Ванда Василевская - Звезды в озере

Все произошло быстро, словно в кино, и когда поручик Забельский опомнился, то понял, что он один в полууничтоженном лесу. Он видел однажды такой лес на южном склоне Татр, после урагана, который обрушился с гор в долину и вповалку уложил деревья, как косец зеленый клевер.

Внезапно наступившая мертвая тишина поразила его, точно адский грохот. Он взглянул вверх, и ему стало дурно. На ветвях уцелевшей сосенки висели обрывки мундира, кровавые лохмотья. Высоко-высоко, будто подброшенные извержением вулкана.

Он осторожно двинулся вперед. Тут же, рядом, раскинув руки, лежал Солик. Остекленевшие глаза спокойно смотрели в небо. Рядом из-под огромной, словно раздутой смертью, лошадиной туши виднелся человек. Забельский наклонился, приподнял голову лежащего и содрогнулся. В ужасающе изуродованном лице он с трудом распознал черты майора Оловского. Ему захотелось сесть и завыть по-звериному. Теперь уж конец, конец всему! Черные сгустки крови запачкали светлые волосы майора. Здесь, именно здесь, в этом жутком лесу, конец родине, здесь ее окончательное поражение и гибель.

Как пьяный, поручик Забельский шел дальше. Неожиданно из-за деревьев раздался человеческий голос. Забельский в ужасе вздрогнул. Но это звал Войдыга:

— Господин поручик, господин поручик!

Капрал помогал товарищу выбраться из-под повалившегося дерева.

— Ишь как, сволочь, упало, даже не царапнуло, а держит, как в капкане, и не шевельнешься…

Солдат выбирался из ямки, куда столкнула его воздушная волна от разорвавшегося снаряда. Взглянув на его спокойное, обычное лицо, Забельский опомнился. Он был жив. Фактом было то, что он остался жив, — неизвестно почему, неизвестно каким образом, но жив. Надо взять себя в руки. Он ощутил жизнь как невыносимую, непосильную тяжесть, и все же он был жив. Значит, надо как-то действовать, что-то делать, куда-то двигаться.

Из глубины рощи вышли еще несколько солдат. Они собирались вокруг поручика. Бодрым обычным голосом заговорил Войдыга:

— Возвращаться-то они, сукины дети, здесь будут или другой дорогой?

— Э… понеслись куда-нибудь дальше, зачем им сюда возвращаться? — разуверял один из солдат.

— Так или иначе, сидеть здесь нечего, — решил поручик. — Сколько нас?

Они медленно двинулись истребленным лесом. Валялись лошадиные трупы, лежали люди, вдавленные гусеницами танков между поваленными стволами деревьев. Забельскому становилось дурно, и он отворачивался от жуткого зрелища. Остальные не обращали на него внимания. Войдыга спокойно перескакивал через трупы.

«Отупели», — подумал Забельский и удивился, что сам он еще на что-то реагирует. Слишком много было всего — и поэтому все было нереально, как кошмарный, гнетущий сон. Где-то на дне сознания непрерывно тлела искорка надежды, что кончится сон, наступит пробуждение и снова все пойдет нормальным, обычным порядком, как шло до сентябрьских дней.

— Тут какие-то лошади остались, только напуганы они, — радостно доложил кто-то из солдат.

Когда миновали лесок и стали осторожно выводить на дорогу лошадей, оказалось, что от отряда майора Оловского осталось только десять человек. Забельский окинул их отупевшим взглядом.

Оказалось, что он не только жив, но ему приходится еще отвечать за жизнь десяти человек.

Когда они вышли на ослепительно белую от солнечного блеска дорогу, он остро и неудержимо позавидовал майору Оловскому, который лежал и ни о чем не должен был думать, которому ни до чего не было дела. Поручик ощутил в себе какую-то обиду на мертвого, как будто майор Оловский, веселый, сумасбродный майор Оловский, дезертировал из жизни. Как будто он изменил, оставляя его, поручика Забельского, на произвол страха, беспомощности и пустоты.

— По коням, — сказал он глухим, мертвым голосом.

Солдаты взобрались в седла; лошади все еще дрожали и тревожно шарахались.

Впереди развернулась длинная белая лента дороги. Она показалась Забельскому бесконечной, утомительной, страшной. На мгновенье он заколебался.

— Куда, господин поручик? — спросил Войдыга, наклонившись в седле. В его голосе слышались и сердечная забота и покровительственная нотка, в которой поручик уловил что-то фамильярное. Он нахмурил брови.

— Прямо.

Они медленно тронулись. Солдаты тревожно поглядывали на небо, но зловещие птицы улетели далеко; ничем не нарушалась тишина ясного дня, небо простиралось над ними, чистое и спокойное, словно его никогда ничто не прорезывало, кроме ласточкиных крыльев.

Подозрительно посматривали они на небольшие рощи, подозрительно наблюдали за купами деревьев. На поворотах дороги останавливались, и Войдыга выезжал проверить, что скрывается впереди. Но всюду было тихо и пусто.

На ночь остановились в деревне. Крестьяне смотрели на них исподлобья, подозрительно, но молока дали и разрешили ночевать на сене. Забельский проворочался без сна всю ночь.

На другой день они заблудились. Забрели в болота, которые не могло высушить жаркое солнце последнего месяца, в глухие чащи между извивами речных рукавов. Ночевали над водой, от которой поднимались пронизывающие белые туманы. От земли тянуло сыростью, и она быстро пропитала истрепанные мундиры. Замерзшие и подавленные, они поднялись еще раньше, чем последние звезды утонули в жемчужной глубине неба. Мучил голод. Они снова ехали между ольхами, где высоко поднимался папоротник, и кони неуверенно ступали по предательской, подающейся под ногами почве.

— Не выберемся мы, видно, отсюда? — со злостью спрашивали солдаты.

Войдыга равнодушно пожал плечами:

— Может, и не выберемся.

На тропинке зашуршали шаги. Поручик придержал коня и инстинктивно взялся за револьвер. Из-за кустов вышел высокий оборванный человек, и глаза поручика Забельского встретились с серыми глазами Петра Иванчука.

— Вы здешний? — резко начал Забельский.

Петр рассматривал маленький отряд.

— И здешний, и не здешний… Края эти я знаю…

— Как попасть в деревню?

— В какую?

— Все равно в какую, к чертовой матери! В деревню!

— Здесь недалеко есть деревня. Нужно выехать на дорогу.

— Черт его знает, где эта дорога! Два дня здесь плутаем, как дураки… Проклятая сторона…

— Какая уж есть, — сухо ответил Петр. — А в деревню я могу проводить. Она недалеко.

Поручик с минуту раздумывал, подозрительно рассматривая Петра: а вдруг?..

— А ты кто такой?

— Крестьянин.

— Ага. Ну, веди!

Петр медленно пошел вперед по тропинке. За ним зашлепали измученные, забрызганные грязью лошади. Поручик заметил, что проводник хромает и одежда на нем в лохмотьях.

— Где это тебя так отделали? Откуда ты идешь?

— Откуда? Дорога дальняя. С немецкой границы.

Поручик рывком натянул повод.

— С немецкой границы? Ты что же это там делал?

— Мало ли что делал… В тюрьме сидел.

Взгляды солдат устремились на Петра. Он шел медленно, положив руку на шею поручиковой лошади.

— Вот оно что…

Тропинка завернула в сторону, сливаясь с проселочной дорогой. Показались крыши деревни.

— Вот и пришли…

— Пожрать дадут, как ты думаешь?

— Если у самих есть, может, и дадут.

Но деревня оказалась опустевшей. Черные угли лежали на месте сожженной хаты. В соседней хате двери были распахнуты настежь, но нигде не было видно ни живой души.

— Нет, что ли, здесь никого?

— Так, может, вы, господин поручик, в хату, а я с людьми поищу, посмотрю кругом? — предложил Войдыга.

Поручик охотно согласился: хватит с него этой тряски на лошади. Он был измучен вконец; голова у него кружилась.

Петр остановился и с порога заглянул в хату.

— Можно зайти.

Забельский вошел за ним. Хата выглядела так, словно хозяева только что ее покинули. Вышитые полотенца на стенах, черная пасть остывшей печки, икона в углу.

— Видно, убежали, — заметил поручик. Петр выглянул в маленькое мутное оконце.

— Тут недалеко железная дорога. Наверно, бомбили пути, и люди скорее всего в лес ушли.

— А вас когда из тюрьмы выпустили? — вдруг спросил Забельский.

Петр пожал плечами:

— Никто нас не выпускал. Сами вышли первого сентября, когда началась бомбежка. Почтенная администрация заперла ворота и — драпанула. Пришлось без ключей открывать.

Поручик испытующе оглядел его.

— А за что ты сидел?

— За коммунизм, — отчеканил Петр и заглянул в стоящий на печке горшок. Но в горшке ничего не было.

— И что же теперь? — спросил Забельский.

Петр пожал плечами.

— Ничего. Иду вот домой. А у вас, господин поручик, какие планы?

— Хочу отыскать какую-нибудь крупную часть.

— Сомнительно, найдется ли. И в какой же стороне вы ищете, господин поручик? Направление, сдается мне, не совсем верное.