Джеймс Джойс - Мертвые
Он увидел, что жена пробирается к нему между вальсирующими парами. Подойдя, она сказала ему на ухо:
– Габриел, тетя Кэт спрашивает, будешь ли ты резать гуся, как всегда, или нет. Мисс Дейли нарежет окорок, а я – пудинг.
– Хорошо, – сказал Габриел.
– Она устроит так, чтобы молодежь поужинала раньше, и мы будем в своей компании.
– Ты танцевала? – спросил Габриел.
– Конечно. Разве ты меня не видел? Из-за чего вы поспорили с Молли Айворз?
– И не думали спорить. Откуда ты взяла? Это она сказала?
– Да, сказала что-то в этом духе. Я уговариваю этого мистера д'Арси спеть. Он ужасно ломается.
– Мы вовсе не спорили, – сказал Габриел недовольным тоном, – просто она уговаривала меня поехать в западную Ирландию, а я отказался.
Его жена радостно хлопнула в ладоши и слегка подпрыгнула.
– Поедем, Габриел, – воскликнула она, – мне так хочется еще раз побывать в Голуэе!
– Поезжай, если хочешь, – холодно ответил Габриел.
Она секунду смотрела на него, потом повернулась к миссис Мэлинз и сказала:
– Любезный у меня муженек, правда, миссис Мэлинз?
Она не торопясь отошла, а миссис Мэлинз, словно не было никакого перерыва, продолжала рассказывать ему, какие замечательные места есть в Шотландии и какие замечательные виды. Ее зять каждый год возит их на озеро, и они там удят рыбу. Ее зять изумительный рыболов. Однажды он поймал замечательную рыбу, и повар в отеле зажарил ее им на обед.
Габриел едва слышал, что она говорила. Теперь, когда до ужина оставалось уже немного, он опять начал думать о своей речи и о цитате из Браунинга. Когда он увидел, что Фредди Мэлинз направляется к матери, он уступил ему место и отошел в амбразуру окна. Комната уже опустела, и из столовой доносился звон ножей и тарелок. Те, кто еще оставался в гостиной, устали танцевать и тихо разговаривали, разбившись на группы. Теплые дрожащие пальцы Габриела забарабанили по холодному оконному стеклу. Как, наверно, свежо там, на улице. Как приятно было бы пройтись одному – сперва вдоль реки, потом через парк! Ветви деревьев, наверно, все в снегу, а на памятнике Веллингтону[13] белая шапка из снега. Насколько приятней было бы оказаться там, чем за столом, с гостями!
Он быстро просмотрел главные пункты своей речи: ирландское гостеприимство, печальные воспоминания, три грации, Парис, цитата из Браунинга. Он повторил про себя фразу из своей рецензии: «Кажется, что слушаешь музыку, разъедаемую мыслью». Мисс Айворз похвалила рецензию. Искренне или нет? Есть ли у нее какая-нибудь личная жизнь, помимо всех этих громких слов? Они никогда не ссорились до этого вечера. Неприятно, что она тоже будет сидеть за ужином и смотреть на него своим критическим, насмешливым взглядом, когда он будет говорить. Она-то будет рада, если он провалится. Внезапно ему пришла в голову мысль, подбодрившая его. Он скажет, имея в виду тетю Кэт и Джулию: «Леди и джентльмены, поколение, которое сейчас уходит от нас, имело, конечно, свои недостатки, но зато, на мой взгляд, ему присущи добродетели – гостеприимство, юмор, человечность, которых не хватает, быть может, новому, чрезмерно серьезному и чрезмерно образованному поколению». Очень хорошо; это будет камешек в огород мисс Айворз. Конечно, его тетки, в сущности, просто невежественные старухи, но разве в этом дело?
Шум в гостиной привлек его внимание. Мистер Браун шествовал от двери, галантно сопровождая тетю Джулию, которая, опустив голову и улыбаясь, опиралась на его руку. Неровные хлопки провожали ее до самого рояля и постепенно стихли, когда Мэри Джейн села на табурет, а тетя Джулия, уже не улыбаясь, стала рядом, повернувшись так, чтобы ее голос был лучше слышен. Габриел узнал вступление. Это была старинная песня, которую часто пела Джулия, – «В свадебном наряде»[14]. Ее голос, сильный и чистый, твердо вел мелодию, с блеском выполняя трудные места, и, хотя она пела в очень быстром темпе, в фиоритурах она не пропустила ни единой нотки. Ощущение от ее голоса, если не смотреть на лицо певицы, было такое же, как от быстрого и уверенного полета. Когда она кончила, Габриел громко зааплодировал вместе с остальными, и громкие аплодисменты донеслись от невидимых слушателей из столовой. Они звучали так искренне, что легкая краска появилась на лице тети Джулии, когда она наклонилась поставить на этажерку старую нотную тетрадь с ее инициалами на кожаном переплете. Фредди Мэлинз, все время державший голову набок, чтобы лучше слышать, продолжал еще аплодировать, когда остальные уже перестали, и что-то оживленно говорил своей матери, которая медленно и важно кивала головой. Наконец он тоже больше не в силах был аплодировать, вскочил и через всю комнату поспешно подбежал к тете Джулии и обеими руками крепко пожал ее руку, и встряхивал ее каждый раз, когда ему не хватало слов или заиканье прерывало его речь.
– Я только что говорил матери, – сказал он, – никогда еще вы так не пели, никогда! Нет, право, такой звук... никогда еще не слышал. Что? Не верите? Истинная правда. Честью вам клянусь. Такой свежий, и такой чистый, и... и... такой свежий... никогда еще не бывало.
Тетя Джулия, широко улыбаясь, пробормотала что-то насчет комплиментов и осторожно высвободила руку. Приосанившись, мистер Браун произнес, обращаясь к окружающим тоном ярмарочного зазывалы, представляющего публике какое-нибудь чудо природы:
– Мое последнее открытие – мисс Джулия Моркан!
Он сам от души расхохотался над своей шуткой, но Фредди Мэлинз повернулся к нему и сказал:
– Такие удачные открытия не часто у вас бывали, Браун, смею вас уверить. Могу только сказать, что ни разу еще не слышал, чтобы она так пела, за все годы, что ее знаю. И это истинная правда.
– Я тоже не слышал, – сказал мистер Браун, – ее голос стал еще лучше, чем прежде.
Тетя Джулия пожала плечами и сказала не без гордости:
– Лет тридцать тому назад у меня был неплохой голос.
– Я всегда говорю Джулии, – горячо сказала тетя Кэт, – что она просто зря пропадает в этом хоре. Она меня и слушать не хочет.
Она повернулась к гостям, словно взывая к ним в споре с непослушным ребенком, а тетя Джулия смотрела прямо перед собой, на лице ее блуждала улыбка: она предалась воспоминаниям.
– Да, – продолжала тетя Кэт, – никого не хочет слушать и мучается с этим хором с утра до вечера, да еще и по ночам тоже. В первый день Рождества с шести утра начинают, вы только подумайте! И чего ради, спрашивается?
– Ради того, чтобы послужить Господу Богу, тетя Кэт. Разве не так? – сказала Мэри Джейн, поворачиваясь кругом на вращающемся табурете и улыбаясь.
Тетя Кэт гневно накинулась на племянницу:
– Это все очень хорошо, Мэри Джейн, – послужить Господу Богу, я это и сама знаю, но скажу: не делает чести папе изгонять из церковного хора женщин[15], которые всю жизнь отдали этому делу. Да еще ставить над ними мальчишек-молокососов. Надо думать, это для блага церкви, раз папа так постановил. Но это несправедливо, Мэри Джейн, неправильно и несправедливо.
Она совсем разгорячилась и еще долго и много говорила бы в защиту сестры, потому что это была наболевшая тема, но Мэри Джейн, видя, что все танцоры возвращаются в гостиную, сказала умиротворяющим тоном:
– Тетя Кэт, ты вводишь в соблазн мистера Брауна, который и так не нашей веры.
Тетя Кэт обернулась к мистеру Брауну, ухмыльнувшемуся при упоминании о его вероисповедании, и сказала поспешно:
– Не подумайте, ради бога, что я сомневаюсь в правоте папы. Я всего только глупая старуха и никогда бы не посмела. Но есть все же на свете такие понятия, как простая вежливость и благодарность. Будь я на месте Джулии, я бы напрямик заявила этому отцу Хили...
– И кроме того, тетя Кэт, – сказала Мэри Джейн, – мы все хотим есть, а когда люди хотят есть, они легко ссорятся.
– А когда люди хотят пить, они тоже легко ссорятся, – прибавил мистер Браун.
– Так что лучше сперва поужинаем, – сказала Мэри Джейн, – а спор закончим после.
У дверей в гостиную Габриел застал свою жену и Мэри Джейн, которые уговаривали мисс Айворз остаться ужинать. Но мисс Айворз, уже надевшая шляпу и теперь застегивавшая пальто, не хотела оставаться. Ей совсем не хочется есть, да она и так засиделась.
– Ну, каких-нибудь десять минут, Молли, – говорила миссис Конрой. – Это вас не задержит.
– Надо же вам подкрепиться, – говорила Мэри Джейн, – вы столько танцевали.
– Право, не могу, – сказала мисс Айворз.
– Вам, наверное, было скучно у нас, – огорченно сказала Мэри Джейн.
– Что вы, что вы, наоборот, – сказала мисс Айворз, – но теперь вы должны меня отпустить.
– Но как же вы дойдете одна? – спросила миссис Конрой.
– Тут всего два шага, по набережной.
Поколебавшись с минуту, Габриел сказал:
– Если разрешите, я вас провожу, мисс Айворз, раз уж вам так необходимо идти.
Но мисс Айворз замахала руками.
