Михаил Шолохов - Нахаленок
— Ты чего бродишь, полуношник? Говорил тебе, не пей на ночь молока, а теперь вот приспичило!.. Помочись в помойное ведро, мне тебя на двор водить вовсе без надобности!
Мишка молчком лег, карточку обеими руками тискает, повернуться страшно: как бы не измять. Так и уснул.
Проснулся ни свет ни заря. Маманька только корову выдоила и прогнала в табун. Увидала Мишку, руками всплеснула:
— Что тебя лихоманец мучает! Это зачем такую рань поднялся?
Мишка карточку под рубахой жмет, мимо матери на гумно, под амбар юркнул.
Вокруг амбара растут лопухи и зеленой непролазной стеной щетинится крапива. Заполз Мишка под амбар, песок разгреб ладонью, сорвал пожелтевший от старости лист лопуха, завернул в него карточку и камешком привалил, чтобы ветер не унес.
С утра до вечера шел дождь. Небо закрылось сизым пологом, во дворе пенились лужи, по улице бежали наперегонки ручьи.
Пришлось Мишке сидеть дома. Уже смеркалось, когда дед и отец собрались и пошли в исполком на собрание. Мишка натянул дедов картуз и пошел следом. Исполком помещается в церковной сторожке. По кривым, грязным ступенькам влез, кряхтя, Мишка на крыльцо и прошел в комнату. Под потолком ползает табачный дым, народу полным-полно. У окна за столом сидит чужак, что-то рассказывает собравшимся казакам.
Мишка потихоньку пробрался на самый зад и сел на скамью.
— Кто за то, товарищи, чтобы Фома Коршунов был председателем? Прошу поднять руки!
Сидевший впереди Мишки Прохор Лысенков, зять лавочника, крикнул:
— Гражданы!.. Прошу снять его кандидатуру. Он нечестного поведения. Ишо когда пастухом табун наш стерег, замечен был!
Мишка увидал, как Федот-сапожник встал с подоконника, закричал, махая руками:
— Товарищи, богатеям нежелательно в председатели пастуха Фому, но как он есть пролетарьят и за Советскую власть…
Зажиточные казаки, стоявшие кучей около двери, затопотали ногами, засвистали. Шум поднялся в исполкоме.
— Не нужен пастух!
— Пришел со службы — нехай к миру в пастухи нанимается!..
— Не хотим Фому Коршунова!
Мишка глянул на бледное лицо отца, стоявшего возле скамьи, и сам побелел от страха за него.
— Тише, товарищи!.. С собранья буду удалять!.. — орал чужак, грохая по столу кулаком.
— Своего человека из казаков выберем!..
— Не нужен!..
— Не хо-отим… — шумели казаки, и пуще всех Прохор, зять лавочника.
Здоровый рыжебородый казак с серьгой в ухе и в рваном, заплатанном пиджаке вскочил на скамью:
— Братцы!.. Вон оно куда дело заворачивает!.. Нахрапом желают богатеи посадить в председатели своего человека! А там опять…
Сквозь стонущий рев Мишка слышал только отдельные слова, которые выкрикивал казак с серьгой:
— Землю… переделы… бедноте суглинок… чернозем заберут себе…
— Прохора в председатели!.. — гудели около дверей.
— Про-охор-ра!.. Го-го-го… Га-га-га!..
Насилу угомонились. Чужак, хмуря брови, долго что-то выкрикивал.
«Должно, ругается», — подумал Мишка. Чужак громко спросил:
— Кто за Фому Коршунова?
Над скамьями поднялось много рук. Мишка тоже поднял руку. Кто-то, перепрыгивая со скамьи на скамью, громко считал:
— Шестьдесят три… шестьдесят четыре, — не глядя на Мишку, указал пальцем на его поднятую руку, выкрикнул: — шестьдесят пять!
Чужак что-то записал на бумажке, крикнул:
— Кто за Прохора Лысенкова, прошу поднять! Двадцать семь казаков-богатеев и Егор-мельник дружно подняли руки. Мишка поглядел вокруг и тоже поднял руку. Человек, считавший голоса, поравнялся с ним, глянул вниз и больно ухватил его за ухо.
— Ах ты шпаненок!.. Метись отсель, а то я тебе всыплю! Тоже голосует!..
Кругом засмеялись, а человек подвел Мишку к выходу, толкнул в спину. Мишка вспомнил, как говорил отец, ругаясь с дедом, и, сползая по скользким, грязным ступенькам, крикнул:
— Таких правов не имеешь!
— Я тебе покажу права!..
Обида была, как и все обиды, очень горькая. Придя домой, Мишка всплакнул малость, пожаловался матери, но та сердито сказала:
— А ты не ходи, куда не след! Во всякую дыру нос суешь! Наказание мне с тобой, да и только!
На другой день утром сели за стол завтракать, не успели кончить, услышали далекую, глухую от расстояния музыку. Отец положил ложку, сказал, вытирая усы:
— А ведь это военный оркестр!
Мишку как ветром сдуло с лавки. Хлопнула дверь в сенцах, за окошком слышно частое «туп-туп-туп-туп…».
Вышли во двор и отец с дедом, маманька до половины высунулась из окна.
В конец улицы зеленой колыхающейся волной вливались ряды красноармейцев. Впереди музыканты дуют в большущие трубы, грохает барабан, звон стоит над станицей.
У Мишки глаза разбежались. Растерянно закружился на одном месте, потом рванулся и подбежал к музыкантам. В груди что-то сладко защемило, подкатилось к горлу… Глянул Мишка на запыленные веселые лица красноармейцев, на музыкантов, важно надувших щеки, и сразу, как отрубил, решил: «Пойду воевать с ними!..»
Вспомнил сон, и откуда только смелость взялась. Уцепился за подсумок крайнего.
— Вы куда идете? Воевать?
— А то как же? Ну да, воевать!
— А за кого вы воюете?
— За Советскую власть, дурашка! Ну, иди сюда, в середку.
Толкнул Мишку в середину рядов, кто-то, смеясь, щелкнул его по вихрастому затылку, другой на ходу достал из кармана измазанный кусок сахара, сунул ему в рот. На площади откуда-то из передних рядов крикнули:
— Сто-о-ой!..
Красноармейцы остановились, рассыпались по площади, густо легли в холодке, под тенью школьного забора. К Мишке подошел высокий бритый красноармеец с шашкой на боку. Спросил, морща губы в улыбке:
— Ты откуда к нам приблудился?
Мишка напустил на себя важность, поддернул сползающие штанишки:
— Я иду с вами воевать!
— Товарищ комбат, возьми его в помощники! — крикнул один из красноармейцев.
Кругом захохотали. Мишка часто заморгал, но человек с чудным прозвищем «комбат» нахмурил брови, крикнул строго:
— Ну, чего ржете, дурачье? Разумеется, мы возьмем его, но с условием… — Комбат повернулся к Мишке и сказал: — На тебе штаны с одной помочью, так нельзя, ты нас осрамишь своим видом!.. Вот, погляди: на мне две помочи и на всех по две. Беги, пусть тебе матка пришьет другую, а мы тебя подождем тут… — Потом он повернулся к забору, крикнул, подмигивая: — Терещенко, пойди принеси новому красноармейцу ружье и шинель!
Один из лежавших под забором встал, приложил руку к козырьку, ответил:
— Слушаюсь! — и быстро пошел вдоль забора.
— Ну, живо беги! Пусть матка поскорее пришьет другую помочь!..
Мишка строго взглянул на комбата:
— Ты, гляди, не обмани меня!
— Ну что ты? Как можно!..
От площади до дома далеко. Пока добежал Мишка до ворот — запыхался. Дух не переведет. Возле ворот на бегу скинул штанишки и, мелькая босыми ногами, вихрем ворвался в хату.
— Маманька!.. Штаны!.. Помочь пришей!.. В хате тишина. Над печью черным роем гудят мухи. Обежал Мишка двор, гумно, огород — ни отца, ни матери, ни деда нет. Вскочил в горницу — на глаза попался мешок. Отрезал ножом длинную ленту, пришивать некогда, да и не умеет Мишка. Наскоро привязал ее к штанам, перекинул через плечо, еще раз привязал спереди и — опрометью под амбар.
Отвалил камень, глянул мельком на ленинскую руку, указывающую на него, Мишку, шепнул, переводя дух:
— Ну, вот видишь?.. И я поступил в твою войску!..
Бережно завернул карточку в лопух, сунул за пазуху и по улице вскачь. Одной рукой карточку к груди жмет, другой штанишки поддергивает. Мимо соседского плетня бежал, крикнул соседке:
— Анисимовна!
— Ну?
— Перекажи нашим, чтоб обедали без меня!..
— Ты куда летишь, сорванец?
Мишка махнул рукой:
— На службу ухожу!
Добежал до площади и стал как вкопанный. На площади — ни души. Под забором папиросные окурки, коробки от консервов, чьи-то изорванные обмотки, а в самом конце станицы глухо гремит музыка, слышно, как по утрамбованной дороге гоцают шаги уходящих.
Из Мишкиного горла вырвалось рыдание, вскрикнул и что есть мочи побежал догонять. И догнал бы, обязательно догнал, но против двора кожевника лежит поперек дороги желтый хвостатый кобель, зубы скалит. Пока перебежал Мишка на другую улицу — не слышно ни музыки, ни топота ног.
* * *Дня через два в станицу пришел отряд человек в сорок. Солдаты были в седых валенках и замасленных рабочих пиджаках. Отец пришел из исполкома обедать, сказал деду:
— Приготовь, папаша, хлеб в амбаре. Продотряд пришел. Разверстка начинается.
