Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

– Вы оставайтесь на барже на всякий случай! – прокричал им со шхуны Эрмэтэгин.– Я поверну “Касатку” к берегу, в бухту Куй-мэн!

Не прошло и часа, как “Касатка”, буксируя за собой баржу с лесом, вошла в тихую бухту, окаймленную высокими сопками.

Бросили якорь, сошли на берег. Здесь когда-то находилось старинное чукотское стойбище. Побелевшие от времени большие китовые ребра, воткнутые в землю, крупные камни, очерчивающие круг, на котором когда-то стояли яранги, свидетельствовали о том, что здесь в далекие времена кипела жизнь. В бухту впадала небольшая речушка. По берегам ее рос высокий кустарник.

Решили заночевать на берегу. Перенесли сюда несколько досок, матрацы и одеяла с “Касатки”. После ужина все легли спать. У догорающего костра сидели Эрмэтэгин и Номнаут и о чем-то тихо переговаривались.

Ринтын лежал на спине и смотрел в низкое черное небо. Наверху шумел ветер и доносил тяжелый грохот разбивающихся о скалы бушующих волн. Спавший рядом секретарь райкома повернулся на бок, что-то пробормотав во сне.

– Ты с ума сошла! – услышал Ринтын голос Эрмэтэгина.– Разве мало среди чукчей достойных женихов?

– Но я его люблю,– ответила Номнаут.

– Брось ты! Ты любишь не его – тебе нравится в нем то, что он белокур и красив. По крайней мере хоть он-то любит тебя?

– Он первый мне в этом признался.

– Увезет куда-нибудь далеко от родной земли и оставит. Что тогда ты будешь делать?

– Не оставит. Я верю в него…

Дальше Ринтын ничего не слышал. Он закрыл глаза, и невольно перед ним возникли образы Лены и Анатолия Федоровича. Где-то они?

Рано утром Эрмэтэгин разбудил всех и велел Аккаю завести на шхуне мотор. Было тихо, над бухтой раскинулось чистое небо, и где-то за сопками уже всходило солнце.

Эрмэтэгин встал за рулевое колесо. Мотор пыхтел, но не заводился. Капитан перегнулся через край люка и крикнул:

– Что ты там копаешься? Заводи скорее!

– Не выходит.– Аккай высунул наружу измазанное в мазуте лицо.– Что-то случилось с мотором.

– Молокосос! – выругался Эрмэтэгин и полез в люк.

Через несколько минут показалась его голова, и он велел Ринтыну бросить якорь.

Секретарь райкома снял свое кожаное пальто и нырнул в люк следом за Эрмэтэгином.

Прошло еще полчаса. Наконец на палубу вышел Аккай и шепотом, как великую тайну, сообщил:

– Секретарь чинит мотор.

Через час мотор был в порядке. Аккай снова вернулся к двигателю. “Касатка” двинулась к выходу из бухты.

Секретарь, перегнувшись через борт, вымыл руки и вытер их носовым платком. Когда “Касатка” вышла в открытое море, Эрмэтэгин передал штурвал Ринтыну и сел на бочонок рядом с секретарем райкома.

Закурив предложенную папиросу, он спросил:

– Где вы этому научились?

– Я одно время работал механиком в гараже,– ответил секретарь, сдувая столбик пепла.

– А-а…– протянул Эрмэтэгин, оглядывая тучную фигуру секретаря.

– Что вы меня так разглядываете? – засмеялся секретарь райкома.

– Да, уж глядя на вас, теперь трудно поверить, что вы когда-то работали механиком.

– Сердце больное у меня – вот и толстею,– вздохнул секретарь.

– А в Улак к нам зачем едете? – спросил Эрмэтэгин.

– Посмотреть. Ведь я на Чукотке человек новый. Затем надо будет вручить члену вашего колхоза Кмолю партийный билет.

– А вот его племянник,– кивнул головой в сторону Ринтына Эрмэтэгин.– Тоже недавно получил билет. Комсомольский.

– Поздравляю,– сказал секретарь,– будущий студент. Этот лес, который мы везем, пойдет на продажу местному населению. Посмотрим, что из этого выйдет. Словом, стоит вопрос о переселении местных жителей из яранг в дома. Как вы думаете?

Эрмэтэгин долго не отвечал на вопрос. Он зажег потухшую папиросу и сказал, выпуская дым изо рта:

– Трудно будет.

Вторую баржу с лесом приволок в Улак буксирный пароход “Водопьянов”. Каждое бревно с этой баржи имело номер. Это был большой дом в разобранном виде – будущий улакский интернат. Колхозники, мигом раскупив лес с первой баржи, потребовали привезти еще. Таким образом, “Касатка” только и занималась тем, что буксировала баржи с лесом из Кытрына в Улак.

Понемногу команда “Касатки” приняла морской облик. Каждый обзавелся высокими резиновыми сапогами, широкими суконными брюками. На первые же заработанные деньги Ринтын купил у матроса с парохода “Водопьянов” старый, замасленный бушлат и застиранную тельняшку. А свою кепку превратил в некоторое подобие бескозырки, отодрав от нее козырек.

Уже пять барж приволокла “Касатка” в Улак, а леса все не хватало. Почти все улакцы вдруг захотели перестроить свои яранги. Дядя Кмоль загорелся желанием построить настоящий дом и возвел уже четыре двойные дощатые стены. Каждое утро он обходил дома, где были печки, и собирал золу для засыпки стен.

В конце июля председатель колхоза Татро премировал команду “Касатки”. Каждый получил по четыреста рублей, а фотография Эрмэтэгина была помещена на колхозной Доске почета.

Улакские ребята завидовали Ринтыну, Аккаю и Пете, просили Эрмэтэгина зачислить их в команду, но капитан “Касатки” решительно отказал, ссылаясь на штатное расписание.

Короткое лето подходило к концу. Все чаще бушующее море заставляло “Касатку” стоять без дела в улакской лагуне или же в Кытрынском заливе.

Однажды жестокий шторм застиг “Касатку” на подходе к Кытрыну. Шхуна успела проскочить в залив, а шедший за ней буксирный пароход “Водопьянов” едва не выбросило на камни Нунямского мыса.

Шесть дней провела “Касатка” у кытрынского причала, и все это время Эрмэтэгин переругивался с капитаном “Водопьянова” из-за места у причала.

Однажды утром, когда “Водопьянов” ушел за пресной водой, Эрмэтэгин поставил “Касатку” на место его стоянки. Довольный, он подмигнул Ринтыну и послал его в магазин за продуктами.

В тесном магазине, занимавшем половину большого дома, как всегда, было много народу. Ринтын пристроился в хвост очереди и начал медленно продвигаться к продавцу. Когда перед ним было человека четыре, в магазин вошла нарядная женщина, ведя за руку маленькую девочку лет трех-четырех. Ринтын взглянул на лицо женщины и вздрогнул. Это была его мать, Арэнау!

Она была по-прежнему красива, Ринтыну даже показалось, что мать еще больше похорошела. Арэнау прошла прямо к продавцу и, как мать, имеющая ребенка, без очереди получила две банки сгущенного молока. Расплатившись, она повернулась и встретилась взглядом с Ринтыном.

У Ринтына бешено заколотилось сердце, кровь бросилась в голову. Он не отрываясь смотрел в эти большие глаза, с удивлением уставившиеся на него.

– Ты кто? – тихо спросила Арэнау.

– Ринтын…

– Выйдем отсюда,– сказала Арэнау, видя, что стоявшие в очереди повернулись к ним.

На улице девочка спросила Арэнау:

– Кто этот дяденька?

– Это твой брат,– ответила мать, с любопытством разглядывая Ринтына.– Какой большой вырос. Красивый… Ты что здесь делаешь?

– Работаю на шхуне “Касатка”,– ответил Ринтын.

В это время он заметил направляющегося в их сторону мужчину. Ринтын узнал в нем Таапа. Ему не хотелось с ним встречаться.

– Мне нужно на шхуну,– сказал он и пошел прочь.

Ему очень хотелось оглянуться. Он чувствовал, что мать смотрит вслед своими большими черными глазами. Немного задержав шаг, Ринтын услышал, как Таап спросил у Арэнау:

– Кто этот юноша?

– Да это сынок Гэвынто,– ответила мать.

Услышав “сынок Гэвынто”, Ринтын бросился бегом на берег. Горячие слезы текли по его щекам. Лишь у самого причала он остановился, вытер глаза и пошел медленным шагом человека, погруженного в тяжелые думы.

– Ты ничего не принес? – удивился Эрмэтэгин, скользнув взглядом по пустым рукам Ринтына.

Ринтын молча положил деньги на компасный ящик, вошел в кубрик и бросился ничком на койку.

– Что с тобой? – вошел за ним следом Эрмэтэгин.– Не заболел ли?

Ринтын молчал.

Осенней ночью, когда море немного успокоилось, “Касатка” ушла в Кытрын в последний рейс. Пассажиром была Номнаут. Ринтын помог ей втащить на борт большой тюк с постелью.

– Ты совсем уезжаешь из Улака? – с удивлением спросил ее Эрмэтэгин.

– Да, капитан,– ответила девушка.– Совсем. Замуж выхожу.

Эрмэтэгин выпустил из рук бинокль. Он с немым удивлением смотрел на девушку и часто моргал глазами.

– Это правда?

Голос капитана походил на шипение воздуха, выходящего из пых-пыха.

– Правда! – Номнаут посмотрела прямо в глаза Эрмэтэгину и улыбнулась. Белые зубы ее сверкнули на одно мгновение, как шаровая молния.