Эрих Ремарк - Гэм
Лавалетт вышел, а лейтенант тотчас завел разговор о его персоне. Гэм не поддержала эту тему и принялась с ним флиртовать. Немного погодя лейтенант уже зарделся как гимназист и весь горел восторгом. Врач был немногословен. Лишь изредка ронял словечко-другое. Его сверкающий взгляд неотрывно следил за Гэм. Неожиданно он встал.
– Поздно уже, лейтенант Браун. Я, пожалуй, пойду, заодно подышу прохладным воздухом.
Гэм улыбнулась.
– Вы угадали мое желание. Будьте добры, проводите меня, наверное, так надежнее… – И, не давая лейтенанту раскрыть рот, она пожелала ему доброй ночи.
Лейтенант надолго склонился к ее руке. Врач наблюдал за этой сценой с насмешливым волнением.Они молча шли рядом. Ярко светила луна, и залитый тусклым серебром ландшафт казался зыбкой волшебной грезой, парящей средь черных теней. Но вот наконец и дом шотландца, с ярко освещенными окнами, огромный, точно судьба, точно конец.
Дверь гаража распахнута настежь – автомобиля нет. Шотландец прямо-таки величественным жестом указал на зияющий пустотой гараж и чуть ли не покорно отворил перед Гэм дверь своего бунгало. Она вошла внутрь, звука шагов не слышно, он словно тонул в мягкой вате. Врач вошел следом, громко и возбужденно дыша. Гэм была уже почти у окна и тут только заметила, что в комнате находится Лавалетт. Он стоял, скрестив руки на груди, потом быстро шагнул к двери, прислонился к косяку, вскинул вверх никелированный ствол оружия.
– Простите сей романтический эффект, но в моем положении без него никак не обойтись. Ваш уговор нуждается в поправке, которую можно внести только таким способом. Я и в самом деле выстрелю, так что не шевелитесь.
Врач посерел лицом. Взгляд забегал. Белки глаз призрачно светились на сером лице. Рот свело судорогой. Губы лепетали что-то бессвязное. Потом по всему телу прошла конвульсивная дрожь. Хрипя от ярости, он ринулся было вперед, но тотчас пошатнулся. Лавалетт легонько толкнул его – и он рухнул на пол. Лавалетт быстро связал ему руки и ноги, сунул в зубы кляп.
– К сожалению, без этого нельзя, – спокойно сказал он, – ведь я уже имел случай узнать ваши замашки. Вы знаете, мне необходим час форы, у лейтенанта автомобиль потяжелее вашего.
Он тронул Гэм, которая стояла оцепенев.
– Ты еще здесь… – пролепетала она.
Лавалетт потянул ее за собой, на улицу. Они бежали по тропинкам, спешили на край деревни. По серебряному диску луны скользили облака, кругом была неизвестность, волнующее приключение, полное ветра, и ночи, и аромата свободы. Словно мощная опора, темнел на фоне черноватого сумрака лунного ландшафта силуэт автомобиля.
Лавалетт усадил Гэм в машину, включил фары. Кипящие конусы света рванулись во тьму, указывая дорогу, мотор взвыл, автомобиль дернулся и помчался вперед.* * *Бамбуковые хижины вихрем пролетали мимо, перепуганные обитатели шарахались от света фар, огромная пестрая шляпа из соломки угодила под шуршащие шины, аллея ангсеновых деревьев оплеснула автомобиль волнами благоухания и золотистой цветочной пыльцы.
Затем к дороге подступили джунгли, побежали по сторонам тысячами гибких бамбуковых стволов. Вначале они перемежались рисовыми полями и чайными плантациями, но скоро автомобиль очутился в мрачном лесном туннеле, который зверем напрыгнул на него и накрыл своим тяжелым черным брюхом.
Серые пятна просек наливались по краям лиловостью. Потом тени уходили ввысь, срывали с неба тьму. Влажным удушливым покровом она падала в спертый воздух чащобы, пресекая дыхание.
Рев мотора эхом отдавался со всех сторон. Стаи обезьян с воплями мельтешили в кронах деревьев. Перепуганные попугаи, пытаясь взлететь, продирались сквозь листву. Какая-то тень метнулась через дорогу. Колеса, эти ненасытные разбойники, ухватили ее и оставили позади – плоскую, темную, недвижную. Гэм подалась вперед.
– Зачем ты ждал?
Лавалетт склонился к разноцветным лампочкам и коленями прижал карту к приборной доске, чтобы сориентироваться.
– А разве так не лучше?
– Побег могли обнаружить слишком быстро, а тогда пиши пропало.
Он пожал плечами.
– Чуть больше вероятности или чуть меньше – от этого ничего не меняется. У кого есть чутье, тот подчиняет себе случайность.
Конусы огня летели впереди точно гончие псы, оплескивая дорогу блеклым коварным заревом, которое за автомобилем смешивалось с оскопленной тьмой и клубилось пеной света и тени. Безмолвными часовыми стояли вдоль дороги оцепенелые стволы пальм.
Что-то серебристо-белое, мерцающее ворвалось в зарево фар и как завороженное бесшумно парило перед ними – какая-то птица с широкими крыльями. Точно волшебная сказочная пристяжка, она сопровождала машину, пленница в завороженном бегстве. А вокруг узкой полосы света и мчащегося автомобиля царила ночь – и лес с его хищной жадностью, огромными пестрыми кошками, духотой и тайнами, с убийством и внезапным криком, с бегством и алчной погоней.
– Ты не хотел оставлять меня?
Сердце у нее замерло, так она ждала ответа. Потом оно забилось вновь, болезненно, где-то в горле, громче мотора. Лавалетт полуобернулся и ясным голосом сказал:
– Да.
Кровь с такой силой ударила Гэм в голову, что едва не сбросила на пол. Пронзительно отчетливо и выпукло в мозгу вспыхнула картина, застыла в неестественной яркости, целиком заполнила все ее существо – озаренная свечой ветка тамаринда, теплая аннамитская ночь за окнами, спокойные руки, голос: «Я остался… проиграл и был вынужден под конец поставить на вас. Коллин выиграл… Все равно завтра вы будете играть с ним в поло…» Поезд катил сквозь темную кашу ночи – в углу купе она сама, бегущая от этой власти и в своем бегстве как никогда ей покорная…
Потом картина исчезла, утонула в клокочущей, кипящей массе, которая поглотила все мысли и поспешно вытолкнула наверх уверенность: он поставил на карту свою свободу, чтобы не бросать ее… чтобы спасти от ее собственного обещания…
В безмерном волнении Гэм чувствовала только одно: он скован по рукам и ногам, он более не свободен, что-то перебороло его, вцепилось мертвой хваткой, властвовало над ним, даже больше чем властвовало, и это была реальность мира. Гэм рванулась к Лавалетту, схватила за плечи, жарко дохнула в лицо:
– Ты… Ты…
Когда он обернулся, его черты были напряжены до предела. Потом он услышал и преобразился. Лихорадка бегства всем своим накалом ударила по нервам, отбушевала в могучем порыве инстинктов, сменилась ни с чем не сравнимым облегчением и повергла его в хмельной дурман, где уже не было места бдительности.
– Да, – выкрикнул Лавалетт, – да, я не хотел, чтобы он прикасался к тебе… этот липкий слизень…
Тормоза взвизгнули, как пилы, автомобиль лязгнул, пошел юзом, стал, с кипящим мотором, захлебнувшийся, задушенный бурей. Лавалетт выскочил на дорогу и как одержимый начал обрывать на обочине ветки с листьями, цветами, путаницей гнезд – все подряд, он швырял их в машину, осыпал ими Гэм, возвращался, срывал еще и еще, осыпал Гэм снова и снова, кричал:
– Я бросаю тебе лес… опрокидываю на тебя весь мир… – Он подтащил к машине вырванный с корнями куст, тяжело дыша, зарылся в него лицом и вдруг взревел, как тигр.
В этот миг в мозгу Гэм молнией вспыхнуло: она хотела удержать его, подавить, но он был сильнее и выскользнул из ее хватки; что-то куда более мощное, чем весь ее восторг и счастье, швырнуло ее в водоворот неистовых вихрей, она не хотела, но не могла не подчиниться, оно криком рвалось из ее существа и было неправдой, она чувствовала, и все же каким-то путаным образом в нем угадывалась неведомая правда, и Гэм выкрикнула:
– Я бы это исполнила…
Лавалетт схватил ее за плечи, просипел в лицо, сквозь тьму буравя взглядом ее глаза, задыхаясь от желания, выхлестнул:
– Ради меня!
Автомобиль сотрясался, Гэм чувствовала на плечах железные пальцы, а в душе у нее взревел голос, могучий, как море, яростное, бушующее от урагана, с хрипом пробился наружу:
– Нет!.. Ради меня самой… Нет…
Лавалетт отшвырнул ее от себя, грохнул кулаками по капоту, закричал, с перекошенным лицом, бледный, огромный:
– Ты лжешь!..
Гэм опять подалась к нему. Она цеплялась за эту безудержную стихию, за этого человека, нащупала его руку и вдруг крикнула, в прозрении мистического восторга:
– Всё! Игра окончена! Я перешагнула через тебя! Я свободна! Свободна! За тобой вновь дорога!
Лавалетт резко рванул тормоз и газ. Автомобиль пошел юзом, выровнялся, помчался по дороге.
– Никогда еще… Никогда… Езда моя и дорога моя! – кричал Лавалетт сквозь рев мотора.
Гэм невольно оглянулась. Далеко позади ночь пронзили конусы света, два злобных сверкающих глаза, автомобильные фары – у нее перехватило дыхание: погоня, машина с военного поста. Она наклонилась к Лавалетту и жестом показала назад.
– За нами гонятся…
Он обернулся, зарычал, захохотал, закричал – Гэм висела у него на плече, не сводя глаз со стрелки спидометра.