Камиль Лемонье - Конец буржуа
— Черт бы побрал этих баб! Молчали бы уж лучше! — закричал Ренье. — Однако во всем этом есть что-то чудесное и дьявольски занятное.
И он наклонился над седой головой этого похожего на скелет старика, все кости которого были едва прикрыты тонкой дряблой кожей.
— Слушай, бездомный, родственников у нас хоть отбавляй. Видишь ты этого большого борова, что сидит с дамами? Поклонись ему: того, что он съел и выпил за один день, хватило бы на три месяца таким оборванцам, как ты. Его экскременты — и те показались бы вам вкусным блюдом. Ну ладно, полезай к нам наверх. Девчонки с нами неплохие. Мы все вместе приедем в город, а там уж я накормлю тебя так, как тебе и во сне не снилось. Можешь быть спокоен. Да сядешь ты наконец или нет, подлец этакий?
Ошеломленный, старик все еще продолжал стоять с протянутой рукой: на лице его не выражалось ни радости, ни гнева.
— Ты мне не веришь? Напрасно! Честное слово, я не пьян. Полезай сюда сейчас же. Горб мой все выдержит.
Женщины решили тоже принять участие в этой забаве:
— Полезай, старик! Мы угостим тебя паштетом из печенки. Спать ты будешь в настоящей кровати.
Нищий засмеялся, и в смехе его слышно было смущение бедняка перед накрытым столом, где и для него был поставлен прибор. Наконец он стукнул палкой об землю с видом человека, привыкшего издавна во всем полагаться на случай и решившегося на все. Скинув тяжелые башмаки, он взял их в руку и вытер подошвы о штаны. Потом он встал ногами на ось и тяжело вскарабкался в экипаж.
— Пошел! — крикнул Ренье.
Кучер дернул поводья. Лесные просветы постепенно становились все шире, и наконец они выехали на большую дорогу. Сейчас лицо нищего можно было уже хорошо разглядеть. По его изможденному виду нетрудно было судить о том, сколько этот человек перестрадал от голода и нужды. Его шершавая кожа походила на сухую, потрескавшуюся кору старого каменного дуба. Из чащи волос выглядывали огромные скулы и приплюснутый нос пещерного человека.
Он словно врос в скамейку; совсем окаменев, он казался каким-то ископаемым. Ноги он поставил под прямым углом, а свои огромные башмаки положил на колени. Женщины сразу отшатнулись от его заскорузлой, грязной кожи и, едва почуяв запах его лохмотьев, торопливо подобрали юбки. Но Мышка вдруг закричала:
— Послушайте, да он ничуть не воняет!
И в самом деле, кожа старика, ставшая совершенно землистой, должно быть впитала в себя все запахи полей и лесов — от нее пахло свежим дерном и смолой. И вот теперь эти дочери сладострастия и приключений, эти невольницы мужской похоти, зачатые неизвестно кем и не унаследовавшие от своих родителей ничего, кроме тупого плотского вожделения, почувствовали какое-то родство, какую-то общность крови с этим злосчастным безымянным бродягой, загнанным судьбою в лесную чащу, с этим безродным скитальцем, последним представителем какого-то темного племени, неведомого даже ему самому, отбившемуся от стаи волку.
— Эй, дедушка, а чем же ты промышляешь зимой, когда дороги заметет снегом?
Он только пожал плечами. В этом жесте выражалась вся его неизменная покорность судьбе, все его простодушие и вся усталость от жизни. Казалось, что в эту минуту он взваливает себе на спину огромную глыбу тайны и мрака.
— Шагаю!
Это был все тот же лаконический стиль, те же отрывистые, уклончивые слова. Да ему и не нужно было ничего другого, чтобы заклинать смерть, которая неизменно следовала за ним по пятам и старалась, чтобы он, идя по своему тернистому пути, поскорее упал, споткнувшись о камень.
Миновав обсаженную деревьями дорогу, которую озарял голубоватый свет молодого месяца, экипаж поехал по улицам города, врезываясь в толпы горожан. Люди возвращались с загородных прогулок, шли они все неторопливым шагом — день был воскресный.
Шумная компания в экипаже привлекала взгляды прохожих: они разражались смехом, видя среди седоков необычную фигуру старика, прижимающего свои огромные башмаки к коленям. Антонена так развезло, что его пришлось выволакивать из экипажа. Зашуршали платья, послышался стук каблучков — дамы стали подниматься по лестнице, волоча за собой свои шлейфы. Навстречу им выскочили лакеи, с любопытством разглядывавшие великана. Старик замыкал собою шествие и по-прежнему не выпускал из рук башмаков.
— Дайте место его святейшеству Нищему! — вопил Ренье.
Причуды его были всем хорошо известны; стекла этого ресторана не раз звенели от его бесчинств. Но на этот раз он, казалось, зашел еще дальше. Когда все присутствующие увидали звероподобную фигуру старика, ступающего по коврам босыми ногами, эту привезенную из леса гориллу с лицом человека, они почуяли в воздухе опасность, какую-то угрозу опустошения. Вместе с тем его большое мрачное лицо не выражало ни единой мысли: казалось, что свет жирандолей, зажженных на лестничных площадках, купидоны и венеры, белевшие среди цветочных корзин, были для него чем-то столь же обычным, как луна в небе, как дикие звери, которых он встречал, ночуя в чаще леса на ложе из сухих листьев.
Метрдотель проводил их в отдельный кабинет, прибавил света в газовых рожках, предложил им свою помощь в выборе меню. Ренье указал ему на нищего.
— Вот хозяин, пусть он и заказывает!
И, повернувшись к нему, спросил:
— Эй, Бездомный, что ты будешь есть? Выбирай, тебе принесут все, что твоей душе угодно.
Нищий беззвучно рассмеялся, обнажив огромную челюсть с желтыми, как у старой лошади, зубами, которыми, казалось, можно было дробить камни. Он долго старался сообразить, что бы выбрать повкуснее.
— Суп с хлебом и салом, — сказал он наконец.
Женщины покатились со смеху.
Как! Здесь, где в воздухе стоит запах самых тонких и соблазнительных кушаний, этот остолоп не мог придумать ничего другого, кроме деревенской похлебки! Один Ренье не смеялся. Он строго посмотрел на метрдотеля, несерьезно отнесшегося к столь необычному заказу и предлагавшему другие блюда.
— Нет, нет! Суп с хлебом и салом! Поняли? Ну, а нам подавайте все, что хотите. И шампанского, слышите? И пусть оно льется рекой! Вот что, погодите! Налейте нам таз шампанского, — да, полный до краев таз!
Он увлек за собой к занавешенному окну Мышку — высокую белокурую девку, довольно смирную, но жадную. Неделю тому назад она стала его любовницей.
— Знаешь что, Мышка, я тебе сделаю хороший подарок. Только ты должна в точности выполнить все, что я тебе скажу… Распусти волосы… да поскорее. Я же тебе обещал подарок.
— А сережки ты мне подаришь?
— Хорошо, подарю… Видишь ли, мне тут пришла одна мысль… Да, это будет омовение ног перед Тайной вечерей… Ей-богу же, это совсем не так смешно, как ты думаешь.
Лакей принес большой таз. Туда влили три бутылки шампанского, но таз еще не наполнился. Тогда Ренье велел принести еще три… Потом он послал в парфюмерный магазин за духами. Лакей принес несколько флаконов. Антонен и Рабаттю в недоумении глядели друг на друга. С легкой усмешкой он объяснил:
— Так вы не догадываетесь? Ничего, сейчас вы все поймете. Истинно говорю вам: час уже настал — сынки капиталистов, мерзавцы, вроде нас с вами, будут омывать вонючие ноги Народа, чтобы искупить все зло, причиненное ему за целые столетия, когда наши отцы, наши деды и мы сами его унижали и угнетали. Это новая религия, братья мои. Будущее принадлежит Нищему, великому библейскому Нищему, ниспосланному разгневанным небом, дабы он насытился нашими крохами. Когда на всей земле не останется ни одного города и великие столицы мира превратятся в груды развалин, он и ему подобные вылезут из своих логовищ и берлог, обросшие шерстью и замызганные грязью. Воя, как волки, они будут рыскать среди разрушенных дворцов, собирать объедки, оставшиеся от княжеских пиршеств. Вот почему я говорю вам: пришла пора. Давайте оросим шампанским пропахшие потом ноги Народа, чтобы потом, когда он раздавит нас своей пятой, мы не вымазались в грязи.
Он принялся смеяться.
— Ну как? Здорово? Я попал прямо в тон… Если бы не мой горб, я бы мог отлично проповедовать с кафедры. Как-никак, я немного красноречивее Эдокса, этой трескучей сороки, этого жирного и ленивого попугая.
Потом, уже совсем торжественно, он сказал:
— Подойди сюда, Нищий. Таз этот видишь? Опусти в него свои изможденные ходьбой ноги, И знай, что туда сейчас налито самое дорогое вино и что, хоть мы и разбрасываем пригоршнями золотые монеты так, как ты не стал бы разбрасывать и медяки, — тебе ведь приходится собирать их в поте лица, — мы позволяем себе касаться его только губами. А ты можешь сейчас окунуть в него ноги!
Нищий, не говоря ни слова, повиновался. Он покорно погрузил свои пыльные ступни в пенистую, искрящуюся золотом влагу. Ренье благоговейно вытер их салфетками. А потом, вылив духи на распущенные волосы Мышки, воскликнул:
— Будь Магдалиной для того, кто несет свой крест. Стань на колени. Вот так. А теперь распусти свои волосы и умасти благовониями ноги Нищего. Да будь с ним поласковее, тебе за это отдельно заплатят.
