Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.
Все замечали, как стремительно изменяла ракия своего возлюбленного. Барон утратил легкость движений и свежесть кожи. Меньше говорил и меньше, или хотя бы иначе, лгал. В интонациях его речи появилось нечто озлобленное, вызывающее. В каждой фразе звучал горький протест против мира неумолимых фактов, которые постоянно заставляли его лгать и желали лишь одного: быть и оставаться такими, какие они есть, голыми, скупыми и неинтересными.
Он заметно таял и приобретал вид больного человека. Появились боли в печени, потом долгие и мучительные приступы икоты, продолжавшиеся по нескольку дней. А когда он стал терять зрение, его заставили взять отпуск и переменить обстановку. Сараево его больше не видело. Он умер полгода спустя в родовом имении в Штирии, приняв причастие по обычаю пращуров из рук аббата соседнего цистерцианского монастыря. Однако и причастившись, в предсмертном бреду, он просил боснийской сливовицы и горевал по вечерним сборищам и беседам у истока Босны близ Сараева.
Среди следов, которые сохранила сараевская брусчатка и которые сейчас часто оживают и проникают в мои двери и окна, история барона Дорна не из самых важных, славных или значительных, она не особенно трагична, но она печальна. Безнадежный случай. Он любит захаживать в мой дом, потому что во мне, по его словам, увидел человека, которого не пугает безнадежность, который терпеливо и с сочувствием слушает его и который, думается ему, мог бы понять его и, возможно, поверить, с помощью которого, в миг счастливого озарения, он мог бы даже переплыть проклятое море лжи и раз и навсегда выбраться на берег истины.
А я, говоря откровенно, не верю в это и все же принимаю бывшего пристава Краевого правительства, когда бы он ни пришел, часто в неурочный час, и теряю на него времени больше, чем, наверное, следует. Почему я так поступаю, трудно сказать. Может быть, и в самом деле потому, что случай его такой особенный и такой безнадежный.
Землемер и Юлка
Нынешним утром — землемер П. из С. Так он отрекомендовался прямо с порога. Один из тех посетителей, что не врываются силой и не проникают в дом благодаря своей настойчивости или упорству, а просто-напросто оказываются вдруг в большой гостиной на нижнем этаже, возможно, как раз потому, что отличаются сдержанностью и спокойствием. Не успел я и в себя прийти, как уже сидел, обратившись лицом к кроткому незваному гостю, мужчине средних лет, невысокого роста и довольно неказистого вида. Молчим. Он смотрит в пол, я изучаю его. Одет он неброско, но чисто и аккуратно, как одеваются по праздникам в провинциальных городках.
— Землемер П. из С, — повторил он, подчеркивая каждое слово.
Я смотрю на него и тщетно напрягаю память. Среди знакомых, ни нынешних, ни давних, я не могу припомнить ни его имени, ни его лица. Гость мой не только терпеливо ждет, но и деликатно пытается мне помочь. Говорит о какой-то встрече в поезде из Белграда в Нови-Сад. Давно… много лет назад.
Мне понадобилось некоторое усилие и время, чтобы вспомнить. Медленно и постепенно рождалась в моей памяти послевоенная пора, после «той» войны, то есть двадцатые годы нашего века.
Лето, июльская жара, какая бывает только на этой придунайской равнине. Середина дня. Белградский вокзал, где, как и поныне, вечно что-то ломают и строят, сейчас еще и вымер, сраженный зноем.
Я ехал в Нови-Сад. Состав на Суботицу уже подали. Я вошел в вагон третьего класса, показавшийся мне пустым. Это были просторные вагоны с тридцатью двумя нумерованными местами, без перегородок, в них было много воздуха и света, точно их специально создали для коллективных туристических или свадебных поездок, пассажиры в них могли беспрепятственно двигаться, пересаживаться с места на место, разговаривать, обниматься и петь.
У самого входа в вагон, за распахнутой дверью, какой-то человечек возился с замком небольшого саквояжа, который держал на коленях. Он встал, словно хотел освободить мне место рядом. Я задержался возле него лишь на мгновенье, намереваясь устроиться где-нибудь подальше, чтобы спокойно читать и не быть вынужденным слушать вагонные разговоры или даже принимать в них участие. Маленький человек воспользовался этим мгновеньем и представился церемонно, но торопливо, точно давно поджидал меня здесь и любой ценой желал удержать.
— Землемер П. из С.
Я не назвал себя, ответил только, что мне очень приятно, и прошел дальше, в противоположный конец вагона.
Землемер секунду стоял, разочарованный и нерешительный, а потом закинул саквояж в сетку над головой, сел в свой угол и замер, сложив на коленях руки и съежившись, махонький, будто забытая вещь. Понурый человек с небольшой головой и горящими глазами был явно встревожен, но сохранял полную неподвижность.
Я сидел и читал, но, когда время от времени поднимал голову, взгляд мой неизменно встречался с робким взглядом человека в глубине вагона. Казалось, что его глаза зовут меня и молят, жаждут познакомиться со мною ближе и, может быть, поговорить. У меня не было такого желания, и, опустив глаза, я продолжал читать.
В Земуне вошло всего два-три человека, но они сели поодаль от меня, благо свободных мест было в избытке, как и прочие пассажиры, что входили на промежуточных станциях.
Поезд был простой пассажирский и шел очень медленно. Разболтанный, старый и рассохшийся, он так трясся и дергался, громыхал и стучал, что читать было довольно трудно, тем не менее я продолжал судорожно сжимать перед собой книгу, хотя строчки плясали и прыгали.
Наконец мы прибыли в Нови-Сад. Я встал, положил в сумку книгу и вышел, намеренно избегая смотреть в противоположный угол вагона, где остался мой спутник, землемер, взгляд которого всю дорогу тревожил меня.
Выйдя из вагона и ступив на перрон, я ощутил сильное желание обернуться и еще раз взглянуть на окна покинутого мною вагона, но подавил его и не обернулся.
И сейчас вот он сидит передо мною, у меня в доме, точно такой, каким я увидел его летним днем в поезде, лишь потерянность его стала, пожалуй, более ясной, определенной и откровенной. И говорил он негромко и монотонно, словно о ком-то третьем.
Понял я следующее. Могила его уже четверть века находится на кладбище в С. Там его похоронили в один из ноябрьских дней того же года, когда мы повстречались в вагоне. А тремя днями раньше тело землемера было обнаружено в мутной речной протоке, на мелководье.
На похороны пришли почти все жители С, состоялось и отпевание, хотя ни у кого не было сомнений, что он покончил с собой. (Комиссия в составе врача и судьи не дала определенного заключения.) Однако люди полагали, что человек этот погиб еще до того, как утонул в илистой воде безымянной речной протоки, и несправедливо его за это еще и наказывать.
Ко мне он пришел, объяснил он, за разговором, который я ему остался должен с того самого летнего дня в поезде, много лет назад.
(Мутным водоворотом всколыхнулась во мне череда лет и всяческих обязательств, формальных и действительных, исполненных и неисполненных. Я почувствовал угрызения совести из-за той позабытой встречи в поезде. Мне вдруг стало ясно, что негоже избегать встреч и разговоров с людьми, в которых они часто так нуждаются, какими бы эти разговоры ни казались нам бессмысленными и какими бы ни были тягостными. Нехорошо это и неразумно. Ибо если эгоизм и стремление к покою и помогут уклониться от ненужной нам исповеди, то все равно придется со стыдом выслушать ее позднее; нас заставит это сделать память или сон, и тогда будет тяжелее и неприятней.)
Из размышлений меня вывел голос моего гостя.
— Вот я пришел, — продолжал землемер несколько громче и живее, — пришел вас просить. Вот…
При слове «вот» в моей гостиной заклубился светлый туман, который, быстро сгущаясь, поглотил ее целиком, после чего она неожиданно вынырнула из него преображенная — мы снова были в старом вагоне третьего класса, с грохотом и дребезжаньем катившем из Белграда в Нови-Сад.
В вагоне только я и мой спутник, землемер из городка, расположенного на этой дороге. На сей раз я сижу рядом с ним. После короткого вступления и некоторых колебаний он приступил к своему довольно пространному и необычному рассказу. Говорил он словно исповедуясь, не прерываясь и не поднимая глаз со своих сложенных на коленях рук. Поначалу я слушал с некоторым смущением и недоверчивостью, но потом смирился, поддавшись в равной мере и магии его рассказа, и собственному любопытству, которого в глубине души несколько стыдился. На моих коленях неоткрытой лежала книга, которую я взял с собой в дорогу.
В городке, где со своею молодой и необыкновенно красивой женою живет землемер, здоровый климат. Здесь довольно оживленно, многие состоят в родстве друг с другом, есть веселые компании, и заработки отличные. Беда лишь в том, — как бы это сказать? — что он женат и жену свою, Юлку, ему часто приходится искать в иных, близких и более удаленных городах, куда у нее есть привычка забредать, когда она с ним расстается. (Вот и сейчас он возвращается из такой поездки, причем с пустыми руками.)
