Агата Кристи - Пропавшая весной
…Я схожу с ума, Боже…
…Не дай мне сойти с ума…
…Избавь меня от мыслей…
Ответом ей была тишина…
Тишина и солнечный свет…
И гулкие удары сердца в груди…
«Бог покинул меня», – думала она.
…Бог не хочет помочь мне…
…Я одинока, совершенно одинока…
В ответ – лишь жуткая тишина… Она в полном одиночестве…
Бедная, несчастная Джоанна Скудамор… Глупая, претенциозная, себялюбивая женщина…
Она одна во всей пустыне.
«Христос, – думала она, – тоже был одинок в пустыне».
Сорок дней и сорок ночей…
…Нет, никто не может вынести этого, никто…
Молчание. Солнце. Пустота…
На нее снова напал страх, страх пустого пространства, где человек был одинок…
Она вскочила на ноги. Ей непременно надо вернуться в гостиницу, непременно надо вернуться!
Индус… Мальчишка-араб… Тощие курицы… Пустые жестянки из-под консервов…
Род человеческий…
Она диким взглядом посмотрела вокруг. Гостиницы не было видно, как не было видно ни железнодорожной станции, ни даже далеких холмов, по которым она ориентировалась позавчера.
Очевидно, сегодня она зашла в пустыню дальше, чем прежде, так далеко, что вокруг нее все стало одинаковым, и она потеряла ориентиры.
К своему ужасу Джоанна поняла, что даже не представляет себе, в какой стороне находится гостиница.
Но холмы, те далекие холмы, они-то не могли исчезнуть! И все-таки вокруг нее до самого горизонта простиралась ровная пустыня. Далеко на окаеме виднелись маленькие белые пятна. Что это? Холмы? Облака? Никто ей этого не скажет.
Джоанна поняла, что заблудилась, окончательно заблудилась…
Да, но она помнила, что шла на север, вот именно на север!
Где же север?
Она посмотрела на солнце. Солнце висело прямо над ее головой, и по нему невозможно было определить направление.
Она потерялась. Она потерялась и теперь уже никогда не найдет дорогу обратно.
Неожиданно паника охватила, ее, и она бросилась бежать.
Сначала в одну сторону, затем в противоположную… В отчаянии, совершенно обезумевшая, несколько минут она бегала туда и сюда.
Она начала кричать, призывая на помощь.
– Помогите! Помогите!
Наконец она поняла, что никто ее не услышит, потому что она слишком далеко ушла в пустыню.
Песчаная земля поглощала ее голос и заглушала его, превращая в негромкое жалобное блеяние овцы. Она, как заблудшая овца, подумала Джоанна, как заблудшая овца…
Сбирает овец.
Господь мой, мой пастырь.
Родни, ее дом – зеленое пастбище, ее зеленое пастбище, ее долина…
– Родни! – звала она, кричала она. – Помоги мне! Помоги мне!..
Но Родни уходил от нее по платформе в другую сторону, распрямив плечи, гордо откинув голову назад, счастливый в предвкушении нескольких недель свободы, чувствующий себя снова молодым.
Он не слышал ее.
Эверил! Может быть. Эверил поможет ей?
– Я твоя мать, Эверил, я все делала только для тебя…
Нет, Эверил спокойно вышла из комнаты, сказав на пороге:
– Я ничем не могу помочь.
Тони! Вот кто ей поможет! Тони!
Нет, и Тони не мог ей помочь. Он уехал далеко-далеко, в Южную Африку.
Барбара… Но Барбара была очень больна. Барбара отравила себя.
«Лесли! – подумала она. – Лесли всегда поможет мне!»
Но Лесли умерла. Она страдала всю жизнь и наконец умерла.
Джоанна поняла, что у нее не осталось никого в целом свете.
Она снова пустилась бежать. Безнадежно. Отчаянно. Без малейшего представления о направлении. Она просто бежала, бежала, бежала… Пот ручьем лился у нее по лицу, заливал глаза, струился по шее, обливал все ее тело…
«Это конец…» – подумала она.
Боже, подумала она, Боже… Здесь, в пустыне, ее мог встретить только Христос…
Христос мог указать ей дорогу в зеленый дол.
…Он мог повести ее со своими овцами…
…Заблудшую овцу…
…Раскаявшуюся грешницу…
…В тенистую зеленую долину…
…Но вокруг ярко сияло одно лишь солнце…
…Он мог повести ее к свету. К мягкому ласковому свету. Но жестокое солнце жгло ее своими лучами…
Зеленая долина, зеленая долина… Она непременно должна найти зеленую долину…
Она непременно должна вернуться на Хай-стрит, что пролегает посреди Крайминстера.
Она должна вырваться из пустыни.
«Сорок дней и сорок ночей».
Прошло всего три дня. Так что Христос наверное еще здесь.
«Боже, – молилась она, – помоги мне…»
Боже…
Но что это?
Там, справа, вдалеке, она разглядела на горизонте крошечное пятнышко! Это была гостиница! Она спасена!
Спасена… Колени ее подломились, Джоанна рухнула на землю.
Глава 10
Сознание медленно возвращалось к Джоанне… Она чувствовала себя очень усталой и очень больной. Она чувствовала себя слабой, как младенец. Но она была спасена. Гостиница находилась в той стороне. Теперь, когда она немного отдохнула, ей стало лучше. Она встала на ноги и, шатаясь, направилась в ту сторону.
Через некоторое время она остановилась отдохнуть и обдумать все случившееся с нею. Она думала обо всем сразу, воспринимая все целиком, не пытаясь анализировать и разбираться в деталях.
В конце концов Господь не оставил ее… Ее все-таки покинуло это ужасное сознание собственного одиночества…
«Но Мне надо все обдумать, – сказала она себе. – Я должна все основательно обдумать. Я должна взглянуть на всё открытыми глазами. Вот почему я здесь! Взглянуть на все открытыми глазами…»
Она непременно должна была узнать, раз и навсегда, что за человек, эта самая Джоанна Скудамор.
Вот для чего она оказалась здесь, в пустыне. Под этим ярким жгучим солнцем, которое поможет ей рассмотреть и понять саму себя. Этот яркий, льющийся с неба свет осветит и покажет ей истину во всем, на что она прежде не хотела смотреть и что на самом деле в глубине души знала все время.
Вчера она получила в руки ключ к собственной душе. Наверное, лучше всего начать именно с него. Потому что именно тогда ее охватило чувство слепой паники. Так с чего же все началось?
Она начала читать стихи – вот с чего все началось.
Цветущею весной я скрылась от тебя…
Именно эта строка именно она заставила ее думать о Родни, и она сказала: «Но сейчас ноябрь…»
А Родни в тот вечер сказал: «Но сейчас октябрь…»
Это было вечером того дня, когда он сидел на гребне Ашелдона вместе с Лесли Шерстон. Они оба сидели в молчании, в четырёх футах друг от друга. И она еще подумала, увидев их, что они не очень похожи на близких друзей, не так ли?
Но теперь она понимала, да и тогда тоже должна была понять, почему они сидели не рядом.
Да просто потому, что они не осмеливались сесть рядом друг с другом…
Родии и Лесли Шерстон…
Не Мирна Рэддольф. О, вовсе не Мирна Рэндольф! Это она сама непроизвольно выдумала миф о Мирне Рэндольф, потому что в глубине души прекрасно понимала, что между Мирной и Родни ничего нет и быть не может. Она воздвигла миф о притязаниях Мирны Рэндольф, словно дымовую завесу, чтобы скрыть то, что было в самом деле.
А частично – будь же честной хоть теперь, Джоанна! – а частично потому, что ей было легче смириться с Мирной Рэндольф, нежели с Лесли Шерстон.
Ее гордость была уязвлена в меньшей степени, когда она признала, что Родни увлекся Мирной Рэндольф, красивой и безмозглой сиреной, способной свести с ума любого мужчину, не обладающего сверхчеловеческой твердостью.
Но Лесли Шерстон!.. Лесли, которую не назовешь даже красивой, которая не могла похвастать молодостью, которая даже не умела как следует одеваться… Лесли со своей вечно усталой физиономией и забавной кривоватой улыбкой… Признать, что Родни влюблен в Лесли, причем влюблен с такой страстью, что даже не осмеливается сесть к ней ближе чем на четыре фута, – такого признания Джоанна позволить себе не могла и не хотела.
Безнадежная тоска, мука неутоленного желания, сила страсти, которую Джоанна никогда не знала… Все это было между ними в тот день, когда они сидели на вершине Ашелдона, и Джоанна все это очень хорошо поняла и потому торопливо ушла оттуда, воровато и стыдливо, ни на мгновение не позволяя себе поверить в то, что почувствовала, и осознать все это как реальность…
Родни и Лесли сидели там в молчании и даже не смотрели друг на друга, потому что не осмеливались прочесть друг у друга в глазах собственные чувства.
Лесли так сильно любила Родни, что после смерти пожелала быть погребенной в городе, где жил он.
Джоанна вспомнила, как Родни, склонясь над мраморной плитой, сказал: «Не могу свыкнуться с мыслью, что Лесли Шерстон лежит под этой холодной мраморной плитой». И после этих слов у него из петлицы выпал бутон рододендрона, словно всплеск алой крови.
«Кровь сердца, – сказал он тогда. – Это кровь сердца».
А что он сказал после этого? Он сказал: «Я устал, Джоанна, я очень устал». А позднее, таким странным тоном: «Нам всем не хватает мужества.»
Конечно же, он думал о Лесли, когда говорил эти слова. Он думал о Лесли, о ее мужестве, о ее необыкновенном чувстве собственного достоинства.
