Оскар Лутс - Осень
— Н-ну-у… — Леста пожимает плечами, — так ведь и я тоже не отшельник какой-нибудь. Однако речь сейчас не обо мне.
— Да, но о своей особе я рассказал уже вполне достаточно, чтобы тебе надоесть. На сегодня хватит. Между прочим, это вино для меня еще слишком крепкое, чтобы выпить его единым духом. Продолжу свою повесть как-нибудь в другой раз. Наши ноги промокли от росы, пора возвращаться в дом.
Раннее утро следующего дня. Арно Тали уже проснулся на своем просторном диване, но продолжает лежать тихо, чтобы не разбудить друга. Затем слышит, как тот осторожно, стараясь не шелестеть, перелистывает газету.
— Ог-го-о, старый холостяк! — восклицает Тали, — значит, и ты не спишь. Доброе утро!
— Доброе утро, доброе утро! — отзывается Леста. — Как почивал?
— Грех жаловаться. Я снова сплю более или менее нормально, а было время, целыми ночами глаз не мог сомкнуть. Тогда ночь была моим врагом, теперь уже нет.
— Это хорошо. А знаешь, Арно, я видел тебя во сне.
— Ишь ты! И сон твой, само собой, был продолжением моего вчерашнего рассказа.
— Весьма возможно, — Леста откладывает в сторону газету и садится в постели. — Ты приснился мне в обществе Вирве, на лице у тебя была такая счастливая улыбка… что и у меня на сердце потеплело.
— Ах не уподобляйся старой тетушке! Допустим, ты новее и не сочиняешь, но разве тебе неведомо, что все сновидения означают обратное? Видел меня со счастливой улыбкой на лице… гм, вот и жди еще каких-нибудь сюрпризов от госпожи Вирве: не случайно же вчера нас спела улица. Да, я и впрямь счастливо улыбался, но наяву, когда проснулся. Солнце заглядывает в окно, птички щебечут, а вокруг царит необычайная тишина — сказка да и только! Нет, братец, я не на шутку завидую твоему сверхприятному жилью, но никогда больше не стану к ночи рассказывать тебе о своей жизни, не то ты опять увидишь во сне Бог знает что… счастливые улыбки и…
— Так и быть! Рассказывай тогда днем, рассказывай по утрам, рассказывай сейчас. Все равно вставать еще слишком рано.
— Гм… гм… — Тали закуривает папиросу. Леста делает из этого заключение, что его друг нервничает.
— Нет, нет, — восклицает он виновато, — я вовсе не принуждаю тебя! Поступай, как считаешь нужным.
— Ну да, это само собой. Но так и быть, вот тебе еще кое-что по мелочи… хотя бы — как передача опыта и предостережение.
Да, после моего путешествия по городам и весям вновь наступил довольно продолжительный период, когда мне казалось, что в следах от ног Вирве расцветают чудесные цветы. Однако довольно часто стал появляться ют самый Ханнес Ниголь и затаптывать как следы, так и цветы. Еще и теперь, оглядываясь на то странное время, я не могу не удивляться тому, что я все же сумел закончить университет и, как принято говорить, вступил в жизнь. Я не хвастаюсь этим, я лишь удивляюсь. Двое из моих хороших знакомых — вообще-то парни весьма приличные и способные, которые тоже оказались примерно в моем положении, — этого не смогли. Они кинулись в объятия дядюшки Бахуса и… и так далее.
В конце концов даже и мне стала надоедать такая игра между небом и адом. Я все обдумал, загодя подготовился, собрался с духом — и выложил свой последний решительный козырь. «Я уезжаю из этого города, — сказам я Вирве. — Поедешь ли ты вместе со мною или останешься здесь?»
Вероятно, она лишь прикинулась непонимающей и спросила: «Как? Как это я поеду с тобой?» — «В качестве моей жены, — храбро ответил я, чтобы покончить наконец с этой игрой в жмурки. И довольно патетически, как это иной раз свойственно даже и робким, добавил: „Да или нет?“
Тут Вирве несколько смутилась — однако, весьма возможно, она и эту роль сыграла — и тихо ответила: «Хорошо, я поеду с тобой, но отчего ты так раздражен?»
Этим в общих чертах, насколько я помню, и ограничился наш тогдашний разговор. Но мне до сих пор неясно, почему я вел это дело с такой таинственностью: никто из моих близких родственников и лучших знакомых не должен был знать о моей женитьбе… словно я совершал некое преступление. Подумай, какое бесстыдство: даже и тебе, своему старому другу, я не сообщил об этом. На венчании присутствовали лишь немногие, почти все — чуть ли не вовсе чужие мне люди. Среди них была также и мать Вирве, весьма модно одетая женщина в пенсне, полная, с отвисающим подбородком. Ханнеса Ниголя почему-то не было, и это обстоятельство особенно бросилось мне в глаза. Отчего он отсутствовал на э т о и важной церемонии, тогда как вообще-то вечно таскался следом за Вирве? Кому из них этот обряд мог показаться мучительным — ему или Вирве?
Ну хорошо же… за бракосочетанием последовало недолгое и скучное пребывание в узком кругу, которое можно бы назвать чем угодно, только не свадебным торжеством. А когда мы остались вдвоем, Вирве, моя новоиспеченная супруга, сказала:
«Видишь ли, Арно, именно теперь тебе было бы самое время отправиться в заграничное путешествие и взять меня с собою. Это уже было бы что-то. Так обычно и поступают, насколько я слышала и читала».
«Да, разумеется, — ответил я, — так и впрямь поступают, но для нас в нынешнем году это невозможно, вскоре начинаются занятия в школе (стояла вторая половина лета), а мне определено место учителя. Будущим летом непременно поедем».
«Гм…» — Вот все, что услышал я в ответ.
«Да, да, — продолжал я объяснять, — иначе никак нельзя устроить. А то, что мы переедем в другой город — разве это не будет для нас в известной степени сменой впечатлений?»
«Я не хочу переезжать в другой город». — Вирве медленно покачала своей красивой головкой и вытянула губы трубочкой, словно капризный ребенок.
«Как так?» Ведь до бракосочетания она была согласна поехать вместе со мною…
«Да, я провожу тебя туда, а сама вернусь сюда обратно».
«Куда это — сюда?»
«Сюда, в Тарту».
«А тут?»
«Стану жить у мамы, как и до сих пор».
— Не правда ли, веселенькая перспектива!? — Кашлянув, Тали на некоторое время прерывает свой рассказ. —Вообще же, — продолжает он затем, — описание моей супружеской жизни можно было бы втиснуть чуть ли не в одну фразу: это надо уметь — мучить другого и при этом делать вид, будто мучают самое тебя. А теперь попытаемся-ка вылезти из-под одеяла! Не грешно ли валяться в постели таким золотым летним утром и пережевывать всякие пустяковины из своего прошлого! Знаешь ли ты, парнище, что это означает? Это значит, что я старею. Д-да-а. Только еще и не хватает, чтобы я, взяв в руки газету, начал ее читать с объявлений о смерти. А что сказал бы наш старый школьный учитель Лендер, увидев нас валяющимися в постелях! Подъем, подъем!
Друзья одеваются. Леста варит в своей миниатюрной кухоньке кофе и накрывает на стол. Все так по-домашнему, так удобно расположено, что Тали не может надивиться царящему здесь уюту.
— Знаешь, старый холостяк, — говорит он с улыбкой, — если ты когда-нибудь съедешь отсюда, я сниму эту избушку для себя.
— Зачем? Ты ведь живешь в Таллинне.
— Ну и что с того. Прихватил бы ее туда с собою. Нет,. я не завидую тебе, друг, мне бы только хотелось, чтобы и у меня тоже было такое же приятное гнездышко и такое же приятное житье-бытье, как у тебя. Подумай только: ты один и — свободен, тебя не мучают никакие заботы! Положа руку на сердце скажи, желал бы ты еще чего-нибудь лучшего!
— Гм. Я, во всяком случае, до сей поры не встречал человека — и это касается меня тоже — вполне довольного собою и своей жизнью. Таким мог быть разве только кто-нибудь из древних философов, но и о них в ходу лишь легенды.
— Стало быть?..
— Я никак не могу освободиться от ощущения, что моя жизнь и работа, по меньшей мере наполовину, ушли — и будут уходить впредь — в песок…
— О-о, такое ощущение знакомо каждому, кто хотя бы мало-мальски думает. От подобных мыслей свободны разве что занятые лишь борьбой с мелкими будничными заботами. Я, правда, однажды где-то прочел, будто бы кикой-то человек из весьма значительных в свой смертный час сказал: если бы ему предоставилась возможность начать жизнь заново, он прожил бы ее точно так же, как жил до того. Но… и это… возможно… лишь легенда. Возникает вопрос: почему же, в таком случае, и мы, те, кто думает, не стараемся жить так, чтобы это нас устраивало? Почему мы только сетуем, но не действуем? Выходит, виноваты не кто иной и не что иное, как мы сами. Конечно, в свое оправдание мы могли бы сказать, что далеко не каждому даны силы для деятельности, которая его устраивала бы, однако… однако ведь от сетований си-лa не появится. Сила появляется от действия и работы. Нет, дорогой мой, я все-таки должен когда-нибудь досказать тебе историю моей дальнейшей жизни, может быть, это пойдет на пользу нам обоим. Теперь, когда эти события и событийки уже давно позади, я способен оценить их достаточно трезво, холодно и беспристрастно. И последнее обстоятельство имеет первостепенное значение, если мы намерены приблизиться к истине, то есть, если хотим понять не только своего ближнего, но и себя самих.
