Ян Добрачинский - Тень Отца
Из‑за спины он услышал голос Аты:
— О Иосиф, радуйся! Радуйся! Это мальчик! У тебя сын! Он родился счастливо. Какой он прекрасный! Твоя жена зовет тебя…
То ли ему показалось, то ли действительно в слове «жена» прозвучало какое‑то необыкновенное уважение. Он вбежал в пещеру. Костер дымил, как и раньше. Дым щипал глаза. Сквозь дым, как в тумане, он увидел склонившуюся над яслями Мириам — туда, под склоненные головы животных, она положила Родившегося. Иосиф наклонился. На соломе лежал Младенец — обыкновенный человеческий ребенок. У Него были закрыты веки, которые Он, казалось, силился открыть. Его маленький ротик был раскрыт, словно в поисках чего‑то. Он ничем не отличался от тех новорожденных, которых Иосиф видел в своей жизни. Маленькие посиневшие ручонки, сжатые в кулачки, не тянулись за мечом. Младенец был маленьким и слабым, нуждался в заботе. Вол с ослом смотрели на ребенка сверху, словно с выражением ласкового сочувствия. Пес взобрался передними лапами на ясли и лизнул поднятую маленькую руку.
— Посмотри на Него, Иосиф, — шептала Мириам. — Какой Он очаровательный!
— Самый очаровательный, — подтвердил Иосиф.
— Мы назовем Его Иисус. Ты позволишь, правда?
— Мы назовем Его так, как ты захочешь.
— Наш Иисус, — шептала Мириам, — наш Сын…
Иосиф приподнял Младенца. Он был легонький. Весил, казалось, не больше тех лоскутков, в которые был обернут. Древний обычай требовал, чтобы отец взял сына и положил его себе на колени. Улыбающиеся глаза Мириам говорили о ее согласии. И Иосиф последовал древнему обычаю. Глядя на лежавшего на его коленях Младенца, он испытал дивные чувства. Незадолго до этого он чуть ли не бунтовал против Новорожденного, а теперь ему было стыдно за эти мысли. Родился не великан, рвущийся в битву, — Иосиф держал в руках нежное и хрупкое тельце. Крохотные ручки находились в постоянном детски неосмысленном движении. Вдруг открылись сомкнутые веки Младенца, и Иосиф увидел Его темные глаза. Он смотрел вопрошающе в эти глаза, но ребенок, как обыкновенный новорожденный, смотрел куда‑то в пространство, шевеля губами.
Иосиф встал и положил Его обратно в ясли. Мириам укрыла Его лоскутом, оторванным от куттоны. У них ничего не было, чтобы завернуть ребенка, — так они были уверены, что всё получат от родных Иосифа.
Несмело, переполненный какой‑то новой для него нежностью, Иосиф прикоснулся к голове Мириам, склоненной над яслями.
— А сейчас, — сказал он, — тебе надо отдохнуть, выспаться. Он тоже хочет спать. Ата присмотрит за Ним. Я буду рядом. Будь спокойна: я не сомкну глаз, буду бодрствовать.
Она повернула к нему лицо, погладила его тыльной стороной ладони по щеке и шепнула:
— Я знаю, что ты будешь бодрствовать.
— А ты спи.
— Я буду спать. — Она уже положила голову на солому, как вдруг спросила: — Ты будешь Его любить?
— Разве я мог бы Его не любить?
— Ты прав: не мог бы. Ни ты, ни кто‑либо другой… Но ты, — она пальцем коснулась груди Иосифа, — ты должен быть отцом. Это наш Иисус…
Она еще раз улыбнулась и закрыла глаза. Через мгновение она уже спала. Иосиф сел возле яслей. Опершись головой на руку, он смотрел на спящее Дитя. Дым по–прежнему щипал глаза. Пес улегся возле его ног. В тишине было слышно дыхание людей и животных, временами потрескивал огонь.
26
Все‑таки усталость взяла свое, и Иосиф задремал. Наверняка, это длилось недолго. Его неожиданно разбудили грубые голоса. Тотчас он открыл глаза. Какие‑то люди стояли у входа в пещеру и о чем‑то говорили. В ночной тишине их голоса звучали странно и угрожающе. Говорила также и Ата. Казалось, она о чем‑то просила. Затем Иосиф услышал, как Ата позвала его:
— Иосиф, встань! Иди сюда! Я не знаю, чего они хотят.
Он вскочил и пошатнулся: таким глубоким был его короткий сон. Сначала взглянул на Мириам: голоса ее не разбудили. Она спала, а на ее губах сохранялась все та же радостная улыбка, с которой она смотрела на него перед тем, как заснуть.
Иосиф вышел из пещеры.
Разыскрившаяся таинственная ночь все еще длилась. Небо прямо‑таки горело от звезд, которые рассыпались в таком количестве, что, казалось, образовали широкую сверкающую реку, распростершуюся от одного края неба до другого и ниспадавшую серебристым каскадом на склоны гор. Земля отражала это сверкание, словно была огромным озером, в которое смотрелось небо.
Группа людей стояла в нескольких шагах от пещеры. Ата раскинула руки, словно желая заградить им вход внутрь. Она что‑то говорила — то просящим тоном, то с отчаянием в голосе. Иосиф встал возле нее. Она повернулась к нему и сказала:
— Послушай, Иосиф, они во что бы то ни стало хотят войти. Говорят, что хотят увидеть. Я им объясняю, прошу… Не понимаю, в чем тут дело.
Глаза Иосифа привыкли к ночному свету, и теперь он видел их лица совсем отчетливо.
Это были пастухи, которым жители Вифлеема доверяли свои стада. Они были дикого вида, с обросшими лицами, с палками в руках и заткнутыми за пояс ножами или топорами; одеты они были в шкуры убитых ими зверей. Из‑под всклокоченной шерсти выглядывали их жилистые, большие, сильные руки. Их вид вселял беспокойство. Иосиф почувствовал дрожь испуга, но тем решительнее он вышел вперед и спросил:
— Что вам нужно?
Они не отвечали. Может быть, появление Иосифа привело их в замешательство? Потом они стали совещаться друг с другом. Иосиф не понимал, о чем шла речь, потому что они говорили на своем собственном диалекте, изобилующем незнакомыми словами. Наверняка, они в своей жизни не соблюдали ритуальной чистоты и предписаний Закона.
Они жили в постоянном странствии, перемещаясь вместе с женами и детьми. Почти все время они находились на пастбищах. В Вифлееме они появлялись два–три раза в году: приводили стада, чтобы показать владельцам их животных. Набравших вес животных они отдавали на убой, и в этот момент хозяева рассчитывались с ними. Однако никто из хозяев не приглашал их в дом. Их боялись. Когда они появлялись в городе, все двери домов закрывались перед ними. О стадах они хорошо заботились, но все жители были убеждены, что помимо скотоводства они занимаются грабежом. Кроме того, многие из них были полукровками, а работа сделала их суровыми и привыкшими к схваткам с дикими животными, нападавшими на стада.
— Чего вы хотите? — повторил Иосиф. Беспокойство его не покинуло, но в то же время он чувствовал, что готов защищать свою семью, хотя бы ему пришлось сражаться с целой толпой пришедших пастухов.
Те по–прежнему о чем‑то переговаривались. Выглядело это так, словно они спорили. Затем они выдвинули из своей группы вперед одного пастуха.
Человек, представший перед Иосифом, был уже не молод. У него были взъерошенные волосы, сильно поредевшие надо лбом. Обветренное, смуглое, загорелое лицо все было изрезано морщинами. Сквозь разорванный кожух была видна заросшая волосами грудь. Его палка была утыкана острыми обломками камней, а за поясом торчал топорик.
Когда он шел между товарищами, те с уважением расступились перед ним. Должно быть, он был их предводителем.
— Скажи нам, — начал мужчина, — родился ли здесь, в пещере, младенец?
Этот вопрос застал Иосифа врасплох.
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я хочу знать. И они, — он указал на остальных, — тоже хотят знать. Для того мы и пришли.
— Чтобы узнать, родился ли ребенок?
— Да.
— Действительно, у моей жены родился Сын…
— И вы положили Его в ясли?
— Не понимаю, зачем ты об этом спрашиваешь. Да, все было именно так, как ты говоришь. Мы пришли сегодня издалека, для нас не нашлось места на постоялом дворе. Никто не захотел принять нас в свой дом…
— И поэтому Он родился здесь?
— Да.
— И вы положили Его в ясли?
Пастух повторил свой вопрос таким тоном, будто он имел в виду что‑то необыкновенно важное.
— Да. Ведь у нас не было колыбели.
Старик вернулся к своим товарищам и что‑то долго им объяснял. Он говорил на непонятном Иосифу языке, с горловым говором. Когда он закончил, раздался хор голосов. Иосиф не мог понять, что эти крики означают: гнев, удивление или восхищение. Было что‑то необычное в их расспросах о таких обыкновенных вещах.
Пастух вновь обратился к Иосифу:
— Когда родился этот твой младенец? Тогда ли, когда разгорелось это огромное сияние и когда прозвучали голоса?
— Эта ночь наполнена сиянием… Но я не знаю, о каких голосах ты говоришь. Я ничего не слышал.
— Не слышал? — теперь в голосе старого пастуха слышалось удивление.
— Нет. А что за голоса? Что они говорили?
Пастух, казалось, о чем‑то задумался.
— Да, были голоса, — сказал он, наконец. — Мы все их слышали. Это не мог быть сон: сон снится только одному, и двух одинаковых снов не бывает…
— И что говорили эти голоса? — спрашивая об этом, Иосиф ощутил дрожь, пробежавшую по всему телу.
