Эрнест Хемингуэй - За рекой, в тени деревьев
Селезень упал как раз за бочкой и, ударившись, пробил корку льда. Это был тот лед, который они ломали, расставляя чучела, но воду чуть-чуть затянуло снова. Подсадная утка поглядела на ледащего селезня, переминаясь с ноги на ногу.
– Ты никогда его раньше не видела, – сказал ей полковник. – По-моему, ты даже не видела, как он прилетел. А если и видела, ничего ему не сказала.
Селезень ударился головой, и теперь голова была в воде. Полковник видел красивое зимнее оперение на его грудке и крыльях.
"Я хотел бы подарить ей наряд из птичьих перьев вроде тех, какими в древней Мексике украшали своих богов, – думал он. – Но всех этих уток, наверно, отошлют на рынок, да и кто здесь сумеет содрать с птицы шкурку и выдубить ее? А как бы это было красиво: перья дикого селезня пошли бы на спину, серой утки – на грудь, с двумя полосами из перьев чирка сверху вниз. Вот был бы наряд! Ей бы, наверно, понравилось.
Эх, хоть бы они полетели, – думал полковник. – Несколько глупых уток могло бы залететь и сюда. На всякий случай я должен быть наготове". Но утки не появлялись, и он был наедине со своими мыслями.
Из других бочек тоже не было слышно выстрелов, время от времени доносились выстрелы с моря.
При таком ярком свете птицы видят лед и больше сюда не летят; они уходят в открытое море, собираются там стаями и садятся на воду. «Стало быть, охоты больше не будет», – думал он. Такова уж судьба, хотя ему и хотелось понять, что же все-таки произошло. Он знал, что не заслуживает такого отношения, но вынужден был мириться, как мирился всю жизнь, хотя всегда пытался найти причину.
У девушки все началось после драки с матросами. Как-то ночью они гуляли, два матроса ей свистнули, сначала полковник не придал этому значения.
Но что-то явно было не так. Полковник это сразу почувствовал. А потом он в этом уверился, нарочно остановившись под фонарем, чтобы те увидели знаки различия у него на погонах и перешли на другую сторону улицы.
На каждом погоне у него было по маленькому орлу с распростертыми крыльями. Они были вышиты на его мундире серебром. «Орлы не очень заметные, и ношу я их давно, но все же они видны», – думал полковник.
Матросы засвистели снова.
– Встань к стенке, если тебе хочется поглядеть, – сказал полковник девушке.
– А если нет, отвернись.
– Смотри, какие они высокие и молодые.
– Сейчас они станут пониже, – пообещал ей полковник.
Он подошел к свистунам. Где ваш береговой патруль? – спросил он. Почем я знаю? – сказал высокий матрос. – Мне ведь что надо? Полюбуюсь на дамочку, и все.
– Как ваши фамилии? У вас есть личные номера?
– Почем я знаю? – ответил тот.
Другой сказал:
– Если бы и были, стану я тебе говорить, тыловая крыса!
«Старый служака, – подумал полковник, прежде чем его ударить. – Дошлый морячок! Все свои права знает». Но он все-таки ударил его левой рукой – то ли снизу, или сбоку, – ударил еще и еще раз, и матрос стал падать.
Другой, тот, что свистнул первый, яростно с ним сцепился, хотя и был пьян; полковник двинул ему локтем в зубы, а потом при свете фонаря изо всех сил ударил правой рукой. Затем оглянулся на второго свистуна и понял, что о нем беспокоиться нечего.
Тогда он ударил левой сбоку. А когда матрос попытался выпрямиться, ударил его правой. Потом еще раз ударил сбоку левой, повернулся и пошел к девушке; ему не хотелось слышать, как голова стукается о тротуар.
На ходу он взглянул, как себя чувствует тот, что свалился первый, и увидел, что он мирно спит, уткнувшись в землю подбородком, а изо рта у него течет кровь. Кровь яркого цвета, как надо, отметил полковник.
– Плакала моя карьера, – сказал он девушке. – Какова бы она ни была. Но эти типы носят ужасно нелепые штаны!
– Как ты себя чувствуешь? – спросила девушка.
– Прекрасно. Ты все видела?
– Да.
– Утром у меня будут болеть руки, – сказал он рассеянно. – Теперь, по-моему, мы можем спокойно уйти. Давай только пойдем помедленнее.
– Да, пожалуйста, иди медленнее.
– Нет, я не то хотел сказать. У нас должен быть такой вид, будто мы не торопимся.
– Мы пойдем как можно медленнее. – Хочешь сделать опыт? И они пошли.
– Какой?
– Пойдем так, чтобы на нас жутко было смотреть даже со спины.
– Постараюсь. Но думаю, что у меня ничего не выйдет.
– Ну тогда пойдем просто так.
– Неужели они тебя ни разу не ударили?
– Один раз, и как следует. Второй матрос, когда он на меня кинулся.
– Это и есть настоящая драка?
– Да, если тебе везет.
– А если не везет?
– Тогда и у тебя ноги подкашиваются. И ты падаешь либо вперед, либо назад.
– А ты меня еще любишь, после того, как подрался?
– Я люблю тебя еще больше, чем раньше, если эта возможно.
– А почему невозможно? Вот хорошо! Я тебя теперь люблю больше. Я не слишком быстро иду?
– Ты идешь, как лань по лесу, а иногда ты ходишь, как волчица или как большой старый койот, когда он никуда не торопится.
– Мне не очень хочется быть большим старым койотом.
– Ты же их никогда не видела, – сказал полковник – Погоди, еще захочешь. Ты ходишь, как все крупные хищники, когда они не спешат. Только ты совсем не хищник.
– В этом можешь не сомневаться. – Пройди немножко вперед, а я на тебя погляжу. Она пошла вперед, и полковник сказал:
– Ты ходишь, как чемпион, пока он еще не стал чемпионом. Будь ты лошадью, я бы тебя купил, даже если бы пришлось занимать деньги у ростовщика из двадцати процентов в месяц.
– Тебе не надо меня покупать.
– Знаю. Речь-то идет не об этом. Речь идет о твоей походке.
– Скажи, – сказала она, – что теперь будет с этими людьми? Я мало понимаю в драках. Может, мне надо было остаться и о них позаботиться?
– Ни в коем случае, – сказал полковник. – Запомни: ни в коем случае. Надеюсь, они схлопотали хоть одно сотрясение мозга на двоих. Пусть подыхают. Сами виноваты. И никакой уголовной ответственности я не несу. Да и все мы застрахованы. Могу сказать тебе насчет драки только одно…
– Ну, говори!
– Если ты полез в драку, ты должен победить. Вот что важно. Все остальное не стоит и выеденного яйца, как говорил мой старый друг доктор Роммель.
– Неужели тебе правда нравится Роммель?
– Очень.
– Но ведь он был твой враг.
– Я люблю своих врагов иногда больше, чем друзей. А моряки всегда выигрывают во всех сражениях. Это я усвоил в доме, который зовется Пентагоном, когда мне еще разрешали входить туда через парадные двери. Хочешь, прогуляемся или даже сбегаем назад и спросим тех двоих, верно ли это.
– Сказать по правде, Ричард, с меня хватит на сегодня и одной драки!
– Говоря откровенно, и с меня тоже, – признался полковник. Но сказал он это по-итальянски, начав фразу с «Anch'io». – Давай зайдем к «Гарри», а потом я провожу тебя домой.
– Ты не ушиб раненую руку? – Нет! Только раз его стукнул по голове, – объяснил он. – А больше бил по туловищу.
– Можно мне ее потрогать?
– Да, только потихоньку.
– Но она ужасно распухла!
– Перелома нет, а опухоль всегда быстро спадает.
– Ты меня любишь?
– Да. Я люблю тебя двумя довольно вспухшими руками и всем сердцем.
ГЛАВА 41
«Вот как это было, и в тот день, а может, в какой-нибудь другой, произошло чудо. А ты о нем и не подозревал, – думал полковник. – Случилось величайшее чудо, но ты ничего для этого не сделал. Правда, ты, сукин сыщик никак этому и не препятствовал».
Стало еще холоднее, чистая вода снова покрылась коркой льда, а подсадная утка даже перестала смотреть на небо. Она теперь забыла о предательстве, тревожась только о своей судьбе.
"Ну и сука, – думал полковник. – Хотя я знаю, что это несправедливо. Ведь измена – ее ремесло. Но почему самка приманивает лучше, чем селезень? Кому же это знать, как не тебе, – думал он. – Хотя и это неправда. А что же правда? Самцы все-таки приманивают лучше.
"Только не думай о ней! Не думай о Ренате, пользы от этого не будет. Тебе это даже вредно. И ты ведь с ней уже распрощался. Господи, что это было за прощание! Не обошлось даже без эшафота. А она ведь полезла бы за тобой на этот чертов эшафот. Если бы эшафот был настоящий. Распроклятое ремесло, – думал он. – Любить и расставаться. Людям от этого бывает больно.
Кто тебе дал право связываться с такой девушкой?
Никто. Меня познакомил с ней Андреа.
Но как она могла полюбить такого несчастного сукина сына?"
«Не знаю, – ответил он искренне. – Искренне говорю, что не знаю».
Он и не подозревал, что девушка его любит за то, что он никогда не чувствует себя несчастным, есть у него сердечный приступ или нет. Горе он испытал, и страдание тоже. Но несчастным он себя не чувствовал ни разу в жизни. Особенно по утрам.
Таких людей на свете почти не бывает, и девушка, хоть и очень молодая, сразу это поняла.
"Сейчас она дома и спит, – думал полковник. – Там ей и место, а не в какой-то чертовой бочке для охоты на уток, да еще когда все чучела, как назло, вмерзли в лед.
