Сатанинская трилогия - Рамю Шарль Фердинанд
26
Несколько больших кораблей с ушедшими под воду ватерлиниями, — такое количество пассажиров на палубах, — отправились в полярные области. Они были вынуждены повернуть обратно, навстречу попадалось все больше и больше дрейфующих льдин. Стало ясно, что разрушение неизбежно для всех сторон света, которых всего-то четыре: раз, два, три, четыре — сосчитали их быстро. Поворачиваясь то к одной, то к другой, капитан думал: «Может, пойти к той?» и сам себе отвечал, что в том направлении идти нельзя. Ни на Север, в края Септентриона, прозванные Полночью, ни на Юг, именуемый Полуднем, ни на Восток и ни на Запад, у которых свои названия. Склонившись над компасом, капитан понимал, что нет никакой разницы. Надежда может быть лишь на третье измерение — на высоту — никаких иных надежд не осталось. Не поможет ни ширина, ни долгота, но есть еще высота. Есть горы. Есть края, возвышающиеся над другими, все в наслоениях, складках, как одеяния святых на соборных портиках, и слетаются туда ласточки, и ласточки говорят: «Это для нас!» Эта скалистая местность, искусно высеченная из камня, которую рыли, терпеливо углубляли резцами, люди думали: «Здесь будут убежища!» К тому же здесь высоко, все остальное пребудет внизу, это словно ковчег, он устоит над разлившимися водами. Когда был Ной, у Ноя была жена, и все твари были по паре. Вот первый, зеленый этаж, вот второй, серый. И многие пришли, добираясь любыми способами наполнив эти этажи надеждами, разместившись на этаже первом, втором. Послышался глас бурных потоков, и начал он речь, которой нет конца. Настала долгая ночь, она полнилась за окнами домов словами, произносимыми со все большей силой: вначале их шептали, потом говорили в полный голос, потом еще громче, наконец, уже кричали, поскольку низ и верх поменялись местами. Снег больше не снег, лед уже и не лед, все видоизменяется. Здесь, в русле потока, вода поднималась непрерывными толчками, скачками — небольшими, но постоянными, она прибывала и прибывала. И вода на каменном ложе была белой, как только что надоенное молоко в деревянных ведрах. Сквозь нее невозможно было ничего разглядеть, виднелось лишь то, что из нее выступало. Несколько скал, затем две-три скалы, затем только две, потом ни одной. Нависавший над потоком куст все клонился, клонился, и вот листья его уже намокли и погрузились в воду. Пора было уходить с мельницы…
Одиноко гуляющий по лесу человек продвигается все дальше по скользкому, словно навощенный паркет, настилу из еловых иголок. Какое-то время он видел между ветвями деревню, затем она исчезла, ее загородил склон. Склон становился все круче, тут росли сосны: на красных стволах, словно большие перья, по две-три темно-зеленые ветви; над землей, среди пробуравленных круглых камней извиваются корни. Гуляющий по лесу сел, прислушался. Он слышал великое дыхание, оно было учащенным, как у лихорадочного больного. Оно заполняло весь воздух. И никакого отдохновения. Гуляющий по лесу думает: «А что, если это правда?!» Теперь их очередь спрашивать себя, правда ли это. Гуляющий мысленно оглядывается: видит, как обрушиваются дома. Он закрыл глаза, чтобы четче увидеть картину, снова раскрыл. Дома падают. А вот муравей, тащит слишком большое для него яйцо, прокладывая путь среди торчащих игл, опрокидывая одну за другой. Пожар, повсюду руины. Муравей проделал десять сантиметров пути. Человек на него смотрит: перед муравьем ветка с листьями, словно рука, подающая дружественные знаки. Что-то хрустнуло в голове: тишина. Он ничего больше не понимал. Мы все столь неустойчивы. Столь подвержены крайностям, нас так и кидает из одной в другую. Кто мы такие? Кто мы?..
Он снова закрыл глаза.
Раскрыл. Послышались голоса. Это группа молодых людей, за плечами холщовые сумки, они взбираются по крутой тропинке неподалеку отсюда, разговаривая громко и беспрестанно и указывая друг другу на что-то, что находится еще выше…
27
Надо взобраться еще выше. Туда, где уже нет деревьев, где растет лишь трава. До двух, двух с половиной тысяч метров, куда жители долины поднимаются каждое лето на два месяца вместе с животными, поскольку ничего нельзя упускать, к тому же они умеют довольствоваться малым.
Этим вечером они сидели возле шале, их было восемь. День был похож на остальные. Как всегда, закончив работу, они поели и пошли отдохнуть на скамейке у двери. Руки держали так, словно не знали, что с ними делать, теперь-то их нечем было занять. Кто-то, положив их на колени, курил трубку, кто-то, сложив руки вместе, зажал их меж ног, а кто-то просто опустил вниз. Так сидело восемь человек, начинался вечер. Их было восемь, и они не двигались. Края эти в самой вышине. Здесь, по крайней мере, будет спокойно? Это в самой вышине, выше тех мест, куда обычно заходят, выше людей и привычного мира, выше новостей, так что еще могут быть дни, похожие на другие, разве они здесь не в укрытии?
Правда, стоит невероятная жара (и здесь тоже, даже здесь), но такое случается. И, загнав скот на ночь, они смотрели, как вокруг происходит то, что происходило всегда: опускались тени. Тени бесшумно ложились у ног, поднимались к рукам, как всегда в это время, когда небо начинало меняться: вначале розовое, затем красное, светло-красное, темно-красное, желтоватое, зеленое, словно цветут поля заячьего гороха, поспевают пшеничные нивы, наступает пора сенокоса. На нас в это время уже лежит тонкий слой пепла. И вот показывается еле заметная первая звездочка, затем еще две или три, но тех, что появляются вослед со всех сторон стаями, уже никто не видит.
Был час, когда обычно они отправлялись спать. Это случилось, когда они собирались войти в дом. Один за другим они постучали трубками, выбивая пепел, положили их в карманы, зевая. Все это — в вышине над миром, кажется, за пределами досягаемости. Они не заметили, что кто-то пришел, что их караулили. Это была группа молодых людей, которым больше не было места в долине, и они сказали себе: «А давайте пойдем в шале!» Так поднимается вместе с людьми война, и война поднялась вместе с людьми сюда. Те думали: «У них наверху есть все необходимое, надо только занять их место!» Так что они пришли с темнотой, поднимавшейся впереди, перевалившей через откос перед пастбищем, занявшей травянистый склон, похожий на три наступавшие друг на друга волны. Верхняя несла на гребне шале. Поднимавшаяся тьма добралась до него, накрыла, улегшись поверх, затем, восстав, принялась карабкаться по отвесным скалам. Мужчины на скамье, убрав трубки в карманы, встали на ноги. Из хлева слышался шум: коров на ночь запирали, но не привязывали. На телятах оставили колокольчики. Они поднимали заднюю ногу, чесались, и колокольчики позвякивали. Мычала телка, тяжело дышал бык. Мыши прибегали из леса в теплую комнату, где в печи тлел огонек, но перед сном все гасили. Один из мужчин, набрав в руки воды, брызнул на головешки, пошел дым. По низкому потолку, по балкам метнулись отблески, пропали. Большая деревянная ручка, на которой висел котел, стала черной, словно обуглилась, исчезла, растворилась во тьме…
Все началось с выстрела в воздух.
Те из обитателей шале, что еще не успели войти, замерли, вошедшие бросились наружу.
Никакой догадки у них не возникло, они видели, что во тьме кто-то приближается, они не препятствовали. Вероятно, они могли защититься, скрывшись за дверью, заперев ее, но они об этом даже не думали. Прежде, чем они успели опомниться, им прокричали: «Руки вверх!» Они сделали, как им велели. Их спросили: «Вы все здесь?» Они сказали, что да. Тогда им сказали: «Убирайтесь отсюда!..» Они в изумлении по-прежнему стояли с поднятыми руками. Их осветил яркий луч фонаря: они жались друг к другу, длинные бороды, синие полотняные безрукавки, рубашки, глаза широко раскрыты, в них не читалось ни единой мысли. «Убирайтесь! Вам ясно?!» Нет, им не было ясно. «Пошли прочь! Говорят вам!.. Вместо вас тут будем мы!» Они сдвинулись с места, отступили на шаг. Чуть отошли, отошли еще немного, принялись озираться, оглядываться…
