Михаил Булгаков - Том 2. Роковые яйца
Пишу и ожидаю защиты от газеты «Гудок».
Рассказ рабочего записали Рабкор 68 и М.
«Гудок», 16 октября 1924 г.
Стенка на стенку
В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бое принял участие фельдшер ряжского приемного покоя, подавший заявление о вступлении в партию.
Часть 1. На выгоне
В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич:
— Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай!
Известный всему населению дядя, по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом:
— Стой, братцы! Не все собрамшись. Некоторые у обедни.
— Правильно! — согласилось боевое население.
В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска[11]. Засим, как вздох, донесся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон.
— Ура, ура!
Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова:
— Стой! Отставить…
Стихло.
И Зоб произнес вступительное слово:
— Медных пятаков чеканки 1924 года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С Богом!
— Урра! — разнесся богатырский клич.
И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга.
— Не выдавай, Прокудин! — выла левая шеренга. — Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!!
— Бей! Эй, эй! — разнесли перелески.
Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа — темная кровь.
— Братья! — завыла правая шеренга. — Неужто поддадимся?
Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие. Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал только два слова:
— Сапоги вдове…
Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул:
— Сдаюсь! Света Божьего не вижу…
И перешел в лежачее положение.
За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы.
И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался на месте, потом нерешительно рукою дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и, как орел, бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зеленую траву.
Часть 2. Выгнали
Через два дня в Укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства:
— Здравствуйте, товарищи.
На что ему ответили гробовым молчанием.
А секретарь Укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова:
— Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.
При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло.
Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое:
— Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.
— Как же, как же, — ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая лодошкою фонарь.
— Вы ушиблись? — подозрительно ласково спросил секретарь.
— М… м… ушибси, — ответил Талалыкин. — Как же, на притолоку налетел… М-да… Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой, — запел вдруг Талалыкин тонким голосом, — я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож…
— Довольно, — неприятным голосом прервал секретарь, — достаточно. Вы не попадаете под знамена!
— Но почему же? — мертвея, спросил Талалыкин.
Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.
Талалыкин ничего не сказал.
Он повесил голову и удалился из Укома.
Раз и навсегда.
«Гудок», 19 октября 1924 г.
Новый способ распространения книги
Книгоспилка (книжный союз) в Харькове продала на обертку 182 пуда 6 ф. книг, изданных Наркомземом для распространения на селе.
Кроме того, по 4 рубля за пуд продавали лавочники издания союза украинских писателей «Плуг».
РабкорВ книжном складе не было ни одного покупателя, и приказчики уныло стояли за прилавками. Звякнул звоночек, и появился гражданин с рыжей бородой веером. Он сказал:
— Драсьте…
— Чем могу служить? — обрадованно спросил его приказчик.
— Нам бы гражданина Лермонтова сочинение, — сказал гражданин, легонько икнув.
— Полное собрание прикажете?
Гражданин подумал и ответил:
— Полное. Пудиков на пятнадцать — двадцать.
У приказчика встали волосы дыбом.
— Помилте, оно и все-то весит фунтов пять, не более!
— Нам известно, — ответил гражданин, — постоянно его покупаем. Заверните экземплярчиков пятьдесят. Пущай ваши мальчики вынесут, у меня тут ломовик дожидается.
Приказчик брызнул по деревянной лестнице вверх и с самой крайней полки доложил почтительно:
К сожалению, всего пять экземпляров осталось.
— Экая жалость, — огорчился покупатель, — ну, давайте хучь пять. Тогда, милый человек, соорудите мне еще «Всемирную историю».
— Сколько экземпляров? — радостно спросил приказчик.
— Да отвесь полсотенки…
— Экземплярчиков?
— Пудиков.
Все приказчики вылезли из книжных нор, и сам заведующий подал покупателю стул. Приказчики забегали по лестницам, как матросы по реям.
— Вася! Полка 15-а. Скидай «Всемирную», всю как есть. Не прикажете ли в переплетах? Папка, тисненная золотом…
— Не требуется, — ответил покупатель. — Нам переплеты ни к чему. Нам главное, чтоб бумага была скверная.
Приказчики опять ошалели.
— Ежели скверная, — нашелся наконец один из них, — тогда могу предложить сочинения Пушкина и издание Наркомзема.
— Пушкина не потребуется, — ответил гражданин, — он с картинками, — картинки твердые. А Наркомзема заверни пудов пять на пробу.
Через некоторое время полки опустели, и сам заведующий вежливо выписывал покупателю чек. Мальчишки, кряхтя, выносили на улицу книжные пачки. Покупатель заплатил шуршащими белыми червонцами и сказал:
— До приятного свидания.
— Позвольте узнать, — почтительно спросил заведующий, — вы, вероятно, представитель крупного склада?
— Крупного, — ответил с достоинством покупатель, — селедками торгуем. Наше вам.
И удалился.
«Гудок», 21 октября 1924 г.
Повестка с государем императором
Рабочий Влас Власович Власов получил из Вознесенского почтового отделения повестку на перевод. Влас развернул ее и стал читать вслух, потому что так Власу легче:
— Воз-не-сенское пе-о-по-что-ве-о-вое-е. Почтовое. Отде-отделение из-ве-ща-а-ща. Извещает. Слышь, Катерина, извещает! Видно, брат деньги прислал. Что на наше имя получен перевод на 15 рублей в день тезо-име-нитства… его импера-ра-раторско-го…
Влас поперхнулся:
— величества…
Влас пугливо оглянулся и продолжал вычитывать шепотом:
— Государя?! Что такое? Ин-пи-ра-то-ра Ни-ко-лая Александровича.
Ошалевший Влас помолчал и от себя добавил:
— Крававава, — хоть этого слова в повестке и не было. — Выдача денег производится ежедневно, за исключением двудвунадесятых праздников и дня рождения ее… императорского величества государыни императрицы Александры Федоровны. Здорово! — воскликнул Влас. — Вот так повесточка. Слышь, Катя, повестку прислали с государем императором!
