Улыбка Шакти: Роман - Сергей Юрьевич Соловьев
Бывало и так, что бежала в сдержанной панике. Так она отшатнулась, когда стадо слонов спускалось с горы, клубясь в нашу сторону. Они еще далеко, сказал, не тревожься, я знаю, когда… Нет, отрезала тихо, я отойду по склону, а ты – как хочешь. Обернулся – ее уже не было. А когда стадо, как ожидал, прошло стороной, начал искать ее, звать, темнело уже, прочесал всю округу, заглядывал в рвы, овраги…
Да, она очень любила лес, чувствовала его, что меня несказанно радовало, хотя так редко ей говорил об этом. Лес, но, как по ней, лучше б, наверно, без слонов и тигров. Медведей и леопардов. И змей. От которых и сам я мистически цепенел – с детства. Но и тянуло к ним потому же. Годом раньше я впервые держал в руках кобру. Правда, рядом со змееловом, но кобра была ближе – в руке. А потом он взял ее у меня и передал Тае. Какая нежная девичья кожа, сказала она, и какая теплая! Да, говорю, приходя в себя, действительно теплая, в отличие от меня.
Несколько лет спустя, в заповеднике Бор, я одержим был съемкой нильгау и каждый день ходил в джунгли, а она порой пропускала. И однажды, когда уже собрался идти, она вдруг в последний момент: я с тобой, ладно? Ладно, но на нашей дальней поляне с волшебным деревом ты меня подождешь, а я схожу к озеру, поснимаю стадо нильгау на мысе и вернусь за тобой, хорошо?
Возвращаюсь, она сидит на дереве, где удобно устроилась с камерой в метрах двух от земли, сидит недвижно, и что-то с лицом у нее, таким же недвижным. Меня, кажется, говорит, не поворачивая головы, укусила змея. Я умираю. Где, когда, что значит «кажется»? Здесь, медленно встает, приспускает штаны, показывает, минут двадцать назад или больше. Немножко сознанье терялось, и холодный пот. И сейчас? Нет, сейчас вроде легче. Стоит с недвижным лицом и взглядом вдаль. Одна точка, не две, с небольшим воспалением вокруг. Укус не похож на змеиный. Что же ты, вот так сидела тут и ждала смерти? Да, говорит. Но я же был неподалеку, ты знала где. Нет, продолжая смотреть в эту даль, нет. Каждый за себя.
#23. Шакти
В то утро мы не пошли в джунгли, а направились на живописную свалку за краем деревни. Глубокий обрывистый яр, на дне которого затон с рукавами. Туда из столовок и мясных лавок свозят требуху и обрезки. Над яром кружат с полтысячи черных коршунов, они тут хозяева. Чуть в отдалении от них, но тоже немалым составом – аисты-епископы, и менее заметные, но зорко следящие из укрытий орлы-змееяды и ястребы. А внизу, в зеленоватом цветущем затоне, лежат черные буйволы, и по ним, как маленькие медсестры, ходят белые и желтые цапли. Иногда к краю обрыва из кустов выбредают кабанчики и олени, но, глянув вниз и по сторонам, не задерживаются. Обрезки сбрасывают с восточной стороны яра: падая, они остаются на уступах обрыва, коршуны их берут, заходя с виража.
Мы немного поснимали, сидя на краю яра, и особенно битву двух коршунов в траве, спиной к которым невозмутимо стояла большая белая цапля и разминала вторую ногу, как балерина у незримого станка. На обратном пути, уже на подходе к деревне, прямо у наших ног через дорогу внезапно переметнулась длиннющая древесная змея. Светло-зеленая, молниеносная. Казалось, это асфальт вдруг треснул поперек и на глазах сросся.
И вот мы идем по главной улочке Масинагуди, нас уже многие знают здесь, покачиваем в ответ головой – здравствуйте, здравствуйте, намасте! О, сколько же одним этим жестом они могут сказать друг другу! Чем дольше живешь в Индии, тем больше входишь во всю эту необозримость рассказа без слов, входишь, все равно оставаясь где-то лишь у порога. Всю жизнь рассказать можно одним лишь кивком головы. Не говоря об улыбке. Что ж это за улыбки такие у индийцев – подарит едва заметную, меньше мгновенья, а света хватит на полжизни. Но какого? Не яркого, не бьющего в глаза, и даже, кажется, идущего не от этого человека, а может, и не совсем от человека, а сквозь него – милости света, который уже в тебе и надолго.
Идем мы, взявшись за руки, оба в белом, легкая рубашка на Тае, и там – ниже горла, выше живота – то, чему нет имени, если кратко взглянуть, но так, чтоб она не заметила, в тот же миг незримый ребенок сжимает в своем кулачке твое сердце, и ловишь пяткой уходящую из-под ноги землю. Землю, вместе с горами вдали в дымке, вместе с цветущими фиалковыми деревьями, вместе с улочкой, где в эту минуту знакомый мясник кивнул вам, продолжая разделывать курицу тесаком и подбрасывая, как жонглер, обрезки вверх, но они не возвращаются, не падают, потому что на карнизе над ним сидят коты – около дюжины, всех мастей, и на лету ловят – кто ртом, кто лапой. А слева – фруктовая лавка, вся занавешенная съедобными чудесами, так что видна лишь просунутая сквозь них голова продавца, который уже машет рукой: Серджи, красные бананы привезли, твои любимые! Красные, верней, темно-бронзовые, большие, мясистые, с таким плотным вкусом, что после одного съеденного жизнь, поцеловав тебя в лоб, откланивается до следующих встреч. Но еще больше мы любили «свечные», желтые, тонкие, с нежной кислинкой, их надо есть не губами, а устами и закрыв глаза. Висят над его головой, как люстры, прям с веткой срезанные.
Выпили мы у него свежевыжатую папайю с молоком и льдом, идем дальше. Но что-то странное происходит – чем ниже по улочке, тем мир все больше окрашивается красным со всеми его немыслимыми оттенками. Женщины! Они движутся отовсюду из переулков, в красных сари, с желтыми цветами бархатцев и жасмина, с зелеными ветвями, с огнями в горшочках, и плывут, плывут… Кажется, что уже и по небу, восходят в него и спускаются оттуда по заплетенным цветочным нитям. День Шакти, вот оно что! День той, без которой ничто не дышит – ни бог, ни человек, ни стрекоза. Той, кто была до мира и пребудет после. День вселенской женской энергии. Той, которая и создала этот мир – видимый и невидимый – через Брахму, одним движеньем чуть дрогнувших уголков губ в улыбке. И разрушает его – Шивой, и сохраняет – в Вишну. Шакти, она же Дурга, Кали, Парвати, Сарасвати, Лакшми, Кушманда и еще тысячи ее ипостасей. Шакти, речь мира, божественная, летящая над ним.
День нулевой луны, нулевой чандры, свет пойдет на прирост – лунный к земному. Ом, Шакти, ом, Парашакти, – поют они, женщины, птицы, фиалковые деревья, огонь и воздух. Ом, мать-природа, ом, девочка-любовь, ом, дом! И текут в храм, который мы даже не замечали, проходя мимо, неприметный, стоящий чуть не весь год в тишине, а в этот день озаренный жизнью. Храм Шакти.
Удивительно, но храмов и святилищ тем, кто создал этот мир, так ничтожно мало. Брахме и Шакти. Как и последователей их культов. Все обращено к Шиве, Вишну и другим. Но даже эти ничтожные два-три процента – все ж миллионы. В основном женщины, они в этот день облачаются в красное и желтое
