Уильям Фолкнер - Святилище
Хорес сидел неподвижно, не меняя позы. В комнате находились деревянная кровать, раскрашенная ширма, три продавленных кресла и стенной сейф. Туалетный столик был завален коробками с розовыми атласными бантами. На каминной полке под стеклянным колпаком стояла восковая лилия; на нем задрапированная черным фотография мужчины кроткого вида с огромными усами. На стенах висело несколько литографий с псевдогреческими видами и одна картина из кружев. Хорес поднялся и подошел к двери. Минни сидела на стуле в тускло освещенном коридоре.
— Минни, — сказал Хорес. — Мне надо выпить. Большую порцию.
Едва он покончил с виски, как Минни вошла снова.
— Мисс Реба велела вам идти наверх.
Хорес поднялся по лестнице. Мисс Реба ждала наверху. Она провела его по коридору и распахнула дверь в темную комнату.
— Вам придется разговаривать в темноте, — сказала она. — Ей не хочется света.
Через открытую дверь свет из коридора падал на кровать.
— Это не ее комната, — сказала мисс Реба. — Она не пожелала видеть вас у себя. Думаю, вам следует потакать ей, пока не узнаете, что нужно.
Они вошли. Свет падал на кровать, на изогнутый неподвижный холмик одеяла, постель была не разобрана. Она задохнется, подумал Хорес.
— Милочка, — сказала мисс Реба. Холмик не шевельнулся. — Он здесь, милочка. Давай включим свет, пока ты укрыта. Потом можно закрыть дверь.
Мисс Реба включила свет.
— Она задохнется, — сказал Хорес.
— Через минуту высунется, — ответила мисс Реба. — Ну, давайте. Говорите ей, что вам нужно. Я побуду здесь. Не обращайте на меня внимания. Я не смогла бы заниматься своим делом, если бы давным-давно не приучилась быть глухой и немой. А любопытство если у меня когда и было, то в этом доме я уж с каких пор забыла про него. Вот вам стул.
Она повернулась, но Хорес опередил ее и придвинул два стула. Он сел возле кровати и, обращаясь к неподвижному холмику сказал все, что хотел.
— Мне надо только узнать, что произошло на самом деле. Вы ничем себя не свяжете. Я знаю, что это сделали не вы. Пока вы ничего не говорили, я обещаю, что вам не придется давать на суде никаких показаний, если только этому человеку не будет грозить повешение. Я понимаю ваши чувства и не стал бы тревожить вас, если б речь шла не о спасении человека.
Холмик не шевельнулся.
— Его хотят повесить за то, чего он не делал, — сказала мисс Реба. — А у нее нет никого и ничего. Ты вот с бриллиантами, а она с этим несчастным малышом. Ты же его видела.
— Я понимаю ваши чувства, — сказал Хорес. — Вы сможете взять себе другое имя, надеть одежду, в которой вас никто не узнает, очки.
— Лупоглазого не зацапают, милочка, — сказала мисс Реба. — Он же ловкий. Фамилии его ты все равно не знаешь, а если тебе придется идти в суд, я ему сообщу, он куда-нибудь уедет и пошлет за тобой. Вам с ним не обязательно оставаться в Мемфисе. Адвокат этот не даст тебя в обиду, тебе не придется говорить ничего такого…
Холмик шевельнулся. Темпл отбросила одеяло и села. Волосы ее были взъерошены, лицо опухло, на щеках алели пятна румян, губы были раскрашены, словно лук свирепого Купидона. Она глянула на Хореса с какой-то глухой ненавистью, потом отвернулась.
— Я хочу выпить, — заявила она, натягивая на плечо ночную рубашку.
— Ложись ты, — сказала мисс Реба. — Простудишься.
— Хочу выпить, — настаивала Темпл.
— Ложись и хотя бы прикрой наготу, — сказала мисс Реба. — Ты уже три раза пила после ужина.
Темпл снова поправила рубашку. Взглянула на Хореса.
— Тогда вы дайте мне выпить.
— Ну-ну, милочка, — сказала мисс Реба, пытаясь уложить ее. — Ложись, укройся и расскажи ему об этом деле. Выпить я сейчас принесу.
— Оставьте меня, — сказала Темпл, вырываясь. Мисс Реба набросила ей на плечи одеяло. — Дайте тогда сигарету. У вас не найдется? — спросила она Хореса.
— Сейчас дам, — сказала мисс Реба. — Ты сделаешь то, о чем он просит тебя?
— Что? — сказала Темпл. Ее черные глаза воинственно уставились на Хореса.
— Вам не надо говорить, где ваш… он… - сказал Хорес.
— Не подумайте, что я боюсь, — сказала Темпл. — Я расскажу это где угодно. Не думайте, что испугаюсь. Хочу выпить.
— Расскажи ему, я дам тебе выпить, — сказала мисс Реба.
Сидя на постели с наброшенным на плечи одеялом, Темпл стала рассказывать о той ночи, что провела в разрушенном доме, с того, как вошла в комнату и пыталась запереть стулом дверь, и до того, как женщина подошла к кровати и вывела ее из дома. Казалось, из всего происшедшего только это произвело на нее какое-то впечатление: та ночь, которую она провела сравнительно неоскверненной. Время от времени Хорес пытался свести ее рассказ к самому преступлению, но она уклонялась и вновь вела речь о себе, сидящей на кровати и прислушивающейся к мужским голосам на веранде, или лежащей в темноте, пока они не вошли в комнату, подошли к кровати и встали над ней.
— Да, вот так, — говорила Темпл. — Это просто случайность. Не знаю. Я так долго пребывала в страхе, что, наверно, привыкла к нему. И вот я сидела на этой хлопковой мякине, глядя на него. Сперва подумала, что крыса. Там было две. Одна сидела в углу, глядя на меня, и другая сидела в углу. Не знаю, как они живут там, в амбаре нет ничего, кроме голых початков и мякины. Может, бегают есть в дом. Но в доме не было ни одной. Там я их не слышала. Сперва, услышав его, я решила, что это крыса, но людей можно ощущать в темноте: вы не знали этого? Их необязательно видеть. Их ощущаешь, как в машине, когда они начинают искать место для стоянки — понимаете: остановиться на время.
Темпл продолжала в том же духе, то был легкий, непринужденный монолог, какой заводят женщины, ощутив себя в центре внимания; внезапно Хорес осознал, что она рассказывает о случившемся с неподдельной гордостью, с каким-то наивным и бесстрастным тщеславием, словно хвастая этим, и переводит с него на мисс Ребу быстрые, пронзительные взгляды, будто собака, пасущая двух овец.
— И при каждом вдохе я слышала шорох этой мякины. Не представляю, как это люди спят в таких постелях. Но, может быть, к этому привыкают. Или по ночам люди бывают усталые. Потому что я слышала этот шорох при каждом дыхании, даже когда просто сидела на кровати. Мне даже не верилось, что дело просто в дыхании. Я старалась совсем не шевелиться, но шорох все равно слышался. А все потому, что дыхание идет вниз. Кажется, что оно идет вверх, но нет. Оно идет вглубь, и я слышала, как они пьянеют на веранде. Стала представлять себе, что вижу на стене места, куда прислоняются их запрокинутые головы, и говорила: «Вот один пьет из кувшина. Теперь другой.» Будто вмятины на подушке, понимаете?
И тут мне пришла странная мысль. Знаете, как это бывает, если испугаешься. Я глядела на свои ноги и старалась сделаться как парень. Подумала, что хорошо бы мне стать парнем, и потом старалась усилием мысли превратиться в парня. Представляете, что это такое. Как на занятиях, выучишь один вопрос, и, когда приступают к нему, смотришь на преподавателя и думаешь изо всех сил: «Вызови меня. Вызови меня. Вызови меня». Я вспомнила, как говорят детям, что если очень постараться, можно поцеловать свой локоть, и стала стараться. Старалась, как могла. Я боялась и думала, смогу ли узнать, когда это произойдет. То есть, еще не видя, и решила, что смогу, я представляла, как выйду и покажу им — вы понимаете. Зажгу спичку и скажу: Смотрите. Видели? Теперь оставьте меня в покое. И тогда смогу вернуться в постель. Я мечтала, что смогу вернуться в постель, потому что мне хотелось спать. Глаза у меня прямо-таки слипались.
И вот я крепко зажмурилась и стала твердить себе: Теперь я парень. Теперь я парень. Взглянув на свои ноги, я подумала, сколько им причинила. Сколько таскала их по танцам — с ума сойти. Потому что мне казалось, они теперь в отместку занесли меня туда. Я подумала — надо помолиться, чтобы превратиться в парня, и помолилась, а потом сидела не шевелясь и ждала. Потом подумала, что, может, не смогу узнать, и приготовилась взглянуть. Потом решила, что смотреть еще рано: что если взгляну слишком рано, то все испорчу, и тогда уже наверняка ничего не выйдет. И принялась считать. Сперва я стала считать до пятидесяти, потом решила, что этого будет мало, и еще раз сосчитала до пятидесяти. Потом решила, что если не взгляну в нужное время, то будет поздно.
Потом я решила, что нужно как-то застегнуться. Одна девушка ездила летом за границу и рассказывала о железном поясе в музее, что этот пояс король или кто он там, уезжая, замыкал на королеве, и я подумала, это как раз то, что мне нужно. Вот почему я взяла плащ и надела его. Рядом с плащом висела фляжка, я взяла ее тоже и положила в…
— Фляжку? — спросил Хорес. — Зачем?
— Не знаю. Наверно, просто боялась оставить там. Но я думала, вот если б у меня была эта французская штука. Думала, что на ней должны быть длинные острые шипы, и он узнает об этом слишком поздно, когда я воткну их в него. Я воткнула бы их до отказа, и представляла, как на меня потечет его кровь и как я скажу ему Вот тебе! Теперь уж ты оставишь меня в покое! — скажу я ему. Я не знала, что все будет наоборот… Хочу выпить!
