Джон Голсуорси - В ожидании
– Жить с ними тоже достаточно неприятно. Могу подвезти вас и мисс Черрел, – меня ждёт машина.
– Если ваш путь лежит на запад, отвезите нас на границу цивилизации.
– Итак, профессор, – продолжал сэр Лоренс, когда все расселись, – что за мнение вы составили себе о Лондоне? Самый ли это варварский или самый цивилизованный город на свете?
– Я просто люблю его, – ответил Халлорсен, не сводя глаз с Динни.
– А я – нет, – тихо возразила та. – Ненавижу контрасты и запах бензина.
– Как мне, иностранцу, объяснить, за что я люблю Лондон? Наверное, за то, что он такой многообразный, что он – смешение свободы и порядка. Пожалуй, ещё за то, что он так отличается от наших городов. Нью-Йорк великолепен, жить в нём интересней, но он не такой уютный.
– Нью-Йорк, – вставил сэр Лоренс, – подобен стрихнину: сперва взбадривает, потом валит с ног.
– Я бы не мог жить в Нью-Йорке. Моё место – Запад.
– Широкие бескрайние просторы, – вполголоса произнесла Динни.
– Правильно, мисс Черрел. Они бы вам понравились.
Динни тускло улыбнулась:
– Никого нельзя безнаказанно вырывать с корнем, профессор.
– Верно, – поддержал её сэр Лоренс. – Мой сын как-то поднял в парламенте вопрос о необходимости организовать эмиграцию, но убедился, что у народа крепкие корни, и бросил эту затею, как горячую картофелину.
– Прямо не верится! – воскликнул Халлорсен. – Когда я смотрю на ваших горожан – низкорослых, бледных, разочарованных, я всегда удивляюсь, какие у них могут быть корни.
– Чем ярче выражен у человека городской тип, тем крепче у него корни. Широкие просторы для такого – пустой звук. Улицы, жареная рыба, кино вот и всё, что ему нужно. Не высадите ли меня здесь, профессор? Динни, а ты куда?
– На Оукли-стрит.
Халлорсен остановил машину. Сэр Лоренс вышел.
– Мисс Черрел, окажите мне честь, позвольте доставить вас на Оуклистрит.
Динни наклонила голову.
Сидя рядом с американцем в закрытой машине, она испытывала неловкость. Как он использует представившуюся возможность? Внезапно, не глядя на неё, он сказал:
– Как только решится судьба вашего брата, я отплываю. Собираюсь предпринять экспедицию в Новую Мексику. Я всегда буду считать большим счастьем знакомство с вами, мисс Черрел.
Он стиснул руки, на которых не было перчаток, и сдавил их коленями. Этот жест тронул девушку.
– Я искренне сожалею, профессор, что сначала, так же как мой брат, составила себе неверное представление о вас.
– Это было естественно. Когда закончу здесь свои дела и уеду, буду с радостью вспоминать, что заслужил ваше расположение.
Динни порывисто протянула ему руку:
– Да, заслужили.
Он взял руку девушки, медленно поднёс к губам и осторожно опустил. Динни почувствовала себя глубоко несчастной. Она застенчиво прибавила:
– Вы научили меня по-новому смотреть на американцев, профессор.
Халлорсен улыбнулся:
– Это уже кое-что.
– Боюсь, что я очень заблуждалась. Я же, в сущности, их совсем не знала.
– В этом наша беда. Мы, в сущности, не знаем друг друга. Из-за какихто пустяков действуем друг другу на нервы. Но я всегда буду помнить вас как улыбку на лице вашей страны.
– Вы очень любезны, – сказала Динни. – Мне хочется, чтобы так было на самом деле.
– Если бы я мог получить вашу фотокарточку, я хранил бы её, как сокровище.
– Разумеется, получите. Не знаю, найдётся ли у меня приличная, но лучшая из всех – за вами.
– Благодарю. Если разрешите, я, пожалуй, сойду здесь. Я что-то не слишком уверен в себе. Такси вас довезёт.
Халлорсен постучал в стекло и отдал распоряжение шофёру.
– До свидания, – сказал он и снова взял её руку, подержал в своих, пожал и вышел из машины.
– До свидания! – прошептала Динни, откидываясь на спинку сиденья и чувствуя, как что-то сжимает ей горло.
Пять минут спустя машина остановилась у подъезда Ферзов, и Динни, подавленная, вошла в дом.
Когда она проходила мимо комнаты Дианы, дверь открылась и Диана, которую девушка не видела со вчерашнего дня, шепнула:
– Зайдите ко мне, Динни.
Голос был такой насторожённый, что у Динни по коже побежали мурашки. Они сели на кровать с пологом, и Диана тихо и торопливо заговорила:
– Ночью он вошёл ко мне и пожелал остаться. Я не посмела отказать. Он изменился. Я чувствую, что это опять начало конца. Он теряет контроль над собой. По-моему, надо отправить куда-нибудь детей. Хилери не согласится их взять?
– Разумеется, согласится. И моя мама тоже.
– Пожалуй, лучше второе.
– А не уехать ли и вам?
Диана со вздохом покачала головой:
– Это только ускорит развязку. Можете вы отвезти детей без меня?
– Конечно. Но неужели вы действительно думаете, что он…
– Да. Он опять пришёл в возбуждённое состояние. Я ведь изучила симптомы. Вы заметили, Динни, каждый вечер он все больше пьёт. А это тоже признак.
– Если бы он мог преодолеть свой страх и начал выходить!
– Вряд ли это поможет. Здесь, что бы ни произошло, – пусть даже самое худшее, – мы хоть знаем, как быть. А случись это при посторонних, мы сразу же лишимся свободы действий.
Динни пожала ей руку:
– Когда увезти детей?
– Поскорее. Я ему ничего не скажу, а вы постарайтесь уехать как можно незаметнее. Мадемуазель приедет потом, если ваша мама не будет возражать.
– Я, разумеется, сразу же обратно.
– Динни, это было бы нечестно по отношению к вам. У меня есть горничные. Утруждать вас моими горестями просто недостойно.
– Ну что вы! Я, разумеется, вернусь. Я попрошу у Флёр её машину. Он не будет возражать против того, что детей увозят?
– Только если догадается, что это связано с его состоянием. Я скажу, что вы давно уже приглашали их погостить.
– Диана, – внезапно спросила Динни, – вы его ещё любите?
– Люблю? Нет.
– Значит, просто жалость?
Диана покачала головой:
– Не могу объяснить. Тут и прошлое, и сознание того, что покинуть Роналда – значит помочь враждебной ему судьбе. А это страшная мысль!
– Понимаю. Мне так жаль вас обоих и дядю Эдриена!
Диана провела руками по лицу, словно стирая с него следы тревог.
– Не знаю, что будет, только ничего хорошего не жду. А вы, дорогая, ни в коем случае не позволяйте мне портить вам жизнь.
– Вы напрасно тревожитесь. Встряска мне полезна. Старая дева – всё равно что лекарство: перед употреблением взбалтывать.
– Когда же вы найдёте себе употребление, Динни?
– Я только что отвергла широкие бескрайние просторы и чувствую себя изрядной скотиной.
– Слева – широкие бескрайние просторы, справа – глубокие моря, а вы на распутье. Так?
– И, по-видимому, останусь на нём. Любовь достойного человека и прочие подобающие случаю слова – все это словно замораживает меня.
– Подождите. Цвет ваших волос не подходит для монастыря.
– Я их перекрашу в свой истинный цвет – светло-зелёный, как морская вода. Это цвет айсбергов.
– Я уже сказала вам – подождите!
– Подожду! – согласилась Динни.
Два дня спустя Флёр в своём автомобиле подъехала к дому Ферзов. Детей и кое-какую поклажу погрузили без инцидентов, и машина тронулась.
Эта несколько бурная поездка – дети ещё не привыкли к машинам – принесла Динни подлинное облегчение. До сих пор она не отдавала себе отчёта, как сильно трагическая атмосфера Оукли-стрит уже отразилась на её нервах, хотя после её приезда в город из Кондафорда прошло всего десять дней. Краски осенней листвы стали темнее. Погожий октябрьский день заливал землю ровным мягким светом. Чем дальше от Лондона, тем чище и звонче становился воздух; из труб коттеджей поднимался пахнущий лесом дымок; над нагими полями кружились грачи.
Машина прибыла как раз к завтраку. Оставив детей с мадемуазель, приехавшей поездом, Динни свистнула собак и пошла прогуляться. Осевшая дорога привела её к старому коттеджу. Динни остановилась. Дверь открывалась прямо в жилую комнату. У камелька, где горел слабый огонь, сидела старая женщина.
– Ох, мисс Динни! – вскрикнула она. – Я уж так вам рада. Весь месяц ни разу вас не видела.
– Я уезжала, Бетти. Как вы себя чувствуете?
Маленькая, в полном смысле миниатюрная старушка торжественно сложила руки на животе:
– Опять с животом плохо. Всё остальное – лучше не надо, доктор говорит – прямо замечательно. Только вот животом маюсь. Он говорит, надо есть побольше. Аппетит у меня, слава богу, хороший, мисс Динни, а проглотить ничего не могу – сразу тошно. Истинная правда!
– Как мне вас жаль, милая Бетти! Живот – очень больное место. Живот и зубы. Не понимаю, зачем они нам. Нет у нас зубов – желудок не варит, есть – тоже не варит.
Старушка хихикнула.
– Он говорит, мне надо выдернуть все зубы, какие остались, да мне с ними неохота расставаться, мисс Динни. Вот у хозяина моего их вовсе нет, а он всё-таки может жевать яблоко, ей-богу, может. Но в мои годы десны уж так не затвердеют.
