Анатоль Франс - Господин Бержере в Париже
Несомненно, что «Современная история» — один из важнейших поворотных пунктов на литературном пути Франса. Еще никогда до тех пор Франс с такой настойчивостью не преследовал своею сатирой разнообразные виды современного ему мракобесия, ни в одной из его предшествующих книг не было такой широкой и многосторонней критики буржуазного общества.
Но столь же несомненно и то, что вся предшествующая литературная жизнь Франса прекрасно вооружила писателя для его боевого выступления в «Современной истории».
К началу работы над «Современной историей» за плечами у Франса было уже пятьдесят лет жизни (он родился в 1844 году) и свыше двадцати лет литературной деятельности. Правда, на первых порах Франс выступал преимущественно как поэт, и в те годы трудно было предположить в авторе «Золотых поэм» (1873) и лирической драмы «Коринфская свадьба» (1876) будущего неутомимого сатирика, мастера обличительной иронии. В области художественной прозы Франс проявляет себя лишь на пороге 80-х годов, выпустив в 1879 году две повести — «Иокаста» и «Тощий кот» — и в 1881 году свой первый роман «Преступление Сильвестра Боннара». Однако уже и в произведениях Франса-поэта, как ни связаны они парнасским культом художественной формы, обнаруживается та ненависть ко всяческим мракобесам, какая впоследствии продиктовала Франсу-прозаику столько великолепных глав «Харчевни королевы Педок», столько язвящих словечек «Убеждений аббата Куаньяра», такой сильный образ, как образ Пафнутия в романе «Таис», и многое другое. Во французской критике прочно утвердилось мнение, что в драматической поэме «Коринфская свадьба» Франс отдает дань своей влюбленности в прошлое, тешит свой вкус к отдаленным эпохам человеческой истории. Из французских критиков Франса одна только Жорж Санд в своем письме к молодому поэту раскрыла злободневный смысл этой, якобы исторической, поэмы, установила ее прямую связь с современностью, услышала в поэме страстный протест против все усиливающегося разгула католической реакции после разгрома Коммуны 1871 года.
В «Коринфской свадьбе» чувствуется еще наивная попытка переубедить противников, образумить гасителей свободы и жизни. Франс здесь прибегает к лирическому призыву, а не к сатирическому обличению. Но уже в первых своих прозаических произведениях он проявляет себя как сатирик.
В первом романе Франса «Преступление Сильвестра Боннара», можно обнаружить особенность, свойственную впоследствии всем его многочисленным произведениям,— пристрастие к парадоксам, в которых игра логических противоречий подчеркивает противоречия жизни, противоречия общественного порядка. Франс-прозаик с первых же своих выступлений поражает тонким сатирическим чутьем, способностью обнаруживать гниль и разложение под всеми покровами и прикрасами буржуазной благопристойности. Это свойство Франса высоко ценил Максим Горький: «Анатоль Франс,— писал он,— человек, внешне похожий на сатира и обладавший великой душой античного философа, изумительно хорошо видел и чувствовал все „дурное“. Его большой нос ощущал все смрадные запахи ада, как бы тонки они ни были».
Творчество Франса пронизано злободневной тематикой его времени. Исторические сюжеты, к которым Франс, тонкий знаток прошлого, нередко обращался, не могли увести писателя от вопросов его современности. Спору нет, мастер исторического колорита, ценитель старого искусства, увлеченный собиратель характерных деталей отдаленных времен, он охотно воссоздает в своих книгах и древнюю Грецию, овеянную поэзией странствующих певцов-рапсодов, и грубовато мужественный Рим, и Александрию, и западноевропейское средневековье, и Италию раннего Возрождения, и королевскую Францию XVIII века, и якобинский Париж. Но наряду с такими картинами прошлого не менее часты у Франса и изображения самой животрепещущей современности: наряду с «Таис», где воспроизводится жизнь древней Александрии, наряду с «Харчевней королевы Педок», переносящей нас в предреволюционную Францию XVIII века, Франс создает целый ряд книг, посвященных Франции его времени, буржуазному обществу Третьей республики; если он несомненно любит обращаться к разнообразным историческим деталям, то еще с большим вниманием переносит он в свои романы и рассказы характерные черты и злободневные события текущей жизни, воспроизводя светские салоны разбогатевших буржуа, стряпающих политические заговоры заодно с последышами древних аристократических родов, уличные демонстрации, во время которых республиканская полиция, в угоду банде распоясавшихся монархистов, избивает мирных граждан, осмелившихся крикнуть: «Да здравствует президент!» и т. п. Кроме того, даже в произведениях, воссоздающих историческое прошлое, историческая тематика Франса тесно сплетается с тематикой его современности: один из любимых героев Франса, аббат Куаньяр, вышучивая королевскую власть, королевский суд и королевскую военную политику, разоблачает по существу устои французской буржуазной республики конца XIX века; по выходе в свет в 1893 году двух книг, посвященных приключениям и размышлениям ядовитого бродяги-аббата XVIII века, читатели Франса без труда узнали, например, в изображенном там «деле Миссисипи» пресловутое «дело о Панаме», многие подробности судебного процесса, который происходил в январе — феврале 1893 года.
Таким образом, Франс прежде всего сатирический разоблачитель своей современности, и само прошлое нередко служит ему удобным разбегом, чтобы атаковать настоящее.
В «Преступлении Сильвестра Боннара» Франс впервые принимается за сатирическое обличение социальных нелепостей своего времени. Впервые в качестве его помощника в этом деле выступает на страницах первого романа и излюбленный герой писателя — одинокий мыслитель, рассеянный чудак, влюбленный в старинные рукописи и редкие издания, энтузиаст науки, верный хранитель заветов гуманизма; неприспособленный к жизни, далекий от житейской практики и вместе с тем с необычайной прозорливостью умеющий расценивать по существу те явления общественной жизни, с которыми ему как-никак приходится сталкиваться. Не в обрисовке нового, оригинального литературного персонажа основной смысл первого романа Франса. Основной смысл в том суде над буржуазным обществом, который творит франсовский герой. Вынужденный выйти за стены своего кабинета, чтобы устроить судьбу молоденькой беззащитной девушки, внучки той женщины, которую он некогда любил, Сильвестр Боннар на своем небольшом практическом опыте убеждается в величайшем беззаконии буржуазных законов: перед лицом этих буржуазных законов преступником оказывается не нотариус-аферист, прикарманивший наследство подопечной ему одинокой девушки, не действующая с ним заодно содержательница пансиона, ставшего тюрьмой для молоденькой наследницы,— преступником оказывается сам Сильвестр Боннар, почтенный старый ученый. Преступление его заключается в том, что он, человек чистой души и незапятнанной совести, совершенно бескорыстно освобождает молодую девушку из ее пансиона-тюрьмы, освобождает ее из лап мошенников, овладевших ее свободой и имуществом. При этом Сильвестр Боннар — не жертва клеветы, несправедливых наветов, какого-нибудь недоразумения,— нет, он преступник в самом точном юридическом значении этого слова: меж тем как мэтр Муш и мадемуазель Префер терзают свою жертву самым «законным» образом, запасшись документами по всей форме,— Боннар может спасти девушку лишь путем формального нарушения закона, строго карающего за «похищение несовершеннолетних».
Социальный опыт этого франсовского героя не очень широк,— в сущности, он сводится лишь к единичным столкновениям чудака-ученого с практической жизнью. В «Харчевне королевы Педок» и «Убеждениях аббата Куаньяра» рамки социальной сатиры значительно расширяются. Конечно, между аббатом Куаньяром, центральной фигурой этих двух книг, и Сильвестром Боннаром много общего: так же, как и Сильвестр Боннар, Жером Куаньяр — настоящий кладезь книжной премудрости, верный последователь заветов гуманизма, и не только гуманистической учености, но подлинной человечности, уважения к правам свободной человеческой мысли, ненависти к мракобесам всех мастей. К тому, что в социальной жизни противоречит этим заветам гуманизма, Куаньяр, подобно Сильвестру Боннару, полон презрительной иронии, разве только с большей примесью яда. Однако между этими двумя героями Франса есть и очень существенная разница: почтенный член Академии, Сильвестр Боннар, проводит свою жизнь сначала в уютной тишине своего ученого кабинета, предаваясь размышлениям под шелест книжных страниц и мурлыканье кота Гамилькара, затем, на склоне лет — под цветущими кущами сада, изучая жизнь растений и пчел. Но его не менее ученый собрат Жером Куаньяр лишен домашнего покоя и возможности вести обеспеченное существование кабинетного ученого. Это — учитель-бродяга, странствующий мудрец. Он выступает в роли участника многочисленных и разнообразных приключений. Не в самих этих приключениях дело: случайные знакомства, уличные стычки, любовные истории, пребывание в харчевне королевы Педок или посещение книжной лавки, или встреча с тележкой странствующего обманщика-капуцина — дают возможность аббату Куаньяру не один раз выступить в роли наблюдателя и критика действительности, притом, как уже говорилось, действительности, современной Франсу. Сам Франс намекает в своем предисловии к «Убеждениям аббата Куаньяра» на памфлетный, злободневный именно для франсовского времени характер своих книг о Куаньяре: «Так как он восходил к принципам,— говорит автор о своем герое,— то он, конечно, открыл бы суетность и наших принципов». В рукописи «Убеждений» имеется отрывок, хотя и вычеркнутый Франсом при подготовке книги к печати, но все же вполне поддающийся расшифровке и наглядно показывающий злободневную заостренность «исторического» повествования Франса: «Мы свободны, потому что наши господа нам это говорят. И именно ради нашей свободы полицейские убивают людей на улицах. Конечно, гораздо более чести в том, чтобы тебя убили во имя республики, чем во имя короля. Но господину аббату слишком недоставало известной трансцендентности в чувстве порядка, чтобы можно было предположить, что он восхищался бы нашей полицией». Такие прямые параллели с современностью в печатном тексте уже отсутствуют, но отвращение писателя к политическому строю Третьей республики достаточно выражено и в печатном тексте при помощи эзоповского языка намеков: недаром, заканчивая печатание своей второй книги о Куаньяре в одной из парижских газет и делясь с читателями своими дальнейшими планами, Франс говорит, что теперь он на некоторое время, подобно Лафонтену расстается с Эзопом ради Боккаччо.
