Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод)
Это было в четвертом часу того же самого дня. Ландрат только что вернулся домой, а советница стояла в дверях и торговала у бабы курицу. Тут вошел старик Ленц; он был во всем черном и с боязливой поспешностью подошел к старушке. Его обыкновенно мирное и приветливое лицо было необычайно строго и серьезно и носило признаки сильного внутреннего волнения.
Он осведомился о ландрате. Старушка указала на кабинет, но не спускала с него испытывающего, внимательного взора, пока он не исчез за дверью кабинета. Старик был очевидно расстроен, и какая-то гнетущая тяжесть лежала у него на душе; советница поспешно отпустила торговку и пошла в свою комнату; она слышала, как старик говорил в кабинете; он говорил громко и непрерывно, как бы что-то рассказывая. Старый живописец до сегодняшнего дня оставался для нее отталкивающей личностью; она не могла простить ему, что его дочь Бланка была для нее причиной нескольких бессонных ночей. Зачем он пришел? Может быть, ландрат должен был замолвить за него словечко Рейнгольду, чтобы квартиру оставили за стариком; это нельзя было допустить ни в каком случае.
Она стояла у двери кабинета сына на цыпочках и слушала; слушала до тех пор, пока не отшатнулась, как громом пораженная, и побледнев, как полотно. В следующую минуту она распахнула дверь и очутилась в комнате сына.
— Будете ли вы иметь дерзость, Ленц, повторить в моем присутствии только что сказанное вами? — произнесла она повелительно, но тем не менее явно дрожащим голосом.
— Конечно! — со скромной твердостью проговорил старик, поклонившись вошедшей; — вы услышите мой рассказ, слово в слово. Покойный господин коммерции советник был моим зятем; моя дочь Бланка была его законной женой.
— Милейший, до масленицы еще далеко, приберегите свои неуместные шутки до тех пор! — воскликнула советница с уничтожающей насмешкой и презрительно повернулась к нему спиной.
— Мама, я настоятельно прошу тебя вернуться в свою комнату, — произнес ландрат, предлагая ей руку, чтобы вывести ее из комнаты.
Он также был бледен, и на его лице отражалось глубокое внутреннее волнение; она с неудовольствием отстранила его.
— Если бы речь шла о служебном деле, тогда ты был бы прав, выпроваживая меня из своего кабинета, тут же дело идет о хитро задуманном мошенничестве, которое должно опозорить нашу семью.
— Опозорить? — повторил старый живописец голосом, дрожащим от негодования. — Если бы моя Бланка была дочерью фальшивомонетчика или мошенника, то я должен был бы молча снести это оскорбление, но в данном случае я решительно протестую против такого определения; я сам — сын чиновника и ношу всеми уважаемое имя; моя жена происходит из благородной, хотя и обедневшей семьи, и на нашем имени нет ни малейшего пятна, разве только то, что я в качестве художника с академическим образованием вследствие нужды должен был искать хлеба на фабрике. Но теперь в богатых, даже дворянских семьях появилась мода говорить о «мезальянсе» при браках с бедными девушками. Пред этим совершенно неосновательным предрассудком склонялся и покойный и тем самым взял на себя вину пред горячо любимым им сыном.
— Извините-с, мне неизвестно, чтобы у коммерции советника Лампрехта была на совести какая-нибудь вина по отношению к своему единственному сыну и моему внуку Рейнгольду, — насмешливо заметила советница и презрительно пожала плечами.
— Я говорю о Максе Лампрехте, моем внуке.
— Бесстыдство! — закричала старая дама.
Ландрат подошел к ней и решительно запретил ей всякие оскорбительные замечания; она должна дать этому человеку высказаться, а впоследствии выяснится, насколько основательны его требования. Она подошла к окну и повернулась к ним обоим спиной. Между тем старый художник вынул большой конверт.
— Это — засвидетельствованное судом удостоверение о законном браке? — быстро спросил ландрат.
— Нет, — возразил Ленц, — это письмо моей дочери из Лондона, в котором она сообщает мне о браке с коммерции советником Лампрехтом.
— И больше у вас нет никаких бумаг?
— К сожалению, нет. Покойный после смерти моей дочери взял все документы себе.
Советница громко расхохоталась и обернулась.
— Слышишь, мой сын? — торжествующе воскликнула она, — доказательства отсутствуют; само собой разумеется это недостойное обвинение Балдуина является вымогательством! Впрочем, — она пожала плечами, — возможно, что чары этой кокетки, которые она проявляла когда-то пред нашими глазами на галерее, оказали свое действие и на него. Возможно, что впоследствии где-нибудь за границей между ними завязались более интимные отношения; в наше время нет ничего удивительного. Хотя я никогда не считала Балдуина способным на такие любовные истории, но могу это допустить. Что касается женитьбы… я скорее дам разрубить себя на куски, чем поверю такой нелепости.
Старый художник протянул Герберту письмо.
— Пожалуйста, прочитайте, — произнес он совершенно упавшим голосом, — и будьте добры назначить мне час, когда я могу явиться к вам в присутствие, чтобы изложить вам дальнейшее; я не в состоянии больше слышать, как поносят мою дочь. Мне стоит больших трудов решиться показать это письмо постороннему человеку, — он с тоской взглянул на письмо, которое взял у него ландрат, — мне это кажется предательством по отношению к моей дочери, которая в этих строках исповедуется перед своими родителями в единственном грехе, взятом ею на душу; мы не имели понятия о том, что наш хозяин за нашей спиной завлекает нашу дочь. По его настоятельному желанию и строгому запрещению она скрыла это от нас. Если бы она умерла бездетной, то я не поднимал бы этого вопроса; она скончалась в чужой стране, здесь никто ничего об этом не знал, а потому у меня не было бы повода вступаться за ее честь. Но теперь дело идет о том, чтобы добиться прав для ее сына, и я употреблю для этого все средства, находящиеся в моем распоряжении.
— Вам следовало бы сделать это еще при жизни моего зятя, — вспыльчиво перебил его ландрат, по-видимому, в сильном возбуждении ходивший взад и вперед по комнате.
— Герберт, — крикнула старая дама, — возможно ли, что ты придаешь хотя бы малейшее значение этой лжи?
— Вы правы, я был всегда слаб по отношению к этому властному человеку, — ответил Ленц, не слушая возгласа советницы, — я не должен был довольствоваться обещаниями, как это, к сожалению, было. Когда, год тому назад, мы получили разрешение взять к себе нашего внука, тогда коммерции советник сказал, что в данную минуту обстоятельства еще не позволяют ему открыто признать своего сына, рожденного от второго брака, но он немедленно сделает завещание, чтобы в крайнем случае обеспечить Максу его сыновьи права. Однако он не сдержал своего обещания. Будучи в полном сознании своих сил, он такой крайний случай, как скоропостижная смерть, вероятно, считал невозможным. Но я не отчаиваюсь; документы — свидетельство о браке и метрическое свидетельство моего внука — существуют и должны отыскаться в оставшихся после покойного бумагах; поэтому-то я и пришел к вам, господин ландрат; я не могу заставить себя обратиться к адвокату и передаю это дело в ваши руки.
— Я согласен, — ответил Герберт. — На этих днях печати будут сняты, и, даю вам слово, я сделаю все, чтобы разъяснить это дело!
— От души благодарю вас, — сказал старик и протянул ему руку, а затем поклонился по тому направлению, где стояла советница, и вышел.
В течение некоторого времени в комнате царила такая удручающая тишина, какая бывает после первого порыва ветра надвигающейся грозы; было слышно только шуршание бумаги, которую Герберт достал из конверта и развернул, тогда как советница, как бы в полном забытьи, смотрела на дверь, за которой исчез этот злополучный человек. Однако вскоре она овладела собой и с негодованием крикнула своему занятому чтением сыну:
— Герберт, неужели ты можешь читать лживое писание этой негодной кокетки, в то время как твоя мать в страшном волнении и негодовании стоит возле тебя?
— Это не лживое писание, мама, — ответил он, поднимая глаза, по-видимому, сильно потрясенный.
— А, ты растроган, мой сын? Конечно, писать все можно, и прекрасная девица, само собой разумеется, приложила все старания, чтобы в надлежащих красках изобразить родителям свою ошибку, а такой человек, как ты, конечно, даст себя одурачить и поверить…
— Я уже раньше верил, мама!
— Смешно! Болтовня какого-то выжившего из ума старика…
— Милая мама, не старайся ложными представлениями успокоить себя и меня, лучше приготовься смело встретить истину. С первых же слов старого художника у меня как бы пелена упала с глаз; таинственное поведение Балдуина в последние годы, разгадку которого мы так тщательно искали, совершенно понятно мне теперь. У него в душе царил страшнейший разлад; если бы смерть не отняла у него его второй жены, то сложилось бы иначе. Имея возле себя такую красивую, прекрасно образованную женщину, он в конце концов решился бы вернуться с нею сюда. Но тут обаяние прекратилось; ему не осталось ничего, как тот факт, что он — зять старого Ленца, и тут в нем победил трус, самый жалкий трус! — с досадой произнес он. — Как мог он отречься от этого мальчика, этого прекрасного ребенка, который мог бы быть его гордостью? Как мог он выносить, что заносчивость Рейнгольда очень часто задевала маленького брата? Бедный мальчик! У гроба умершего он шепнул мне на ухо: «Я лучше поцелую его в губы, он тоже иногда целовал меня, когда мы были совсем одни».
