Михаэль Энде - Бесконечная история
Бастиан горько заплакал, и каменная морда Льва стала мокрой от его слёз. Потом мальчик свернулся калачиком между огромными лапами Льва и заснул.
XV Граограман, Огненная Смерть
– Ты так провёл всю ночь, мой Господин? – раздался громыхающий голос Льва. Бастиан очнулся и протер глаза. Он сидел между лапами Льва. Лев наклонил к нему морду, в глазах его было изумление.
– А я… я думал, – запинаясь, пробормотал Бастиан, – я думал, ты окаменел.
– Так оно и было, – сказал Лев. – Я умираю, как только спускается ночь, и каждое утро снова пробуждаюсь к жизни.
– Я думал, это навсегда.
– Это всякий раз навсегда, – загадочно ответил Граограман.
Он встал, потянулся и принялся бегать по пещере взад и вперёд, как это делают львы. Его огненная шерсть всё ярче сверкала, отражаясь разноцветными бликами на плитах. Вдруг он остановил свой бег и поглядел на мальчика.
– Ты плакал из-за меня? Бастиан молча кивнул.
– Тогда ты не только единственный, кто спал между лапами Огненной Смерти,
– сказал Лев, – но и единственный, кто когда-либо оплакивал его смерть.
Бастиан взглянул на Льва – тот уже снова бегал взад и вперёд – и тихо спросил:
– Ты всегда один?
Лев опять остановился, но на этот раз он не посмотрел на Бастиана. Он даже отвернулся от него и повторил громыхающим голосом:
– Один…
Слово это эхом отозвалось в пещере.
– Мое владение – пустыня, и она мое творение. Куда бы я ни направился, всё вокруг меня превращается в пустыню. Я несу её в себе. Я сам из смертоносного огня. Что же ещё может быть моим уделом, как не одиночество?
Бастиан сокрушенно молчал.
– Скажи… мой Господин, – продолжал Лев, подойдя к мальчику и глядя ему в лицо своими пылающими глазами, – не можешь ли ты мне объяснить, раз на тебе Знак Девочки Королевы, почему я должен умирать, как только наступает ночь?
– Чтобы в Разноцветной Пустыне мог вырасти Ночной Лес Перелин, – ответил Бастиан.
– Перелин? – повторил Лев. – А что это? И тогда Бастиан стал рассказывать ему о чудесах джунглей из живого света. Граограман, не двигаясь, удивленно слушал, а мальчик всё описывал разнообразие и великолепие мерцающих и фосфоресцирующих растений, их непрерывный беззвучный рост, их сказочную красоту и невиданные размеры. Он захлебывался от восторга, а глаза Граограмана разгорались всё ярче.
– И это чудо происходит только в те часы, когда ты окаменел. Но Перелин поглотил бы всё и задушил бы сам себя, не будь ему суждено всякий раз погибать и превращаться в прах, как только ты пробуждаешься. Перелин и ты, Граограман, неразрывно связаны друг с другом, вы – одно целое.
Граограман долго молчал.
– Господин, – сказал он наконец, – теперь я вижу, что моя смерть рождает жизнь, а моя жизнь – смерть. И то и другое хорошо. Теперь я понимаю смысл своего существования. Я благодарю тебя.
Медленно и торжественно прошел он в самый темный угол пещеры. Что он там делал, Бастиан не видел, но до него донесся звон металла. Граограман вернулся, неся что-то в зубах. Он подошел к Бастиану и, низко склонив голову, положил свою ношу к его ногам.
Это был меч.
Однако выглядел он довольно неказисто. Железные ножны, в которых он лежал, заржавели, а рукоятка напоминала эфес игрушечной сабли, вырезанный из завалявшегося бруска.
– Ты можешь дать ему имя? – спросил Граограман.
Бастиан задумчиво разглядывал меч.
– Зиканда! – сказал он.
И в то же мгновение меч сам выскочил из ножен и прыгнул ему в руку. Он сверкал так ослепительно, что Бастиан едва мог на него глядеть. Заточенный с двух сторон клинок был легким, как перышко.
– Этот меч, – сказал Граограман, – изначально предназначался тебе, ибо только тот может без риска до него дотронуться, кто скакал на мне верхом и отведал моего огня: ел и пил у меня и выкупался в нем, как ты. Но он принадлежит тебе только потому, что ты смог верно назвать его имя.
– Зиканда! – прошептал Бастиан и, описывая в воздухе круги мечом, с восторгом глядел на его сверкание. – Это волшебный меч, правда?
– Нет такого вещества в Фантазии, – отвечал Граограман, – которого он бы не разрубил, будь то даже сталь или скала. Но ты не должен творить над ним насилия. Что бы тебе ни грозило, ты можешь им пользоваться, только если он сам прыгнет тебе в руку, как сегодня. Если же ты вздумаешь вытащить его из ножен по собственному желанию, ты принесешь и себе, и Фантазии большую беду. Никогда не забывай об этом.
– Не забуду, – пообещал Бастиан.
Меч вернулся в ножны и теперь опять выглядел невзрачным и старым. Бастиан опоясался ремнем, висевшим на ножнах.
– А теперь, мой Господин, – продолжал Граограман, – давай, если тебе охота, вместе носиться по пустыне. Забирайся ко мне на спину! Мне надо на волю!
Бастиан вскочил на Льва, и Лев выбежал из пещеры.
Солнце вставало над горизонтом. Ночной Лес давно уже снова превратился в цветной песок. Словно раскаленный ураган, словно танцующее пламя, взвились они над дюной. Бастиану казалось, что он летит верхом на пылающей комете сквозь свет и все цвета радуги. И снова он впал в какое-то опьянение.
В полдень Граограман вдруг остановился.
– Вот это место, мой Господин, где мы вчера с тобой повстречались.
Бастиан был ещё оглушен дикой скачкой. Он огляделся, но не нашел ни ярко-синей, ни огненно-красной дюны. От его букв здесь и следа не осталось. Дюны были оливково-зеленого и розового цвета.
– Тут всё совсем другое, – сказал он.
– Да, мой Господин, – ответил Лев, – каждый день – всё другое. До сих пор я не знал почему. Но теперь, когда ты мне рассказал, что Перелин растет из песка, я и это понял.
– А как ты узнал, что тут наше вчерашнее место?
– Я это чувствую, как чувствуют части своего тела. Пустыня – это я.
Бастиан спрыгнул со спины Граограмана и лег на оливковую вершину. Лев улегся с ним рядом. Он был уже оливкового цвета. Бастиан задумчиво глядел вдаль на линию горизонта, опершись подбородком на руку.
– Можно задать тебе вопрос, Граограман? – спросил он после долгого молчания.
– Твой слуга слушает, – ответил Лев.
– Ты правда всегда здесь был?
– Всегда, – подтвердил Граограман.
– И Пустыня Гоаб тоже была всегда?
– Да, и Пустыня Гоаб тоже. Почему ты спрашиваешь?
Бастиан снова задумался.
– Я не понимаю, – признался он наконец. – Я готов был поклясться, что она возникла лишь вчера утром.
– Почему ты так думаешь, мой Господин? И тогда Бастиан рассказал ему все, что приключилось с ним с той минуты, как он встретился с Лунитой.
– Всё это так удивительно, – заключил он свой рассказ. – Стоит мне чего-нибудь пожелать, и мое желание тут же сбывается – происходит как бы смена декораций. Поверь, я это не выдумываю. Я просто не смог бы. У меня никогда не хватило бы воображения на такие разные растения Ночного Перелина. И на оттенки цветов в Пустыне Гоаб. Или вот на тебя! Всё это куда великолепней и куда всамделишней, чем я мог бы себе представить. Но всё-всё появляется только после того, как у меня возникает какое-нибудь желание.
– Это потому, что на тебе ОРИН, Блеск, – сказал Лев.
– Нет, я другого не понимаю, – попытался объяснить Бастиан. – Это всё появляется, когда у меня возникнет такое желание? Или оно уже было прежде, а я это лишь угадал?
– И то и другое вместе, – ответил Граограман.
– Да как же это возможно?! – нетерпеливо воскликнул Бастиан. – Ты бродишь по Пустыне Гоаб невесть с каких пор. Покои в твоем дворце всегда ожидали меня. Меч Зиканда был предназначен мне с незапамятных времен – ты сам это сказал!
– Так оно и есть, мой Господин.
– Но я-то, я ведь попал в Фантазию только вчера ночью! Значит, всё это не возникло, лишь с тех пор как я здесь?
– Мой Господин, – спокойно ответил Лев, – разве ты не знаешь, что Фантазия – это Мир историй. История может быть новой, но при этом рассказывать о древних временах. Прошлое возникает вместе с ней.
– Тогда, выходит, и Перелин существовал всегда, – растерянно проговорил Бастиан.
– С той минуты, как ты дал ему имя. Господин, он существовал всегда, – объяснил Граограман.
– Не хочешь ли ты сказать, что это я его создал? Лев помолчал, прежде чем ответить:
– Это может сказать тебе только Девочка Королева. Ты всё получил от неё. Лев поднялся.
– Пора возвращаться в мой дворец. Солнце клонится к закату, а путь далек.
Вечер Бастиан опять провел у Граограмана. Тот снова улёгся на чёрной каменной глыбе. Они мало разговаривали друг с другом. Бастиан принес еду и питье из своей спальни, где низенький столик снова, как по волшебству, оказался накрытым. Он ел, сидя на ступеньках под каменной глыбой.
Когда свет ламп стал тускнеть и пульсировать, как угасающее биение сердца, Бастиан встал и молча обнял Льва за шею. Грива его была уже твердой и походила на застывшую лаву. И снова раздался тот ужасающий, леденящий душу звук, но Бастиан уже не испытал страха. И слёзы выступили у него на глазах только от печали, что страдания Граограмана неизбывны.
