – с голоду подыхать? Что ревешь, будто свекра хоронишь! Ну, съедят нынче твое. Так ведь все обратно вернут. Чего ж убиваться!
А-сы продолжал сидеть на земле – неподвижно, тупо глядя перед собой. Наконец он поднялся и вздохнул. Затем подошел к жене и, не то сердясь, не то утешая ее, проворчал:
– Из-за тебя все! Вот и остались ни с чем! А теперь что? Теперь один выход – с ними идти! Обрушится небо – всех придавит!
На рисовое поле притащили два больших котла. Крестьяне быстро перемыли рис и принялись варить похлебку. Солнце разогнало утренний туман, осветило поле и бледные, изможденные лица. С восточной стороны деревни, оттуда, где река была поглубже, доносилась веселая песня – это в лодках пели крестьяне, которые должны были плыть в город. Сидя на корточках, Тун-бао с ненавистью смотрел, как крестьяне поедали рисовую похлебку, а потом с шумом и гамом сели в шесть лодок и отчалили. Старик смотрел на лодки, на А-до, усиленно работавшего веслами, на опечаленные лица А-сы и снохи, которая взволнованно говорила что-то Лю-бао, на внука, стоявшего рядом с А-до, старательно размахивавшего руками, будто тоже гребет, – и ему казалось, что он видит все это во сне.
Вдруг Тун-бао словно очнулся, поднялся на ноги и побежал вдоль берега. Он не знал, куда бежит, просто ему хотелось с кем-нибудь поделиться, облегчить душу. Но вокруг никого не было, даже детишки куда-то попрятались. Тун-бао уже хотел повернуть назад, но на противоположном берегу вдруг увидел человека с белой повязкой на голове, который бежал к нему, словно безумный. Поначалу старик не признал его, но, когда человек приблизился к мостику, Тун-бао с облегчением вздохнул – это был Даос.
– Даже «длинноволосые» такого себе не позволяли, – еще издали закричал Тун-бао. – В город, видите ли, захотелось. Им там покажут! Старый Тун-бао знает, что говорит, – не как собака прожил жизнь. Бандиты! Грабители!
Даос остановился перед стариком, пристально на него поглядел, словно видел впервые, потом принялся, чуть не плача, изливать свою обиду:
– Кто дал им право? Кто дал право? Ты только послушай! Они съели моего старого петуха. Кто дал им такое право?
– Грабители! Будь они прокляты! Что о петухе убиваться, когда людям от них скоро житья не станет! Убивайте! Режьте! Бандиты! Негодяи!
Накричавшись, Тун-бао пошел домой.
В тот вечер все благополучно возвратились из города и привезли каждый по пять шэнов риса. Тун-бао только диву дался. Городские господа нынче, видать, не те, что прежде. Заявились к ним крестьяне из трех деревень, чуть больше сотни, а они до того перепугались, что дали каждому по пять шэнов риса. Разве поступают так настоящие господа? Выходит, Тун-бао как собака жизнь прожил? Ну и время! Все теперь по-другому, сколько ни ломай голову, ничего не поймешь! А крестьяне, в том числе и его А-до, попросту хвастуны!
3
«Рисовые» бунты вспыхивали повсеместно. Восстали голодающие крестьяне более чем в десяти деревнях и городах на двести ли окрест. Увидев, что крестьянские волнения приняли угрожающий характер, шэньши[12] перестали прикидываться благодетелями и принялись наводить порядок. Уездные и районные власти совместно с городскими торговыми палатами опубликовали объявления, написанные высоким стилем. Крестьянам воспрещалось изымать у богачей рис; все спорные вопросы должны были решаться миром. Какой-то «сердобольный» шэньши призвал хозяев закладных и рисовых лавок в это трудное время выделить для голодающих часть своего «кровного» капитала и открыть «врата милосердия». Однако крестьяне, у которых животы подвело от голода, не стали дожидаться, пока шэньши и торговцы соблаговолят раскрыть эти самые «врата милосердия». Не возымели действия и объявления, написапные высоким стилем, не помогли старосты, главпые заправилы на деревне. «Движение за изъятие риса» ширилось с каждым днем. Теперь оно охватывало уже не сто, как это было вначале, а пятьсот, шестьсот, тысячу человек, и не только из ближних деревень.
В одном городе, отстоящем на шестьдесят ли от родной деревни Тун-бао, произошла стычка крестьян с войсками и полицией. Полицейские, правда, стреляли в воздух, но арестовали и отправили в тюрьму несколько десятков крестьян. На следующий день возмущенные крестьяне осадили город, отрезав его от других близлежащих городов. Властям ничего не оставалось, как открыть «врата милосердия», точнее, уступить требованиям крестьян. Если теперь крестьянин брал в лавке дань риса в долг, осенью он возвращал столько же, хозяева закладных лавок тоже не требовали больше процентов; городская торговая палата передала в распоряжение старост сто пятьдесят даней риса для голодающих крестьян. Шэньши и торговцы хорошо понимали, что время смутное и лучше всего пойти на попятный, а сто пятьдесят даней риса, выделенных для крестьян, можно возместить за счет жителей города. Между тем в город вошел провинциальный отряд охраны спокойствия для предотвращения возможных беспорядков, заняв важнейшие опорные пункты города и соседних деревень. «Врата милосердия», «милостиво» открытые шэньши и торговцами, а потом и этот отряд мало-помалу успокоили крестьян, и они перестали изымать у богачей рис. А тут еще подошел к концу шестой месяц, полевые работы были, как говорится, на носу.
Лишь благодаря смутам семья Тун-бао вот уже который день ела в обед рисовую кашу, а утром и вечером – похлебку из риса. Долгов не было, если не считать трех злосчастных доу риса, которые А-сы взял еще до начала крестьянских волнений. А-сы с женой знали, что во время полевых работ им все равно придется залезть в долги, и потому трудились без должного рвения, вызывая недовольство старого Тун-бао. За последний месяц он потерял былую власть в семье, но начались полевые работы, и, словно преданный сановник, который печется о восстановлении трона после смуты, Тун-бао старался навести порядок в семье – он ведь был умудрен житейским опытом, как старый конь, который хорошо знает дорогу домой. Старик подолгу рассказывал сыну и снохе, как работали в его время, о своем трудолюбии в пору молодости, приводил пример своего отца, который весь век трудился не покладая рук, никогда не падал духом, не унывал и нажил богатство.
