Любовь Овсянникова - Вершинные люди
Пододвинув табурет, я встала на него и принялась обметать веником потолок над кроватью, снимая паутину со свисающими вниз устрашающе грязными нитями, прилипшими к ним трупами насекомых и другим мусором. Все это падало на голову, на плечи, повисало на одежде, устилало диван, пол, загрязняло воздух. После нескольких часов упорного труда спальня, наконец, была мало-мальски очищена, выметена. Да и я отряхнулась. Юра тем временем рассовал другую мебель, развязал узлы, вынул чистую постель. Оставалось только, вымыть пол и затопить печь. Но… у нас не было емкости под воду, следовательно, не в чем было помыться, и не было дров, чтобы разжечь уголь.
Что делать?
Мы вышли на улицу — с неба светили звезды, а вокруг нас стоял непроглядный мрак, густой, хоть ножом режь, ни единого огонька. И незнакомая тишина. Только снег, снег, снег да скрипучий мороз с ветром. И ощущение чего-то живого рядом — большого, неповоротливого, притаившегося.
— Здесь что-то есть. Чувствуешь? — спросила я, когда Юра, очищая веник снегом, окончательно сметал с меня грязь, нападавшую с потолка.
— Да, — Юра еще раз отряхнул мое пальто, уже начисто, и вымыл руки и лицо снегом.
— Оно вроде дышит, — заметила я, следуя его примеру.
Умываться снегом мне было привычно, только ведь в детстве это делалось с озорства, а тут пришлось по необходимости, всерьез.
— Конечно, ведь рядом большой лес. Прославленные партизанские края.
Это был Костополь.
Колодец находился метрах в десяти-двенадцати от нашего порога, ближе к проезжей части улицы. Ведро оказалось на месте, хотя и было прикреплено к цепи простой защелкой.
— Его можно снять, — заметила я, разматывая цепь и опуская ведро вниз, к воде. — Будет из чего умыться и помыть пол.
— Да ты что?! Люди из него воду пьют.
— А мы его присвоим и не вернем на место, — колодец оказался совсем неглубоким, скоро послышится звук булькнувшего ведра, и я с усилием налегла на деревянный ворот с металлической ручкой.
— Нет, так нельзя, — упрямился Юра, мешая мне отщелкивать вынутое ведро с набранной водой.
— Отойди! — в моем окрике прорезались властные и, наверное, угрожающие нотки. Это подействовало, и муж уступил. — На, неси в дом. И не волнуйся, завтра купим новое и повесим.
Через минуту Юра вернулся, остановился рядом в нерешительности. Да, нам нужны были дрова, без них никак не разжечь уголь, не обогреть квартиру. Лес-то рядом, да, но ночь, зима, снега…
— Это на сегодня еще не все прегрешения, — решилась я и предупредила Юру о своем следующем предприятии, а именно: о замышляемой краже. — Настала пора испытаний. Так что крепись. Надо набрать дров у людей, да с запасом, пока своими обзаведемся, — со скрипом Юра согласился на воровство, но сам лишь ходил следом. А я выдергивала по два-три полена из каждой поленницы, чтобы не обижать кого-то одного, и нагружала ими его.
Топить печь на кухне не имело смысла, надо было экономить уголь. Но вот разгорелись дрова в другой печке, комнатной, которая была с фронтальной загрузкой, то есть выстроенная по каминному типу, только с закрытым зевом, и тут оказалось, что нам нечем засыпать в нее уголь.
— Эх, совочек бы… — вздохнула я, видя, что выпита еще не вся чаша этого бездонного неустройства, бесприютности, горя, которая нам выпала, — …да кочерёжечку. Но делать нечего, — я запустила руки в ведро с углем, набрала его полную горсть и резким движением забросила в печной зев.
Глядя на меня — голодную, зачумленную, перемазанную, с растрепавшимися волосами, которые нельзя было поправить из-за грязных рук, Юра чуть не плакал. На какую судьбу он обрек свою любимую девочку… Он не знал, в чем состояла беда, и видел ее лишь в своей непредусмотрительности, в том, что не смог купить все, нужное для примитивного хозяйства.
— Я не представлял, что это так сложно, и в магазинах ничего подобного не видел, что ты называешь кочергой и совком.
Городское дитя, что с него было взять.
— Найди мыло, я уголь снегом не ототру, — меняя тему, попросила я. — Скоро у нас потеплеет. Видел, какая тут тяга? Хоть не дымит, и то хорошо, огонь аж стонет.
— Глупо тут печки сделаны, огонь-то в них горит, да тепло уходит в атмосферу. Обогреваемых площадей в стенах почти нет. Я это сразу увидел, — сокрушался Юра.
— Ничего, нам хватит, чтобы согреться и хорошо выспаться. Умывайся, завтра тебе идти на службу, а мне — на поиски работы.
Юра служил в батальоне «Осназ» уже почти неделю и не только сумел завезти угля на всю зиму, но и разузнать для меня, что тут есть два предприятия — стекольный завод и домостроительный комбинат, сокращенно — ДСК, выпускающий для мебельной и строительной промышленности древесностружечную плитку по новой немецкой технологии. На этом комбинате был свой вечерний техникум. Он-то меня и интересовал.
Через сорок лет мы узнаем, что до присоединения ровенщины к СССР это предприятие принадлежало деду Владимира Жириновского. Вот такие совпадения.
Настало утро. Мы с горем пополам собрались, умылись снегом по вчерашней технологии, оделись, осмотрели друг друга, отерли незамеченную вечером грязь с пальто и обуви и двинулись в путь, устраивать свою дальнейшую жизнь.
— Проходная ДСК находится почти напротив КПП войсковой части, — рассказывал по дороге Юра. — Это на этой же улице, недалеко и удобно. Ты потом зайдешь ко мне, расскажешь, как тебя встретили.
— Хорошо, — пообещала я, погрузившись в свои мысли и прокручивая в воображении, к кому я пойду и что буду говорить. — Не может быть, чтобы нам не повезло, — рассуждала дальше, приободряя любимого мужа, своего дорогого Юрочку, а сама отнюдь не чувствовала добрых веяний.
Почему так получилось? Почему я оказалась в таком бедственном положении, почти на дне? Ведь я всегда была послушной и смекалистой, любила трудиться... Это вызывало недоумение.
Мы поравнялись с проходной ДСК.
— Тебе туда, — кивнул Юра в ее сторону, — а мне чуть дальше.
Наверное, только его территориальная близость поддерживала мой дух и вселяла какую-то долю боевитости.
На территорию комбината меня впустили без проблем и рассказали, как пройти в управление. В приемной, находящейся на втором этаже двухэтажного административного здания, сидела женщина средних лет, довольно приветливая, явно не из стерв, и стучала на пишущей машинке. На мой вопрос, к кому лучше обратиться по вопросу трудоустройства, сказала:
— Директор сейчас все равно отсутствует и его обязанности исполняет главный инженер Конаш Григорий Иванович{14}, так что вам к нему и надо.
— Можно пройти?
— Можно, заходите, — с этими словами секретарь-машинистка открыла нужную дверь и жестом позвала меня за собой. За дверью никого не оказалось, что меня удивило. У нас вряд ли пригласили бы в кабинет, из которого ушел хозяин. — Посидите здесь, — она показала на стулья, стоящие вдоль стены, напротив письменного стола, из чего явствовало, что оперативные совещания инженерного состава проходят именно здесь, — он сейчас подойдет.
— Удобно ли? Я могла бы подождать в приемной.
— Не смущайтесь, отдыхайте, — сказала милая женщина и вышла. — Он сейчас придет.
Кабинет оказался очень просторным и светлым благодаря ряду окон, выходящих на восток. Сейчас за ними поднималось солнце, пробираясь сквозь прохудившиеся облака. Оно прояснялось то резко, то менее ярко, окрашивая полнеба в багровый цвет. И хотя напротив окон стояли стеллажи с книгами, которые стоило посмотреть, но сейчас книги меня не привлекли, ибо никуда деться не могли, а вот зрелище за окном было неповторимым, его пропустить не хотелось. Откуда бы еще я могла рассмотреть городок, в который меня занесло?
Я подошла к окнам и увидела лес, только заснеженный лес до самого горизонта, если не считать огороженной высоким забором территории гарнизона, остающейся немного сбоку. Сколько деревьев, растущих вместе, я никогда не видела. И вдруг снова почудилось, что я чувствую его дыхание, различаю клубящееся над ним морозное марево, словно лес был живым. В то же время в мои ощущения передалась его огромность, сила, по-зимнему сонное спокойствие, девственная безмятежность, часто принимаемая людьми за безучастность, и я поняла, что лес — тоже стихия. Дай ему волю — везде прорастет, все истребит и покроет собой. Медленное зеленое пламя, успела подумать я и услышала, что в кабинет вошли.
— Скучаете? — спросил меня мужской голос.
— Я впервые увидела лес, — сказала я, обернувшись на его звук.
От двери к столу подходил до странности симпатичный мужчина, говорю «до странности» ибо, его внешность мало о чем говорила. Возрастом он был лет под пятьдесят, среднего роста, с волосами пепельного или русого цвета, в меру строен и худ, и не то чтобы слегка кривоног, но явно с косолапой походкой. Одет был под стать — в невыразительный темно-серый костюм средней измятости. Все в нем казалось буднично-невзрачным, неопределенным, невыразительным, незапоминающимся. Зато глаза излучали такое тепло и ясность, что сдавалось, будто он все время улыбается. И от этого становилось хорошо на душе, появлялось ощущение чистоты и надежности. Короче, Григорий Иванович Конаш, главный инженер Костопольского Ордена Ленина ДСК, а это был именно он, принадлежал к тем столпам, на каких земля держится, только зачем-то маскировался под мягкого и незаметного добряка.
