Роберт (2) Стоун - В зеркалах
— Я с этим покончу,— сказал Морган Рейни.— Я этому помешаю.
— Умница,— сказал Берри, похлопывая Рейни по плечу.— Задай им хорошенько!
— Этого не может быть,— сказал Рейни.
— Тише, тише, деточка. Не надо так расстраиваться. Я сейчас расскажу веселую историю, и вам сразу станет легче. Видите ли, Лестер знает, что все вы не способны отличить одного черного от другого, потому что иначе вам было бы невмоготу, и прочее, и прочее. И это его очень забавляет, соображаете? Ну и вот они присылают к нему дурака вроде вас, и он водит его по всем этажам своей миленькой гостиницы и знакомит его с разными людьми. Представителями всевозможных человеческих судеб. Всеми ими — мужчиной, женщиной, ребенком — был один и тот же парень. Это была такая Большая Лавочка, какой свет не видел, и Лестер подстроил все ради удовольствия.
Берри снял очки и протер глаза.
В парке Одюбон Рейнхарт и Джеральдина гуляли по берегу протоки, а потом сворачивали в дубовую рощицу у поля для гольфа. В последние дни весны парк под вечер превращался в оранжерею, полную мертвой духоты и пряных тяжелых запахов почвы и листвы.
Они шли очень медленно, иногда увертываясь от случайных мячей, с треском падавших сквозь ветки над их головами, и смотрели на игроков в гольф.
Иногда они гуляли вдоль домов у южной оконечности парка. За последним домом начинался огороженный луг, принадлежавший агрономическому училищу. На лугу жил пятнистый жеребенок, который, едва они появлялись, галопом несся к изгороди, и Джеральдина кормила его ветками, сорванными с кустов по ту сторону дороги.
В ту неделю, когда Рейнхарт вел только вечерние передачи, они побывали в парке Одюбон три раза, и каждый раз Джеральдина кормила жеребенка. На четвертый день жеребенка на лугу не оказалось.
Джеральдина сказала:
— Не надо мне было его кормить. Листья тут обрызгивают против насекомых. Он, наверное, отравился.
Рейнхарт пожал плечами — ему вдруг стало не по себе. Вид пустого пастбища нагонял жуть. Он быстро взглянул на Джеральдину и увидел тусклые глаза, осунувшееся лицо.
В нем шевельнулась злоба.
Почти совсем стемнело; парк затих, вспыхнули фонари на аллеях, и кругом не было ни души. Рейнхарт закусил губу, им овладел страх.
— Его куда-нибудь перегнали,— сказал он поспешно.— Их кормят в конюшне.
Джеральдина смотрела сквозь изгородь, словно пораженная ужасом.
— Ну, идем же,— сказал Рейнхарт.— Чего ты?
— Происходит что-то страшное,— сказала Джеральдина. К жеребенку это не имело никакого отношения.— Все время происходит что-то страшное.
Рейнхарт крепко обнял ее. Он боялся, что она вот-вот сорвется, а тогда и он потеряет над собой контроль. Он никак не думал, что и в ласковом покое этого вечера их будет преследовать кошмар.
Они остановились у эстрады, где была трамвайная остановка, крепко обняв друг друга, пугаясь отчаяния друг друга, цепляясь друг за друга.
Трамвая все не было. Мимо, покуривая сигары, прошли два студента, посмотрели на них и сказали:
— Любовь — великая штука.
«Любовь — великая штука»,— с горечью подумал Рейнхарт. Природа совершенна. Он обнимал Джеральдину, она прижималась к нему, он черпал силу в теплой и чувственной покорности ее тела, и ему становилось легче. Да. Любовь — великая штука.
«Я уже бывал здесь»,— подумал Рейнхарт. В отчаянии он поцеловал ее.
Когда они сели в трамвай, Рейнхарт сказал, что надо бы выпить. А дома нет ни капли спиртного.
— Я не уверена, что хочу,— сказала Джеральдина.
— А я хочу,— сказал Рейнхарт.— А если я хочу выпить, то и ты хочешь.
— Угу,— сказала Джеральдина.— Пожалуй, мне именно это и нужно.
Рейнхарт смотрел в окно трамвая на темные деревья. «Этого не избежать»,— подумал он.
Рейни возвращался домой. Поднимаясь по лестнице, он услышал «Kyrie» берлиозовского «Реквиема» и постучал в дверь, из-за которой доносилась музыка. И услышал ту же вороватую суету, которая была обычным ответом на его стук в двери Окраины.
— Рейнхарт здесь?— спросил Рейни.— Мне нужно его кое о чем спросить.
Рейнхарт сидел на оранжевом диване; над ним на стене висела клетчатая нагая женщина Густава Климта. На кедровом сундуке, поджав ноги по-турецки, сидела темноволосая девушка. Ее глаза и глаза Рейнхарта были красными и тусклыми; в комнате стоял запах марихуаны.
Рейнхарт встал и выключил проигрыватель. - Так о чем вы хотите меня спросить, Кирие Элейсон?
Рейни стеснительно посмотрел по сторонам, сел на парусиновый складной стул, сложил руки на коленях и заговорил тоном, каким вел свои опросы.
— Так вот...— начал он.
— Кто это там?— спросил голос из ванной, откуда доносился плеск воды.— Кто-нибудь симпатичный?
— Это верхний жилец, Марвин,— сказал Рейнхарт.— Никто его особо симпатичным не назовет, но я не думаю, что он донесет на нас в полицию. Вы же не донесете на нас в полицию, мистер Рейни?
— Я не имею ничего против марихуаны,— сказал Рейни.— Там, в Венесуэле... курили ее...
— Он говорит, что не донесет на нас,— сообщил Рейнхарт в ванную,— потому что в Венесуэле курят травку.
— Рейнхарт,— сказал Рейни,— в прокуратуре штата есть человек, которого зовут Кэлвин Минноу. По-моему, я слышал, как он выступал в вашей программе. Вы его знаете?
— Ну конечно,— сказал Рейнхарт, выпуская дым.— Кэл. Кэл Минноу. Хороший парень. Я его помню. У него счастливое лицо.
— Вы знаете, что он делает с людьми, получающими пособия?
— Я ничего не знаю,— сказал Рейнхарт.— Кроме того, что у него счастливое лицо и что он в больших количествах жует сен-сен.
— Он придумал план, как вычеркнуть из списков чуть ли не половину получающих пособия. Это ему надо, чтобы заработать себе репутацию.
— Угу,— сказал Рейнхарт.— У них у всех есть планы. У всех до единого. Жуткое дело.
— А какие еще планы у этих людей, Рейнхарт? Что происходит?
— Погодите,— сказала брюнетка.— Я думала, мы поговорим о Венесуэле.
— Мистер Рейни,— сказал Рейнхарт.— Я не из тех, кто знает чужие планы. Могу только заверить вас, что лично у меня нет никаких планов — ни малейших.
— Я ведь не пытаюсь скомпрометировать вас,— сказал Рейни.— Просто... вы единственный человек из тех, кого я знаю, кто как-то соприкасается со всем этим. Кроме вас, мне некого спросить.
— Если бы мне некого было спросить, кроме Рейнхарта, я бы удавилась,— сказала брюнетка.— Не знаю почему, но это так.
Рейни, хмурясь, смотрел, как они по очереди затягивались сигаретой. В ванной Марвин запел «Поплывем в Венесуэлу».
— Я вас не понимаю, Рейнхарт. Я постоянно слышу по радио ваш голос — слышу его все время там, где я работаю. Чем они вас прельстили? Почему вы работаете именно у них? Вы могли бы заняться чем-то другим.
— Правильно,— сказала брюнетка.— От этого ты отпереться не можешь, Рейнхарт. Почему ты работаешь на этих подлых ублюдков?
— Мои наниматели вовсе не подлые ублюдки,— сказал Рейнхарт.— Они принадлежат к числу Самых Видных Наших Граждан. Правда, когда их раздразнят, они бывают страшноваты...
— Они всегда страшны,— сказала брюнетка.— Недочеловеки и сифилитики.
— Ты выражаешься языком экстремистов,— сказал Рейнхарт.— Ты не объемлешь Картины В Целом. Не один Рейни предается меланхолической интроспекции. Говоря как работник радио, я должен заметить, что в народных сердцах и умах царит глубочайшее смятение. Таковые сердца и умы нуждаются в успокоении. Необычные времена требуют необычных средств.
Он затянулся и передал сигарету с марихуаной брюнетке.
— Положитесь на меня! Положитесь на своего Рейнхарта.
— Не будь подлым ублюдком,— сказала брюнетка.
— Моя совесть чиста,— сказал Рейнхарт.— Как обглоданная кость. Рейни смотрел на него, часто мигая.
В комнату вошел Марвин, завернувшись в полотенце — сувенир из Майами.
— По-моему, это великолепно,— сказал он им,— Здорово! Чистейшая экзистенциалистская аморальность на практике. Садизм в том смысле, в каком его понимал маркиз де Сад. Рейнхарт великолепен! Рейнхарт — герой! — Марвин накинул на себя полотенце на манер цицероновой тоги.—Ты героичен, Рейнхарт. У тебя масштабы героя.
— Я обращаюсь к встревоженным сердцам.— Рейнхарт зашевелил пальцами, словно играя на невидимой арфе.— Я приношу музыку.
— Рейнхарт страдает,— объяснил Марвин.
— Ну что вы!—сказал Рейнхарт скромно.— Ах, право!
— Что с вами произошло, Рейнхарт?—спросил Рейни.
— Рейни,— сказал Рейнхарт,— неужели вы так по-детски глупы, что не видите, когда перед вами сволочь?
— Нет, сволочь я сумею узнать. Но я не верю, что вы настолько сволочь, что у вас... что у вас не осталось человечности. Не знаю почему.— Он оглянулся, словно ища, куда бы сбежать.— Если бы я так думал, я не попросил бы у вас помощи. Насколько я могу судить, только вы могли бы сказать мне то, что мне нужно узнать.
