Бернард Шоу - Новеллы
— Очень удобно забывать о неприятных вещах, — сказала чернокожая девушка, — но от этого ведь они лучше не становятся. Ты правда любишь меня, баас?
Фокусник слегка поморщился, но тут же с ласковой улыбкой ответил:
— Давай не будем переходить на личности.
— А какой же тогда в этом смысл, если не переходить на личности? — сказала чернокожая девушки. — Предположим, я скажу, что люблю тебя, как ты меня учил. Тебе не покажется, что я позволяю себе лишнее?
— Ни в коем случае, — сказал фокусник. — Ты не должна так думать. Хоть ты и черпая, а я белый, перед богом, который сотворил пас таковыми, мы равны.
— Да не об этом я вовсе, — сказала чернокожая девушка. — То, что я чернокожая, а ты всего-навсего белый бедолага, не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать. Представь, что я белая царица, а сам ты — белый царь. Что с тобой? Чего ты испугался?
— Ничего, ничего, — сказал фокусник. — Или.*. Видишь ли, я и впрямь самый бедный из всех белых бедолаг, но однажды я вообразил себя царем. Правда, это случилось, когда злоба людская довела меня до безумия.
— Мне приходилось видеть царей и похуже, — ска* зала чернокожая девушка. — Так что можешь не краснеть. Хорошо, пусть ты будешь царем Соломоном, а я царицей Савской, как в Библии. Предположим, я прихожу и говорю, что люблю тебя. Это означает, что я пришла завладеть тобой. Я прихожу к тебе с любовью тигрицы в сердце, прихожу затем, чтобы пожрать тебя и сделать частью себя. Отныне тебе придется думать не о том, к чему лежит твоя душа, а о том, к чему лежит моя. Я встану между тобой и твоим «я», между тобой и богом. Разве это не настоящее рабство? Любовь берет все без остатка. Можешь ты представить себе рай, в который пустили бы любовь?
— В моем раю одна любовь и есть. Что такое рай, если не любовь? — сказал фокусник, но задумываясь, но с некоторой неуверенностью.
— Рай — это сияние славы. Это обитель бога, храм его мысли. Там не ласкаются, не милуются, не впиваются один в другого, как клещ в овцу. Моя наставница-миссионерка то и дело твердит о любви, однако она побросала всех своих возлюбленных и убежала сюда проповедовать слово божье. Белые отводят глаза в сторону, завидев меня, потому что боятся полюбить меня. Есть целые общины мужчин и женщин, посвятивших себя проповеди слова божьего, но, хотя они и именуют свои общины братскими и сестринскими, друг с другом они не разговаривают.
— Тем хуже для них, — сказал фокусник.
— Это, конечно, глупо, — сказала чернокожая девушка, — раз живешь среди людей, приходится с ними уживаться. Но разве это не указывает на то, что наши души нуждаются в уединении не меньше, чем тела наши нуждаются в любви? Ум может помочь уму и тело — телу, но наши души должны оставаться наедине с богом, и если человек, полюбивший тебя, в придачу к твоему уму и телу пожелает еще и твою душу, ты закричишь: «Отойди от меня! Я принадлежу себе, а не тебе!» Эта твоя заповедь: «Возлюбите друг друга!»—звучит для меня, ищущей бога, худшей насмешкой, чем для воина, который должен воевать, чтобы пресечь убийства и порабощение, или для охотника, который должен убивать, а не то его дети останутся голодными.
— Значит, по-твоему, мне надо сказать так: «Новую заповедь даю вам — убивайте друг друга»? — сказал фокусник.
— Так ведь это та же самая заповедь, только вывернутая наизнанку, — сказала чернокожая девушка. — И как ты ее ни крути, из нее не получится твердого правила, которым можно было бы всегда руководствоваться в своих поступках. Знаешь, эти твои заповеди на все случаи жизни — все равно что пилюли, которыми торгуют вразнос: в одном случае из двадцати они, может, и помогут, но в девятнадцати ничего не стоят. Кроме того, я ищу вовсе не заповеди, я ищу бога.
— Продолжай свои поиски, и бог да пребудет с тобой! — сказал фокусник. — В поисках его такие, как ты, непременно пройдут мимо меня. — И с этими словами он исчез.
— Пожалуй, это самый удачный твой фокус, — сказала чернокожая девушка, — хоть мне и очень жаль расставаться с тобой. На мой взгляд, ты человек иремилый и намерения у тебя самые добрые.
Пройдя еще с милю, она встретила старого-престарого рыбака, который тащил на плечах огромный собор.
— Осторожнее! Он же переломит твой бедный старый хребет, — вскричала она, бросаясь к нему на помощь.
— Не переломит! — бодро ответил он. — Я — камень, на котором воздвигнута эта церковь[49]
— Но ты же не камень, и этот храм слишком тяжел для тебя, — сказала она, ожидая с минуты на минуту, что он рухнет, придавленный собором.
— Не бойся, — сказал рыбак с добродушной улыбкой, — он весь из бумаги, — и прошел мимо, приплясывая, так что колокола на соборной колокольне залились веселым звоном.
Не успел он скрыться из вида, как на дороге появилось еще несколько человек в черных с белым костюмах разного покроя, тщательно вымытые и гладко причесанные — они тоже несли на плечах бумажные церкви, только поменьше и не такие красивые. Все они кричали ей:
— Не верь рыбаку! Остальных тоже не слушай! Только моя вера истинная!
В конце концов ей пришлось свернуть от них в лес, потому что они принялись швырять друг в друга камнями, а так как целились они ничуть не лучше слепых, то камни летали над дорогой во всех направлениях. И потому она решила, что вряд ли найдот среди них бога себе по вкусу.
Когда они ушли или — вернее сказать — когда сражение прокатилось мимо, чернокожая девушка вернулась на дорогу и наткнулась на очень дряхлого Вечного жида,[50] который сказал ей:
— Ну как, пришел он?
— Кто пришел? — спросила чернокожая девушка.
— Тот, который обещал прийти, — ответил Вечный жид, — тот, который велел мне ждать его пришествия. Я уже совсем заждался. Если он не придет в самом скором времени, то может и опоздать, ибо если чему и учатся люди, так это убивать друг друга все в больших и больших количествах.
— Будто чей-то приход может этому помешать! — сказала чернокожая девушка.
— Но ведь он же придет во славе и воссядет одесную отца, — воскликнул Вечный жид. — Он же сам сказал. Он все уладит.
— Если ты будешь ждать, пока кто-то придет и все уладит, — сказала чсрпокожая девушка, — тебе придется ждать до скончания века.
Услышав эти слова, Вечный жид испустил горестный вопль, плюнул в пес и заковылял прочь.
Но к этому времени она уже окончательно разочаровалась в стариках и была рада отделаться от него. Она шла все вперед и вперед, пока наконец не дошла до бугра у обочины дороги. Тут она увидела человек пятьдесят своих соплеменников, нанятых, по-видимому, носильщиками, которые, расположившись на почтительном расстоянии от белых господ и дам, с аппетитом закусывали. Поскольку дамы были в бриджах и тропических шлемах, чернокожая девушка поняла, что они такие же участники, экспедиции, как и мужчины. Бельто только что кончили обедать. Одни дремали, другие писали что-то в записных книжках.
— Что это за экспедиция? — спросила чернокожая девушка старшего носильщика.
— Она называется «Караван любознательных», — ответил он.
— А они хорошие белые или плохие? — спросила она.
— Они пустоголовые и тратят много времени, ссорясь по пустякам, — ответил он. — К тому же от нечего делать они задают ненужные вопросы.
— Эй, ты! — вскричала одна из дам. — Проходи, не задерживайся. Нечего тебе здесь торчать — только людей зря в грех вводишь.
— Не больше твоего, — возразила чернокожая девушка.
— Глупости, девчонка, — сказала дама. — Мне пятьдесят лет. Я беспола. Ко мне они привыкли. Проходи!
— Можешь не бояться, они ведь не белые, — сказала чернокожая девушка с легким презрением. — А почему вы называете себя «Караваном любознательных»? Что вам любо знать? Может, что-нибудь насчет бога?
В ответ раздался такой дружный хохот, что проснулись даже те, кто дремал, и пришлось снова повторить им шутку.
— В цивилизованном мире на этот счет уже много веков никто не проявлял любознательности, — сказал один из мужчин.
— Скажем, с пятнадцатого столетия, — сказал другой. — Шекспир уже порядочный безбожник.
— Шекспир Шекспиром, — сказал тритий. — А пот государственный гимн относится к восемнадцатому веку. И в нем мы, между прочим, помыкаем богом и велим ему выполнять за нас разные подлые политические штучки.
— Это уже не тот бог, — возразил второй господин, — в средние века бог представлялся нам существом, которое помыкает нами и заставляет нас работать, не покладая рук. По мере того как крепла буржуазия, а феодальная аристократия избавлялась от повинностей, которыми она расплачивалась прежде за свои привилегии, мы обзавелись новым богом, которым теперь помыкают наши высшие классы, заставляя его работать не покладая рук. «Заклейми их подлую политику! Разоблачи их воровские трюки!» — и тому подобное.
