Леопольд Захер-Мазох - Дамская дуэль
– Самым незамысловатым способом на свете, – ответил Лапинский, – уже проторенной дорогой я забрался в княгинин сад и там исключительно собственными руками составил оный букет.
– Выходит, ты украл цветы?
– С этим утверждением можно было бы согласиться, – возразил нисколько не смутившийся товарищ, – когда бы они через самое непродолжительное время не были снова возвращены владелице.
– Ты неисправим, – только и промолвил Кольцов.
Между тем Лапинский реквизировал шесты для сушки белья у всех полковых прачек, потом солдаты под его руководством принялись изготавливать китайские фонарики из закупленных Кольцовым свечей и пропитанной маслом бумаги, прикрепляя их к шестам. Дело шло по-военному быстро и споро, так что с наступлением темноты можно было выступать в поход.
Впереди с горящими лампами всевозможных цветов шагали солдаты, далее между шпалерами китайских фонариков следовали оба офицера (Кольцов с букетом), а за ними при полном параде вышагивали все юные барабанщики и свистельщики Преображенской гвардии, свеженапудренные и с тугими косицами. Процессию опять-таки замыкали солдаты с китайскими фонариками. Следом бежала орда бесчисленных зевак; когда остановились возле дворца княгини, вокруг уже собралось необозримое море народу.
Лапинский построил своих людей в каре, которое, вычерченное в темноте разноцветными лампионами, выглядело весьма празднично, а сам с Кольцовым занял место перед фасадом дворца непосредственно под балконом красивого майора в женском обличии. Когда все приготовления были закончены, он взмахнул тростью, какие в ту пору носил при себе каждый офицер, и барабанщики адской дробью начали необычную, воистину солдатскую серенаду, затем вступили свистки и после этого все разом принялись исполнять оригинальный, торжественно размеренный марш, под который в эпоху рококо маршировали солдаты и который, кроме того, обычно звучал также во время наказания шпицрутенами.
Долго ждать не пришлось, вот зазвенела стеклянная дверь балкона, и на него, накинув поверх белой ночной сорочки бархатную мантилью, вышла Людмила, она с явным недоумением окинула взглядом собравшуюся толпу, барабанщиков и офицеров; лишь когда Кольцов снял головной убор и мощным броском кинул вверх громадный букет цветов, упавший прямо к ногам княгини, она узнала человека, спасшего ей жизнь, и поняла его замысел. Поблагодарив учтивым поклоном, она подняла цветы и, когда барабанщики снова ударили дробь, закрыла ладонями уши, громко рассмеявшись при этом.
Лапинский скомандовал тишину. Княгиня с обворожительной улыбкой еще раз поблагодарила и вернулась к себе. Спустя несколько секунд из дворца вышел камердинер, от ее имени пригласивший обоих офицеров пожаловать к ней.
– Вперед! – шепнул Лапинский своему сияющему товарищу. – Теперь все в твоих руках. Немедленно объяснись с ней. А я тем временем отведу своих маленьких героев домой.
Пока серенадный ансамбль разворачивался и выступал в обратный путь, причем Лапинский приказал бить барабанную дробь еще старательнее. Кольцов медленно, останавливаясь на каждой лестничной площадке и переводя дух, поднимался по ступеням. Камердинер провел его анфиладой роскошно обставленных залов, отодвинул портьеру и в следующее мгновение молодой офицер оказался наедине с очаровательной женщиной в ее будуаре, кокетливая и дразняще-чувствительная обстановка которого была исключительно характерна для описываемого века.
Княгиня была столь тактична, что не стала спрашивать о его друге, а грациозным движением руки и с любезной улыбкой, как будто их тет-а-тет подразумевался само собой, пригласила Кольцова присесть рядом с ней на настоящий турецкий диван.
– Княгиня, – начал Кольцов, – прошу извинить меня за тот весьма непритязательный способ и скромную форму, какие я избрал для выражения своей радости по поводу вашего спасения в крайне опасной ситуации, однако…
– Что тут извинять? – перебила его княгиня. – Это была по-настоящему военная серенада.
– Вы так добры, – ответил гвардии подпоручик, – но я еще раз прошу не судить по ней о моих чувствах к вам.
– Я убеждена в вашем положительном образе мыслей по отношению ко мне, – сказала красивая женщина, сбрасывая с плеч темную бархатную мантилью и являя взору бюст олимпийской богини.
– Ах, я почел бы за счастье пролить за вас свою кровь, был бы счастлив отдать за вас свою жизнь! – в страстном возбуждении ответил Кольцов.
– Иллюзии молодости! – проговорила княгиня. – Однако должна заметить, вы подбираете слова, какие говорят только женщине, которую любят.
– А вы, видимо, находите весьма прискорбным, что какой-то бедный подпоручик осмелился бы любить княгиню Меншикову?
– Прискорбным? Нисколько.
– Следовательно, смешным! – воскликнул Кольцов.
– И того менее, – ответила красивая женщина, поигрывая кружевами своего дезабилье. Одновременно в уголках ее рта мелькнула озорная улыбка.
– Но вы все-таки смеетесь, – заметив ее, укоризненно воскликнул Кольцов.
– Над вашей нерешительностью, – пояснила кокетливая красавица, – она совершенно непристала воину.
– Стало быть, вы меня одобряете?
– В чем?
– Любить вас.
– Разве вы меня любите? – воскликнула княгиня и залилась звонким смехом.
– Вот сейчас вы все-таки смеетесь над бедным подпоручиком! – с горечью в голосе проговорил Кольцов.
– Ей-богу, нет! – вдруг очень серьезно ответила княгиня.
– Смейтесь же, – продолжал молодой офицер, – высмеивайте меня самым нещадным образом, но я, несмотря ни на что, люблю вас и буду любить всегда; я счастлив, что имею возможность высказать вам прямо в глаза как сильно, как несказанно я люблю вас, даже если после этого вы навсегда удалите меня от себя.
– С чего вы взяли, что я так поступлю? – возразила княгиня, явно наслаждаясь юношеским пылом подпоручика.
– Так вы не прогоните меня? – вскричал Кольцов.
Красавица Людмила приложила палец ко рту, чтобы сначала несколько умерить бурное проявление его радости, а когда симпатичный офицер снова, еще настоятельней, но очень тихо повторил свой вопрос, отрицательно покачала головой. Ах, каким восхитительным, каким многообещающим показалось Кольцову это покачивание головой.
– Стало быть, вы меня тоже любите? – спросил он, увлеченный любезностью своего начальника, майора Симбирского полка.
– Этого я не говорила, – поспешила, кокетством сводя на нет его надежды, заявить Людмила, – однако… – она снова просияла обворожительной улыбкой, – я позволяю вам любить меня.
– И вы позволяете мне добиваться вашей благосклонности, вашей руки? – в порыве нового воодушевления воскликнул сникший было подпоручик.
– Какой смелый вдруг! – промолвила княгиня.
– По крайней мере, вы мне это не запрещаете? – наседал Кольцов, хватая ее маленькую руку, безуспешно искавшую спасения в волнах белоснежных кружев.
– Нет, не запрещаю, – засмеялась Людмила.
В тот же миг Кольцов соскользнул к ее ногам и принялся целовать ей руки, а красивая дама рококо густо покраснела, несмотря на слой белил и румян, покрывавших ее лицо.
* * *Несколько дней спустя, теплым летним вечером, княгиня и Кольцов прогуливались взад и вперед по узкой аллее меншиковского парка, защищенные от солнца толстой стеной зеленого тиса. Они уже долго молчали и, казалось, были заняты тем, что взглядами следили за бабочками, которые, опускаясь на землю, расправляли свои пестроузорчатые крылья. Наконец красавица Людмила свернула на одну из боковых дорожек, и они вышли к массивной каменной скамейке в уютном уголке сада, затененной ветвями старого дуба, напротив которой плескался фонтан, а позади огромной мраморной раковины, в которую он ронял свои светлые пенистые струи, возвышалась изящно выполненная в подражание античным образцам одним итальянцем скульптурная группа: Венера и Адонис. Кольцов с таким странным выражением засмотрелся на эту группу, что Людмила, слегка коснувшись его веером, поинтересовалась, не находит ли он мраморную даму более красивой, чем она.
Кольцов ничего не ответил. Но уже через некоторое время вздохнул и произнес:
– Вам не кажется, что в ту эпоху люди были гораздо счастливее, нежели сегодня?
– Вы так считаете, потому что тогда прекрасные богини с Олимпа спускались к смертным?
– Нет, потому что они умели любить, – ответил Кольцов, – а нынче все выглядит так, как будто все естественные чувства стеснены корсетом и кринолином.
– Отчего же именно корсетом и кринолином? – спросила княгиня. – Вы полагаете, что жабо и коса предоставляют сердцу больше свободы действий?
Подпоручик пожал плечами, ему-то представлялось, что сам он любит с исключительной полнотой и нисколько не уступает в этом влюбленным сердцам древности, однако княгиня на этот счет придерживалась другого мнения.
