Зинаида Гиппиус - Мечты и кошмар
Русский народ это понимает. И он глубоко прав.
Мне могут, однако, сказать: если так мало склонности в русской стихии к антисемитизму, — откуда же погромы? И даже теперь, в последнее время… На юге доказаны случаи, когда в местности, освобожденной от большевиков, начинался разгром еврейского населения. Откуда это?
Да оттуда же, откуда при царе. Если не полностью от той же причины, то частью — наверно. Вспомним, как мы объясняли себе погромы при царе. Не видели ли мы их направления сверху? В русском народе есть одно свойство, которое надо признать: это его необыкновенная чувствительность к влияниям сверху. Не случайна пословица: «каков поп, таков и приход» (по-европейски, казалось бы, напротив: каков приход — таков и поп). Погром при самодержавии был следствием антисемитизма наверху. Погром сегодняшний — так же может быть лишь следствием присутствия антисемитизма наверху, у начальников, вождей, правителей. По нынешним временам лишь бледной тени его там достаточно или даже нейтральности, не ярко выраженного противопогромного направления. Кроме того… что мы знаем? Какие из этих погромов были действительно еврейские и какие смешанные, т. е. просто дико разнузданные грабежи тех, кто под руку попал? Народ давно обезумел от крови, тяготы и голода. Сам знает, что обезумел. Были в этом месте евреи, — убиты, разграблены евреи. Например, банды, оперирующие на юге: главари их не имеют старорежимной окраски (только одну грабительскую). Однако и там «погромы»: там уж явно евреи громятся, лишь как «попавшиеся под руку».
Народ, однако, начинает опоминаться от своего безумия. И уж, конечно, если он на глубинах этого безумия не был антисемитом, — он не приобретет, воскреснув, несвойственной ему ненависти к евреям. А какое бы правительство ни образовалось в России после падения нынешнего, насильного и развратного, оно будет (условие его существования) равняться по народу и, следовательно, никак не будет антисемитичным.
Есть у меня еще одно основание утверждать, что близкое возрождение народа будет подлинным и, между прочим, свободным от всякой национальной ненависти. Это основание — характер нынешнего русского религиозного движения. Не многим известно, что в русской церкви произошел раскол, своего рода революция, и что мы присутствуем при начале реформации. Однако это факт. Эта тема слишком важная, о ней следует поговорить отдельно. Здесь я скажу лишь, что новое народное революционно-религиозное движение столь же опасно для большевиков и для монархистов, сколь благотворно для русского народа и благодетельно для евреев: оно несет просвещенный мир, а не национальную вражду.
Итак, резюмирую мои утверждения, основанные на опыте и разуме почти всех, Россию недавно покинувших и от нее не оторвавшихся. Всех, принадлежащих к русской «партии беспартийных», с ее очень ясной политической программой и не менее ясной тактикой (как-никак — я думаю, что именно эта партия в России самая широкая сейчас, а в будущем самая «могущественная»).
По отношению к вопросу еврейскому мы утверждаем: в народной России в данное время нет антисемитизма, как не было его никогда. Данная «видимость» антисемитизма узка, бледна, поверхностна и ни в каком случае не может породить еврейских погромов после падения большевиков, сколько бы они ни сидели. Задержка этого падения может лишь дать коммунистический разгром, и в очень нежелательных размерах.
Наконец: подозревать интеллигентов, бежавших из России и оставшихся в России, в том, что они «антисемиты» — можно лишь при наличии или невежества, или недомыслия. Впрочем, факт таких и подобных взаимоподозрений, широко практикующийся среди нашей несчастной эмиграции, может быть, также объясним тяжелым ее нравственным состоянием. Русские беженцы растеряны, озлоблены, ожесточены. Они, как «сумасшедшие нищие», заслуживали бы даже снисхождения, если б… если б мы не знали, что есть другие, до какого ужаса подлинные «сумасшедшие нищие», — интеллигенты в Совдепии, не по-эмигрантски страдающие — и все-таки сохранившие в душе искру человеческую. Они не подозревают друг друга, как эмигранты, ни в людоедстве, ни в жидоедстве, ни в монархизме, ни… в чем еще? Они даже и на эмигрантов — до сих пор! — смотрят оттуда с надеждой и верой. Пусть бы они и не знали подольше о делах эмигрантских. Авось, мы здесь успеем одуматься; сдержать себя, вспомнить все-таки о них, оставшихся, — и о России.
КУБОК СМЕРТИ
…Страданьями была упитана она,Томилась долго и безмолвно;И грозный час настал — теперь она полна,Как кубок смерти, яда полный.Лермонтов
Летом 19 года в моем петербургском дневнике есть такая отметка:
«…Читаю «Юдоль» Лескова. Это о голоде в средней России в 1840 году. Не мы ли это, эти крепостные помещиков Орловской губернии? Не так же ли и мы обречены умирать, прикрепленные к месту? Только помещики выдавали дворовым по три фунта хлеба в день… Три фунта! Даже не верится. А крестьянская «Юдоль» — смерть продолжалась всего 10 месяцев. Годы длится наша…» [25].
Параллель всегородского русского вымирания, голода 18— 19–20—21 гг. и голода средней полосы России 1840 года можно провести дальше — до мельчайших подробностей. Так же ели только помещики, повелители крепостного населения (коммунисты); так же выдавали они паек только дворовым (комиссарским приближенным и телохранителям); так же умирали фактически брошенные на произвол судьбы крепостные рабы. Небольшая разница: помещики не практиковали террора над издыхающими рабами, более добрые и предусмотрительные даже пытались организовать у себя кое-какую помощь и — не ловили убегающих, смотрели сквозь пальцы. Разница пропорциональная — все население всех русских городов XX века и скудное население нескольких губерний в сороковых годах, а также различность времени продолжения — это у меня уже указано.
Даже в бытовых подробностях — какое странное совпадение! Две девочки побольше заманили в избу мальчика поменьше, зарезали его и хотели зажарить и съесть. Только не сумели, в печку не влезал. Это в сороковых годах. Всем памятен подтвержденный случай в Москве в 20 году: два мальчика побольше убили своего младшего товарища, жарили мясо на лучинках и ели, закапывая недоеденное в землю. «Сначала ничего, а потом стало дурно пахнуть», — откровенно объясняли они впоследствии.
Таких маленьких примеров сколько угодно. И если, по Лескову, во время голода 40 г. люди дошли до пожирания вещей самых невероятных и до какого-то странного озверения, — то в двадцатых годах нового века новые рабы — не на наших ли глазах дрались в Петербурге, на Николаевской улице с собаками, вырывая у них (и друг у друга) кишки павшей лошади?
Так длилось, длилось… Умирали в терзаниях голода миллионы (куда старым 40-м годам!) — но еще единицы миллионов. Сейчас, в данную минуту, в половине 21 года, эта цифра сразу возросла; сейчас будут умирать, умирают, не единицы, а десятки миллионов. Известия о «голоде в России» не дают нам никакого «нового» бедствия: это все то же, знакомое, испытанное, «издыханье рабов», разница между 18–19 гг. и нынешним 21 годом — только количественная: единицы миллионов — десятки миллионов.
Пусть не удивляются моему «спокойному» тону. Кто пережил в России момент «исполнения» большевизма, те знают и знали, что за этой чертой уже никакие качественные изменения в России, при большевиках, невозможны. Это тоже отмечено в моем дневнике: «…перчатка вывернута на изнанку. Куда же дальше? Теперь предстоят лишь количественные перемены: больше смертей, меньше хлеба… При помощи математики можно, пожалуй, и высчитать цифры на 10 лет вперед, особенно зная прогрессию их возрастания…».
Ввиду всего этого 25 миллионов умирающих не могут поразить нашего воображения. Не в нынешнем, так в будущем году умирали бы эти 25 миллионов. Это не случайность, а железный закон причинности, — математика.
Мой друг (не так давно вырвавшийся из Совдепии) пишет мне, что никогда не жалел, а вот теперь жалеет, что он ученый, а не писатель: «Надо же кричать, вопить на всю Европу, на весь мир! Надо же, чтобы человечество опомнилось…».
Годы мы кричали и вопили, указывая на единицы гибнущих миллионов (притом еще в числе этих миллионов был цвет всей русской культуры). Мы предрекали и нынешние десятки миллионов и указывали на каждый пропущенный день как на безмерно увеличивающий трудность помощи. Бог ли покарал все человечество глухотой; наши ли голоса были слабы — не знаю; знаю только, что мы кричали во всю силу голоса и громче кричать не можем, хотя бы не 25, а 125 миллионов завтра стало умирать в России.
Чего мы достигли нашими криками и убеждениями, нашими призывами прислушаться к стонам умирающих? Все малые, новоявленные «державки» бросились мириться с большевиками, первопричиной всех смертей, а большая Англия с ними даже подружилась и беззаветно им помогает. Как раз на этих днях торговая английская делегация выехала к большевикам (и на «советских» обедах будет удивляться: какой вздор несли эти эмигранты о голоде! В России очень недурно едят!). Нет европейского центра, где бы не копошились расползшиеся большевики, легально или полулегально не работали, не издавали свою ядовитую рептилию.
