Джон Пристли - Другое Место. Рассказы
— Моя племянница сейчас к нам присоединится. Так же, как и ваш… э-э… компаньон, муж, любовник…
— Муж, — она улыбнулась в ответ. — С вашей стороны очень мило…
— Нет-нет, не стоит, мы счастливы, что в такой вечер вы составите нам компанию, — прервал он ее. — И не надо церемоний. Зовите меня сэр Эдвард, или даже Нед, если вам так больше нравится. Как мне обращаться к вам?
— Бетти.
Это вырвалось у нее прежде, чем она спохватилась. Ей хотелось сказать, что ее зовут миссис Госфорт, и еще раз извиниться, и объяснить, что случилось с машиной и так далее, но почему-то не получалось. А в следующую минуту он уже вводил ее, с видом крайне церемонным, в длинную, обшитую деревянными панелями комнату, где необычайно ярко пылал камин и несколько канделябров, наполняли помещение приятным рассеянным светом. В дальнем конце комнаты стоял обеденный стол, накрытый на четверых. Сэр Эдвард усадил ее на стул с высокой прямой спинкой рядом с камином.
— Надеюсь, — он немного наклонился вперед и глубоко заглянул ей в глаза, — вы не откажетесь разделить со мной бокал хереса, Бетти. Правда? Отлично! — Голос у него был властный, сочный, словно у какого-нибудь известного актера, но в то же время довольно своеобразный и волнующе мягкий — совсем не похожий на голоса Люка или его друзей, которые звучали намного выше, чем его, — и более агрессивно. Было такое впечатление, что этот человек — она отметила это, когда шла к буфету за хересом, — склонял свой голос и взгляд к собеседнику, а не швырял их в него, как это делали Люк и его друзья, и любая женщина неизбежно сочла бы эту обезоруживающую манеру в высшей степени привлекательной. Несмотря на свой возраст и причудливый наряд, этот сэр Эдвард казался ей одним из самых привлекательных мужчин, каких она знала.
— Позвольте заметить, — он окинул ее взглядом, когда они пригубили херес, — что это платье вам бесспорно к лицу.
— Я в восторге от этого платья. Только вот волосы все портят.
— Они непривычно короткие, Бетти. — Он снова ей улыбнулся. — Наверное, новая мода — бьюсь об заклад, что французская, — которая до нас еще не дошла. Но стиль восхитительный. При таком освещении ваша гладкая темная головка наводит на мысль о полуночи, в которой мелькают огоньки. Если бы у вас были темные глаза, — продолжал он, задумчиво ее разглядывая, — ваши волосы нравились бы мне меньше. Но, по-моему, глаза у вас серые…
— Да, они серые. — Ей вдруг пришло в голову, что никого уже давным-давно не волновало, какого цвета ее глаза. Словно глаз у нее вообще не было, и вместо них она обходилась какими-то электрическими приборами. Она улыбнулась наблюдательному сэру Эдварду, и глазами тоже.
— …глаза теплого серого цвета блистают, несомненно, так же, как и серый бархат на ярком солнце.
Речь его текла медленно, и тон ее был невообразимо мягок и насыщен. В глубинах его, казалось, скрыто желание, словно он уже много лет ждал, чтобы заглянуть именно в такие глаза, и знал, что это мгновение сделает его желание еще более острым.
Чтобы скрыть неловкость, хотя ее нельзя было назвать неприятной, Бетти поднесла к губам бокал. Херес казался намного крепче, чем любой подобный напиток, который она когда-либо пробовала. Теперь, когда сэр Эдвард хранил молчание, — хотя она знала, что он продолжает ее рассматривать, — наступил удачный момент объяснить насчет машины, въехавшей в канаву, и, может быть, задать вопрос-другой об этом доме, семье, которая в нем живет, и маскарадных костюмах. Но почему-то, когда этот момент настал, она не видела никакой особой причины пускаться в объяснения или расспросы.
— Я считаю себя джентльменом, — сказал он почти с сожалением, — и поэтому вы можете быть уверены, что я не нарушу законов гостеприимства. Но должен предупредить вас, Бетти, что у меня страсть к женщине, и когда она является передо мной, темноволосая и сероглазая, — о, небо! — мне трудно превозмочь себя. Так что имейте в виду, моя дорогая.
Она подняла на него глаза, спрашивая себя, не старается ли он банально соблазнить ее, и напряженно пытаясь понять, что ей делать, если дело обстоит именно так. Было бы просто нечестно по отношению к девушке, если такой утонченный мужчина вдруг превратился бы в серого волка. Но он всего лишь, — она не смогла бы сказать, доставило ли ей это облегчение или разочарование, — подарил ей долгую улыбку и медленно отошел к буфету, чтобы наполнить бокал. Вернувшись, он сел напротив, поставив бокал на колено. Он меньше всего походил на человека, одолеваемого страстью, и в тоже время, — Бетти это почувствовала, — какие-то искорки продолжали танцевать между ними, мешаясь с отсветами камина.
— Поговорите со мной, — попросила она, подождав немного. — Незачем думать о чем-то про себя, просто скажите. — Прозвучало так, будто они были знакомы целую вечность; но он сам был в этом виноват.
Его лицо оживилось.
— У вас необычайно резкая манера выражать свои мысли, Бетти…
— Простите…
— Нет-нет. В этом есть определенный шарм, хотя, если бы вы были старше и не такая красивая, я бы, возможно, так не думал. — Он улыбнулся ей из-за медленно поднятого бокала.
— Скажите мне, о чем вы думали, пожалуйста, сэр Эдвард. — И опять это вырвалось у нее прежде, чем она успела вспомнить, что они только что познакомились.
— Я думал, — медленно начал он, — что в середине жизни многие мужчины либо начинают умирать — у меня полно знакомых англичан, которые мертвы, но не похоронены, — или все больше и больше, с нарастающей страстью, умом, если не телом, обращаются к женщине. Подозреваю, что нам — за исключением, может быть, священников и философов, — другого выбора не дано: или смерть, или женщина. Вы поражены, я полагаю.
— Да. — Она серьезно посмотрела на него. — Я всегда считала, что мужчина особенно неистово желает женщину, когда он молод.
— В молодости мужчина желает женщину, как желают говядину и пудинг. И возможно, что именно это большинство женщин и предпочитают.
— Мне так не кажется.
— Но мужчины моего возраста, — продолжил сэр Эдвард, — те, которые все еще живы, а не превратились в обремененные плотью привидения, по ошибке ускользнувшие из могилы, смотрят на женщину как на воплощение высшей тайны. Она одновременно богиня и жрица неизвестного культа. Она — другая сторона вещей, обретающая изысканную форму и цвет, чтобы привлечь нас, и говорящая на нашем языке, чтобы мы могли ее понять. У нее дипломатический паспорт Луны. Она — последняя жительница Атлантиды и всех потерянных царств. В ней больше, чем во всем Китае, чуждого, но притягательного и очаровательного. Мужчины в молодости, не успев забыть вкус материнского молока, не могут все это воспринять. И только с возрастом мы понимаем, что женщина, даже юная, как весенний цветок, всегда старше нас.
— Вы не можете так на меня смотреть, — сказала Бетти, — и не можете верить всему, что сейчас говорите.
— Конечно, могу. И какая-то часть вас знает, что я прав. Та часть, которая не принадлежит вам всецело, Бетти. Потому что Бетти, просто как Бетти, может быть робкой, застенчивой, гадать, хорошо ли уложены ее волосы, волноваться, приятная ли она собеседница, может даже бояться того, что принесет ей эта ночь…
— Откуда вы это знаете? — воскликнула она, но без тени протеста в голосе.
— Но Бетти как женщина есть именно то, что я сказал. И когда вы сможете наслаждаться, как наслаждаюсь я, этим контрастом между простотой отдельно взятой девушки и гордостью, величием и тайной древней империи, имя которой женщина, вы будете очарованы вдвойне. Прибавьте сюда, — он посмотрел на нее с нарочитой строгостью, в которой, однако, была доля нежности, — волосы цвета полуночи с мерцающими огоньками и глаза цвета дыма и серебра — и представьте все разрушения…
В комнату вошла девушка. Бетти не могла точно сказать, рада ли она ее видеть. Присутствие еще одной девушки в этом странном доме успокаивало, но она бесцеремонно скинула Бетти с пьедестала Женщины, великой и таинственной, несмотря на то, что приходилась сэру Эдварду всего лишь племянницей. К тому же девушка, несомненно, отличалась красотой. У нее были золотисто-рыжие кудрявые волосы, искусно уложенные на прямой пробор, и большие тепло-карие глаза. Ее прелесть подчеркивало такое же, как и у Бетти, белое платье в стиле ампир, но отделанное изящной бледно-голубой сборчатой лентой, окаймлявшей ее обнаженные плечи. Концы ленты сходились под грудью в узел, по форме напоминавший перевернутое сердечко. Она была года на два — на три моложе Бетти, которой пришлось признать, что выглядит девушка очень мило. Впрочем, она показалась бы ей еще милее, если бы не производила такое сногсшибательное впечатление.
— Дядя Нед, — заявила она, мило улыбаясь, — ужин сейчас будет готов.
— Бетти, — сэр Эдвард поднялся со стула, — позвольте мне представить вам мою племянницу Джулию. Я обещал нашему второму гостю проводить его к ужину. Джулия, дорогая, он в маленькой комнате наверху. Сбегай, пожалуйста, и постучи ему в дверь.
