Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 1
— Ну, конечно, он устал, а я пристаю с глупыми речами. Все-таки раньше Степан был добрее. Или уж я одичал очень и смешон.
Тронув шляпку гвоздя, он подумал: «Вот эти гвозди зимой покрываются инеем и делаются белые, как грибы…»
Вдруг тень его на стене переместилась направо. Оглянувшись, Аггей увидел улыбающуюся Надю, со свечой в руке.
— С кем вы разговариваете? — спросила она.
— Я ни с кем, — ответил Аггей, подойдя и краснея. — Вы не спите?
— Я хотела потихоньку обойти весь дом. Здесь можно заплутаться, проблуждать всю ночь. Мне все кажется: в комнатах пахнет плесенью и старой пачулей. — Она села на подоконник открытого в сад окна. — Какой вы счастливый, Аггей Петрович.
Она вздохнула и, откинувшись, положила ногу на ногу, охватила колено…
— Резедой пахнет, слышите? Сыростью и резедой. Аггей, глядя на ее колено и голые до локтей руки, не замечал улыбки, растягивавшей полный его рот…
— Я вспоминаю, — продолжала Надя, — у вас в комнате стояла игрушечная изба с печкой и лавками, как настоящая, туда можно было заходить…
— Да, отец велел ее построить на елку…
— Мы ехали к вам на елку в возке. Я все время почему-то боялась огнедышащих гор, — начиталась, или Степан меня напугал: они представлялись вроде кучи песку, но очень страшными. Я помню комнату, где проснулась: на стене висело оружие и меч в три раза больше меня, а в углу стоял человек, одетый в латы; я все думала, что он поднимет руку и кивнет мне пальцем.
— Хотите, я покажу эту комнату, — сказал Аггей, глядя в глаза, — она наверху; но все покрыто пылью и паутиной…
Надя тоже молча и внимательно глядела ему в глаза. Аггей больше не улыбался. Надя сказала:
— Я иду спать. Устала. Покойной ночи, — и, прощаясь, пожала руку спокойно и крепко маленькой своей рукой.
Войдя к себе в спальню, Аггей лег не раздеваясь на постель и платком стал вытирать нос и сморкаться.
— Как глупо, — сказал он, — и не с чего; просто не нужно было им приезжать.
2
Утром Аггей долго ждал пробуждения гостей и, не дождавшись, побрел на речку. На тропинке попался садовник Сидор. Аггей сказал ему:
— Идем купаться.
Сидор ухмыльнулся в ярко-рыжую бороду и пошел за барином, немного отставая. Вялым голосом Аггей говорил:
— Надо бы купальню построить вон у той ветлы, я давно тебе толкую, Сидор.
— Отчего же, можно построить, — отвечал Сидор с полной готовностью, хотя такой разговор начинался каждую весну.
— Построим ее в виде портика и окрасим в белое… Вот ко мне гости приехали и купались бы…
Раздевшись, Аггей долго сидел на траве, глядя, как около корней ивы плавают пиявки.
Сидор мылил лицо и бороду, приговаривая:
— С мыльцем-то чище.
Аггей представлял белую купальню, отраженную в воде, себя в этой купальне, сидящего на скамейке, и Надю: она будто бы пальцами пробовала воду и, улыбаясь, вся залитая солнцем, начала снимать башмачки.
— Ах, боже мой, как же это так! — испуганно воскликнул Аггей. Подошел к берегу и плюхнулся в воду и, почувствовав свежесть, поплыл, громко фыркая. Из камыша выбежал гуськом выводок домашних утят, утка, крякая, вытягивала шею, пугала Аггея, и он вдруг обрадовался и солнцу, и реке, и свежести.
— Чай, гости мои давно встали, — говорил Аггей, одеваясь. — Сидор, ты возьми простыню, а я побегу.
На веранде за чайным столом сидел Степан в белом пиджаке; когда Аггей подошел, он сказал, щурясь:
— От тебя рекой пахнет… Знаешь, Надя и сейчас бы спала, если бы я не разбудил…
Аггей от неизвестной причины засмеялся, покраснел и вдруг, к удивлению экономки, потрепал ее за чепец:
— Сегодня вы, Марья Ивановна, просто красавица. Марья Ивановна только ахнула. Степан, не спеша намазывая масло, сказал:
— Этим липам, должно быть, больше ста лет. Вообще — сад хорош.
— Я на тебя обиделся вчера, — ответил Аггей весело, — хотел поговорить откровенно, а ты заснул…
И он радостно вздрогнул: из дому донеслись быстрые шаги и голос Нади.
Она вошла в холщовом платье, коротком и ловком, каштановые волосы ее были причесаны просто и тоже так ловко, что Аггею показалась точно чем-то священным эта ловкость, и захотелось вытянуться самому в кресле, стать вдвое худее.
Надя вдруг спросила:
— Как вы спали, Аггей Петрович?
Он даже открыл немного рот. Она спросила просто, из учтивости, и продолжала пить чай маленькими глотками и забыла, конечно, про вопрос, но Аггей видел, что угол глаза у нее был лукавый.
С боков веранды по натянутым бечевкам вились темно-зеленые ипомеи, цветущие утром, пока их лиловых колокольчиков не коснется солнце. Аггей оторвал плеть и подал с поклоном Наде, чтобы она украсила ею платье.
— Так на портрете моя бабушка, когда была девицей, — проговорил он, густо краснея.
Надя посмотрела внимательно, взяла цветы, взглянула на брата, поднялась и плечом задела ветку акаций, осыпавшую ее крупными каплями росы.
— Мы идем гулять, — сказала она, — покажите мне сад и речку. Степан, иди же!
Они пошли по поляне. Аггей шагал рядом с Надей, глядя под ноги.
— Почему бы вам не остаться у меня подольше, — вдруг сказал он и отвернулся, — неужели уж так скучно здесь?
— Я не могу больше, — охнул Степан и лег в траву. — Знаешь, почву исследовать пойду завтра.
Он закрыл глаза, защитив их от солнца ладонью.
Надя села рядом, поджав ноги; нежная кожа плеч ее и рук была видна сквозь кружева платья, и чувствовал Аггей ее запах, сладкий, нежный, женский.
— Сегодня я точно выздоровел после болезни, — сказал Аггей, тряхнув плечами. — Я ведь очень сильный, только не приходилось никогда применять.
Надя сказала, кусая травку:
— Сломайте дерево.
И, обняв колено, запрокинула голову и глядела на облака, ее шея казалась прозрачной.
Аггей подошел к березке и стал трясти.
— Ну, ну, — проговорил он, — ломайся, — и, крепко упершись ногой в корневище, выгнул березку, напружился, присел и сломал; дерево хрустнуло и, медленно клонясь вершиной, легло с печальным шумом на траву.
— Браво! — воскликнула Надя, захлопав в ладоши, а Степан сказал лениво:
— Зачем сломал, росла она, росла…
— Я еще могу, — сказал Аггей, застенчиво улыбаясь.
— Нет, — ответила Надя, — сядьте. Аггей послушался, сел около.
— Теперь лягте и глядите вверх, что вы видите?
— Небо, — сказал Аггей тихо, — голубое. Коршун чуть виден…
— А ну, прищурьтесь, видите: небо уходит вглубь, и повсюду золотая пыль, а облако похоже на чашу.
— Перестань, Надька, — сказал Степан.
— Не на чашу, — сказал Аггей, — а на вас. Надя засмеялась. Степан сказал:
— Фу, господа, я иду купаться. — Он не спеша поднялся и пошел, на ходу срывая листья.
Аггею стало страшно с Надей один на один.
— Расскажите, как вы живете в таком раю? — спросила она ласково, вздохнула и легла рядом с ним, заложив ладони под затылок. — Вы любили когда-нибудь, Аггей Петрович?
Аггей закрыл глаза и не ответил ей на это.
Прошел Степан с полотенцем на голове, что-то пробормотал неразборчивое. Надя неизвестно над чем стала смеяться. Потом приподнялась, опустила обе руки и, рванув траву, осыпала ею лицо Аггея.
— С вами что-то нужно сделать особенное, — сказала она, — ах, Аггей Петрович, какой вы… — она приостановилась и протянула: — глу-у-пый!
Надя в этот день восхищалась всем, что видела: канавой, поросшей мягкими лопухами, зарослями вишенника, мостками через речку, шлепающими по воде.
Аггей объяснил, что на мостках этих рано поутру, пока не встало солнце и над водой туман, мальчишки ловят рыбу удочками, плюют на червяка; слюны будто бы червяк не любит и долго корчится на крючке.
Из сада по выгону пошли к глиняным оврагам, где стояла часовня над помершим когда-то странником без рода и племени. От часовни по дороге спустились домой через деревню.
Аггей, всю дорогу объяснявший Наде деревенские подробности, теперь замолчал, глядя, как приплюснутое солнце садилось в степь за холмами.
Оранжевый свет оттуда тоскливо бежал по голому выгону, по колючей траве.
Аггею показалось, что он, как больной, снова глядит на надоевшие обои у кровати. Хрустнув пальцами, он сказал:
— Вы спросили, любил ли я когда-нибудь? Нет, не пришлось.
— А я, Аггей Петрович, не помню, когда не была влюблена. Весь мир другой, когда любишь, — все для меня: и солнце закатывается для меня и поля бегут…
Взойдя на пригорок, откуда видна усадьба, Надя запыхалась немного и положила руку на высокую грудь и мгновенно вырисовалась, четкая и тонкая, на красной полосе заката.
Таким представлялся Аггею ускользающий образ девушки, о которой он мечтал по вечерам. Оттого, что сейчас можно было видеть ее въявь, закружилась голова, и, стоя внизу пригорка, Аггей раскрыл рот.
