Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
— Да, но вы не должны просить меня, потому что я не могу вамъ этого обѣщать. Да и зачѣмъ? идите теперь; сдѣлайте это! Можетъ быть, мы еще и увидимся, я не знаю, но можетъ быть. Нѣтъ, теперь уходите, слышите! — воскликнула она нетерпѣливо. — Вы окажете мнѣ этимъ истинное благодѣяніе. Еще можетъ кто-нибудь притти…
Пауза. — Онъ пристально глядѣлъ на нее, грудь его подымалась съ трудомъ. Наконецъ онъ сдѣлалъ надъ собой усиліе и поклонился; прощаясь, онъ уронилъ фуражку на землю и вдругъ схватилъ ея руку, которой она ему не протянула; онъ схватилъ ее и крѣпко сжалъ въ своихъ рукахъ; она слегка вскрикнула, и онъ тотчасъ выпустилъ руку, несчастный, глубоко огорченный тѣмъ, что причинилъ ей боль. И онъ стоялъ и смотрѣлъ ей вслѣдъ, пока она удалялась. Еще два, три шага, и она исчезнетъ! Онъ никогда не увидитъ ея; она, этого не сказала даже для виду, хотя онъ молилъ ее объ этомъ, какъ о милости. Кровь ударила ему въ лицо; онъ крѣпко закусилъ губы и хотѣлъ уйти, повернуться къ ней спиной, въ искреннемъ гнѣвѣ… Въ концѣ концовъ, вѣдь онъ же мужчина; такъ лучше, все хорошо, до свиданья!..
Вдругъ она оглянулась и сказала:
— А по ночамъ вы не должны бродить вокругъ дома, голубчикъ, право, вы не должны этого дѣлать. Теперь я знаю, вѣдь это на васъ вотъ уже нѣсколько ночей бѣшено лаетъ Бискъ; разъ ночью папа готовъ уже былъ встать. Вѣдь вы не будете, послушайте? Я надѣюсь, что вы не захотите обоихъ насъ довести до несчастья.
Она сказала только это, но при звукѣ ея голоса его гнѣвъ уже прошелъ, и онъ покачалъ головою.
— И при всемъ томъ сегодня мое рожденіе! — сказалъ онъ. Затѣмъ онъ закрылъ лицо одной рукой и пошелъ дальше.
Она смотрѣла ему вслѣдъ, задумалась на мгновенье и вдругъ побѣжала за нимъ. Она схватила его за руку.
— Да, извините меня! Гадко было съ моей стороны забывать объ этомъ. Не обижайтесь на меня; я ничѣмъ не могу быть для васъ. Но все-таки, мы, можетъ быть, и увидимся послѣ; вы не думаете? А теперь мнѣ надо итти. До свиданья!
Она повернулась и быстро стала удаляться.
XII
Съ набережной поднялась дама въ вуали, только что спустившаяся на сушу съ парохода. Она прямо пошла къ Центральной гостиницѣ.
Нагель случайно стоялъ у окна и смотрѣлъ на улицу; передъ тѣмъ онъ все послѣобѣденное время неустанно ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ и только раза два остановился, чтобы выпить стаканъ воды. Лицо его было необыкновенно красно, красными пятнами, а глаза его пылали. Онъ часъ за часомъ думалъ все о томъ же: о своей послѣдней встрѣчѣ съ Дагни Килландъ.
Одно мгновенье онъ хотѣлъ убѣдить себя, что можетъ уѣхать и все забыть: онъ открылъ чемоданъ, вынулъ оттуда бумаги, два, три мѣдныхъ инструмента, флейту, нѣсколько листовъ нотъ, платье, между прочимъ одинъ новый желтый костюмъ, точь въ точь подобный тому, который былъ на немъ, и разныя другія вещи, которыя онъ разбросалъ по полу. Да, онъ хотѣлъ вонъ отсюда, не мѣсто ему въ этомъ городѣ; флаги въ немъ ужъ не развѣваются и на улицахъ его пусто; почему бы ему не уѣхать? И зачѣмъ, чортъ бы его побралъ, сунулъ онъ сюда свой носъ? Вѣдь это же медвѣжій уголъ, воронье гнѣздо, карточный городишко съ маленькими долгоухими людшками.
Но онъ отлично зналъ, что не уѣдетъ, что онъ только пришпориваетъ себя и самъ себя обманываетъ. Сердито пихнулъ онъ снова свои вещи въ чемоданъ и поставилъ его на прежнее мѣсто. Затѣмъ въ смущеніи сталъ шататься между дверью и окномъ взадъ и впередъ, взадъ и впередъ, пока внизу стѣнные часы били часъ за часомъ. Наконецъ пробило шесть…
Когда онъ остановился у окна и взглядъ его упалъ на даму въ вуали, которая какъ разъ всходила на крыльцо, лицо его совершенно перемѣнилось, и онъ схватился за голову. Впрочемъ, почему же нѣтъ? Она точно такъ же въ правѣ посѣтить эту мѣстность, какъ и онъ! Но это его не касается, у него свои заботы; къ тому же оба они — она и онъ — въ полномъ разсчетѣ другъ съ другомъ.
Онъ принудилъ себя успокоиться, сѣлъ на стулъ, поднялъ газету и сталъ просматривать ее, какъ будто читая. Прошло не больше одной или двухъ минутъ, когда Сара открыла дверь и подала ему карточку, на которой карандашомъ было написано "Камма". Только "Камма". Онъ всталъ и вышелъ.
Дама, стояла въ коридорѣ, разговаривая съ хозяиномъ гостиницы; вуаль ея былъ опущенъ. Нагель поклонился ей.
— Добрый день, Симонсенъ! — сказала она сильно взволнованнымъ голосомъ, она сказала: Симонсенъ.
Онъ смутился, но тотчасъ же оправился и позваль Сару:
— Гдѣ бы намъ можно было поговорить одну минутку?
Она указала ему комнату возлѣ столовой. Какъ только дверь за ними закрылась, дама упала на стулъ. Она была въ сильнѣйшемъ волненіи.
Разговоръ ея былъ сбивчивъ и теменъ, она говорила полусловами, ничего не говорящими намеками на прошлое, смыслъ которыхъ былъ понятенъ только ей одной. Они встрѣчались раньше и знали другъ друга. Свиданіе длилось менѣе часа. Дама говорила больше по-датски, чѣмъ по-норвежски.
— Прости, что я назвала тебя Симонсеномъ, — сказала она, — милое, старое, ласкательное имя! Такое старое и такое милое! Каждый разъ, какъ я говорю его про себя, я тебя вижу передъ собой какъ живого.
— Когда вы пріѣхали? — спросилъ Нагель.
— Только что, только сейчасъ; я пріѣхала на пароходѣ… Да, и сейчасъ уѣзжаю дальше.
— Сейчасъ?
— Знаете, — сказала она, — вы обрадовались, что я сейчасъ уѣду; вы думаете, я этого не вижу? Нѣтъ, что мнѣ однако дѣлать съ моей грудью? Вотъ что вы мнѣ скажите! Попробуйте-ка здѣсь, нѣтъ, повыше! Что вы на это скажете? Мнѣ кажется, дѣло стало хуже; съ тѣхъ поръ замѣтно ухудшеніе, правда? Ну, да это все равно… Что, у меня безпорядочный видъ? Вы мнѣ скажите, если что-нибудь не въ порядкѣ. Волосы какъ? Я такъ выгляжу, потому что я вѣдь ѣхала цѣлыя сутки… Вы не перемѣнились, вы все такой же холодный, точно такой же холодный… У васъ, можетъ быть, найдется гребенка?
— Нѣтъ… Что именно побудило васъ пріѣхать сюда? Что именно васъ…
— То же самое спрошу я у васъ, то же самое: какъ пришло вамъ въ голову забраться въ такое мѣсто? Но неужели вы думали, что я не найду васъ?… Послушай-ка, вѣдь ты здѣсь слывешь за агронома, не такъ ли? Ха-ха-ха! Я встрѣтила двухъ-трехъ людей на набережной, и они сказали мнѣ, что ты агрономъ и что-то такое работалъ въ саду у какой-то Стенерсенъ; ты занялся тамъ кустами смородины и два дня подъ рядъ проработалъ безъ пиджака. Вотъ случай!.. У меня руки какъ ледъ: они всегда дѣлаются такими, когда я волнуюсь, а я теперь взволнована; да, у тебя немного жалости ко мнѣ, хотя я и назвала тебя Симонсеномъ, какъ въ старину, и хотя я весела и счастлива. Еще сегодня утромъ, лежа въ каютѣ, я думала: какъ-то онъ меня приметъ? Будетъ ли онъ, по крайней мѣрѣ, называть меня на "ты" и возьметъ ли меня за подбородокъ? И я была почти увѣрена, что вы это сдѣлаете, но я ошиблась. Замѣтьте: теперь я ужъ не прошу этого сдѣлать; теперь ужъ поздно… Скажите мнѣ, отчего вы безпрестанно щуритесь? Потому что вы думаете о чемъ-то совершенно другомъ, пока я говорю?
Онъ только возразилъ:
— Мнѣ сегодня, право, не по себѣ, Камма. Можете вы мнѣ сейчасъ же сказать, зачѣмъ вы меня разыскивали? Вы оказали бы этимъ мнѣ прямо благодѣяніе.
— Зачѣмъ я васъ разыскивала? — воскликнула она. — Боже, какъ вы страшно можете оскорблять людей!.. Вы, можетъ быть, боитесь, что я буду просить у васъ денегъ, что я пріѣхала для того, чтобы обирать васъ? Признайтесь въ этомъ, если вы дѣйствительно читаете такія черныя мысли въ своемъ сердцѣ… Но для чего же я разыскала васъ? Да, отгадайте-ка! Такъ вы, значитъ, совсѣмъ не знаете, какое сегодня число, какой сегодня день? Вы, можетъ быть, забыли день своего собственнаго рожденія?
И она, рыдая, упала передъ нимъ на колѣни, схватила его руки и стала прижимать ихъ къ своей груди и съ своему лицу.
Онъ тотчасъ же почувствовалъ себя сильно тронутымъ этой горячей нѣжностью, которой онъ теперь уже никакъ не ожидалъ; онъ привлекъ ее къ себѣ и усадилъ къ себѣ на колѣни.
— Я не забыла дня твоего рожденія, — сказала она, — я всегда буду его помнить. Ты не знаешь, сколько ночей я проплакала по тебѣ, сколько ночей не могла заснуть отъ волнующихъ мыслей… Любимый мой! У тебя все тѣ же красныя губы! Я, между прочимъ, о многомъ думала; я думала: все такой же ли у тебя красный ротъ?.. Какъ глаза твои бѣгаютъ и пылаютъ! Тебѣ надоѣло? А то ты остался совершенно такимъ же, но глаза твои, правда, пылаютъ, словно ты тоскуешь и хочешь какъ можно скорѣе избавиться отъ меня. Дай, я лучше сяду около тебя на стулъ, вѣдь это тебѣ, конечно, пріятнѣе, не такъ ли? Мнѣ такъ много, такъ много нужно бы говорить съ тобою, а надо торопиться, пароходъ скоро уходитъ; и вотъ ты смущаешь меня своими равнодушными взглядами. Что мнѣ сказать, чтобы ты меня внимательно выслушалъ? Въ сущности, у тебя нѣтъ и тѣни благодарности за то, что я вспомнила объ этомъ днѣ и пріѣхала… Много ли ты получилъ цвѣтовъ? Ну, да, конечно. Госпожа Стенерсенъ, конечно, подумала о тебѣ? Скажи мнѣ, какова она, эта госпожа Стенерсенъ, ради которой ты разыгрываешь агронома? Ха-ха-ха! Нѣтъ, это безподобно!.. Я бы тоже привезла тебѣ пару цвѣточковъ, если бы у меня были деньги; но какъ разъ теперь я такъ бѣдна… Господи Боже, ну, слушай же меня хоть эти двѣ жалкія минуты; согласенъ? Какъ все теперь перемѣнилось! Помнишь ли ты, да, нѣтъ, конечно, не помнишь, и безполезно напоминать тебѣ объ этомъ, — но разъ ты узналъ меня издали по перу на моей шляпѣ и побѣжалъ мнѣ навстрѣчу, какъ только узналъ. Ты прекрасно знаешь, что это такъ было? Это случилось на крѣпостномъ валу. Ты киваешь; такъ ты это помнишь? Ну, такъ видишь ли, развѣ я не права? Но вотъ я и не знаю, къ чему я упомянула объ этомъ перѣ; Господи Боже, я забыла, какъ я хотѣла обратить этотъ примѣръ противъ тебя, это былъ прекрасный аргументъ… Что такое? Отчего ты вскочилъ?
