Нелсон Олгрен - Рассказы
— Вообще-то не люблю попадаться, — объяснил он солидно. — Но и дома жить не люблю, потому что Ники, Карло и Стив спят сверху.
Выяснилось, что «сверху» значит «на кровати», как старшие, а он — на полу. Лицо мальчишки, похожее на мордочку терьера, просияло:
— Я хотел поехать, куда глаза глядят. Я умею водить так, что только держись!
Полицейские заржали, и он побледнел от ярости. Его отправили в тюрьму для малолетних преступников. В общем, ему как-то удалось вырасти.
И тогда полицейские пожалели, что не сфотографировали и не дактилоскопировали его еще шесть лет назад, в тюрьме для малолетних преступников.
Потому что он и впрямь умел водить так, что только держись!
За шесть коротких лет рыжеголовый птенец оперился и встал на крыло. Чем длиннее была дорога, тем быстрее он ее преодолевал. Если Дженни — девушка, которая его любила, — спрашивала, к чему такая спешка, он отвечал:
— Чем быстрее я еду, тем мне спокойнее. Как будто к чему-то приближаюсь. Братья всегда ели в первую очередь, потому что они старше, в тюряге — и того хуже, каждый раз оттирали в конец очереди, мне и на свободе стало казаться, что все, кому не лень, норовят спихнуть меня на обочину. Но за рулем им со мной не тягаться. Здесь я любого обставлю. Если на хвосте копы — еще лучше. Когда от них смоешься, чувствуешь, что никому тебя не поймать, да никто пока и не поймал.
— Когда поймают, поздно будет, — предупредила Дженни.
— Поздно для чего?
— Поздно, чтобы спать по ночам, а днем ходить на работу, Джино. Это единственный надежный способ.
— А я за надежностью не гонюсь, — ответил он. Потом свел разговор к шутке и заставил ее забыть все страхи. Потому что Дженни тоже умела завести так, что только держись.
Как-то днем патрульные засекли его, когда он лениво катался взад-вперед у северо-западного входа в Гумбольдт-парк, и прижали к обочине. Ухмыляясь, Джино подпустил их поближе. Потом врубил заднюю, переехал живую изгородь и, петляя между деревьями, подминая кусты, выскочил на извилистый бульвар. Так близко они потом целый год к нему не подбирались.
Однажды в предрассветной тьме, на пересечении Полк и Холстед, серый седан нарушил правила обгона трамвая. В машине, очень похожей на ту, что фигурировала в вечернем ограблении пары закусочных, сидели трое. Патрульные начали погоню со стрельбой и преследовали их в восточном направлении по Дековен-стрит больше полутора километров. Сразу после пересечения с Клинтон-стрит машина перескочила бордюр, крутанулась на двух колесах на сто восемьдесят градусов и рванула обратно на запад, едва не чиркнув крылом патрульный автомобиль. Пока полицейские разворачивались, седана и след простыл.
На той же неделе наряд заметил Джино в центре Чикаго — он ехал к северу по Ла-Саль. Впереди за Вэкер-Драйв был разведен мост, но Джино не колебался. Он нырнул в трамвайный туннель, машина запрыгала по деревянным шпалам и, мелькнув на мгновение, снова исчезла на Хаббард-стрит, уже за рекой.
— Вот такой я человек, — объяснял он Дженни. — Мне нравится риск. Мне не нравится надежность. А еще мне не нравится попадаться. Но больше всего мне не нравится, когда надо мной смеются.
Он и жил так же, как водил машину, играл в казино и любил: на всю катушку. Не выносил ничьих насмешек. Не разменивался на мелочи.
В следующий раз полицейские углядели его, когда он размахивал вороненым револьвером в задней комнате букмекерской конторы на Вест-Чикаго-авеню. Перед ним на полу лежали ничком пятнадцать человек; казалось, что его волосы вздыбились под кепкой. Они набросились на него сзади и выламывали руки до тех пор, пока он не заплакал, тихо и безутешно.
— Кто они такие, что делают по полштуки в неделю, а я — ни гроша? — требовал он ответа в полицейском фургоне.
На этот раз Джино отказался от адвоката. Его защитительная речь была малоубедительной, но краткой. Он решил рискнуть и проиграл:
— Я как раз зашел сделать пустяшную ставку, а тут какой-то тип пробежал мимо и сунул мне в руку револьвер. Дай, думаю, посмотрю, как они будут выглядеть, когда лежат на полу. Вот и все.
Он получил полгода и вернулся озлобленный: бойцовый петух с еще более злой усмешкой, всегда молчаливый, со сжатыми кулаками. Как будто любой прохожий мог оказаться переодетым агентом из бюро по контролю за оружием.
Девятнадцать «петель» на отпечатке указательного пальца. «Завиток» — на отпечатке большого. Определенного места жительства не имеет. Задержан для проведения расследования.
Когда почтальон опустил в ящик Дженни повестку, Джино ее выкинул. Пришлось им самим за ним прийти.
Дженни разволновалась, но Джино воспринял это событие как уморительную шутку. На медкомиссии острил не смолкая, пока не понял, что дело серьезное. Тогда он сказал врачу:
— У меня зубы плохие.
— Ничего, — утешил его врач. — Мы ж тебя не кусать япошек посылаем.
Тут он заметил прикрепленное к делу полицейское досье. Федеральных преступлений за Джино не числилось.
— Ты ведь не будешь воровать в армии? — заискивающе спросил врач.
Джино указал на радиатор отопления в углу кабинета.
— Видите радиатор? — ответил он.
— Да.
— Вы — за дверь на пять минут, и я уволоку его домой под курткой.
Врач и это воспринял как шутку.
Через два дня Джино выдали карабин и спросили, умеет ли он обращаться с оружием.
— Нет, — соврал Джино для надежности. — Я этих штуковин с детства боюсь.
Но признался, что разбирается, почему машины ездят быстро.
— Тогда, может, разберешься, почему самолеты летают, — сказали ему.
Джино неправдоподобно быстро освоил штурвал. Сначала он не ладил даже с собственным обмундированием, но со временем начал им тайно гордиться. Несмотря на все попытки, ему так и не удалось отдавать честь всерьез, и всякий раз казалось, что он просто «показывает нос». И всегда он был настороже, ощетинивался на воображаемые оскорбления и принимал безобидную шутку за открытый вызов, требующий открытой и бескомпромиссной реакции. Отсидка на гауптвахте еще больше испортила его характер и окончательно убедила в том, что даже здесь ему заказано все, кроме ближайшей «губы».
Раньше Джино принадлежал только очередной машине, за рулем которой оказался, а еще Дженни, здесь же он полностью посвятил себя первому же доверенному самолету, и по секрету назвал его Дженни. Он научился избегать неприятностей, целыми днями копаясь в двигателе, а ночами — сидя за штурвалом, и сторонился своих сослуживцев так же тщательно, как они еще раньше начали сторониться его. Джино считали лишенным чувства юмора недомерком, таким злобным, что с ним лучше не связываться. Однажды ему стало так одиноко, что он даже сел писать письмо Дженни, но от одного усилия ему стало легче, и письмо так и осталось недописанным.
— А ведь ты лучший механик во всей части, — нехотя, просто констатируя факт, сказал пилот его самолета. — Если бы ты так летал, как готовишь самолет, через месяц получил бы звание.
Джино хмыкнул. Тоже мне! Вещает, как оракул. Не знает, что имеет дело с Джино? Лучшим водителем во всем Ближнем Норд-Вест-Сайде?
— Ты зол на весь мир, — продолжал пилот. — Возможно, у тебя есть причина. Но если проглотишь свои обиды, научишься летать гораздо быстрее. И гораздо лучше.
Джино оглядел его с ног до головы.
— Когда я соберусь летать, то полечу, — сказал он пилоту. — Когда соберусь, просто сяду за штурвал. На звания мне плевать. И на вас тоже.
Это была самая длинная речь, которую слышали от него на аэродроме. В казарме над ней шутили целую неделю.
Возможно, у Джино был шанс со временем смягчиться. Но прежде, чем шанс смог воплотиться в жизнь, пришло письмо от Дженни.
Джино,
знаю, ты не будешь меня осуждать за то, что я сейчас скажу, просто мне пришла пора искать надежной жизни, даже если тебе надежная жизнь не по душе. Знаешь пословицу? «Реже видишь — больше любишь кого-нибудь другого». Короче, в воскресенье утром на Иоанов день я вышла замуж. Ты его не знаешь, но уверена, он бы тебе тоже понравился. Его однажды задержали, когда он ехал на повозке без фонарей. Оставайся таким же милым.
— Уверен, он бы мне тоже понравился, — мрачно подумал Джино и тщательно разорвал письмо.
— Бывает, человек здесь как-то себя находит, — туманно философствовал пилот перед своим бомбардиром, но имен не называл. — Бывает, человека скрутило изнутри, он оторвется с этим от земли, глядишь — и распрямился немного.
Джино распрямился, на свой манер, когда совершал ночную разведку над Алеутскими островами, через неделю после падения Бизерты. Он возвращался на базу в одноместном самолете, когда зарево в небе подсказало ему, что впереди по курсу его ждет не только солнечный рассвет. Чтобы замаскироваться, он нырнул в это зарево и увидел большой крейсер с восходящим солнцем на корме, удирающий в море от длинной линии горящих сооружений на берегу. Джино повернул за крейсером в открытое море, наслаждаясь ощущением, что на этот раз он охотник, а не дичь.
