Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман
Оба, камердинер и егерь, прокрались к двери и стали прислушиваться. Циннобер гудел, верещал и свистел в самых удивительных тональностях. Оба стояли в немом благоговенье, и камердинер растроганно сказал:
— Великий человек все-таки их милость, наш господин министр!..
Рано утром в нижнем этаже дома министра поднялся сильный шум. Какая-то старая, одетая в убогое, давно выцветшее воскресное платье крестьянка проникла в дом и стала приставать к швейцару, чтобы он тут же отвел ее к ее сыночку, Маленькому Цахесу. Швейцар объяснил ей, что в этом доме живут их превосходительство господин министр фон Циннобер, кавалер Зеленокрапчатого тигра с двадцатью пуговицами, и что никого из прислуг не зовут Маленьким Цахесом или еще как-нибудь в этом роде. Но крестьянка, дико возликовав, закричала, что господин министр Циннобер с двадцатью пуговицами — это и есть ее милый сынок, Маленький Цахес. На крики старухи, на громовые проклятья швейцара сбежались все, кто был в доме, и галдеж еще более усилился. Когда камердинер сошел вниз, чтобы разогнать людей, столь нагло нарушивших утренний покой его превосходительства, старуху, которую все сочли сумасшедшей, вытолкнули наружу.
Она села на каменные ступени противоположного дома и принялась рыдать, жалуясь, что грубая челядь не пускает ее к милому сыночку, к Маленькому Цахесу, который стал министром. Постепенно вокруг нее собирался народ, и она, не переставая, всем повторяла, что министр Циннобер не кто иной, как ее сын и что во времена его детства она звала его Маленьким Цахесом; вскоре люди уже не знали, считать ли ее безумной, или поверить, что за всем этим что-то кроется.
Старуха не спускала глаз с окна Циннобера. Вдруг она разразилась хохотом, захлопала в ладоши и радостно закричала во весь голос:
— Вот он… вот он… мой крохотулька… мой бесенок… доброе утро, Маленький Цахес!.. Доброе утро, Маленький Цахес!
Все взглянули туда и, увидав маленького Циннобера, который в своем вышитом ярко-красном наряде, с орденской лентой Зеленокрапчатого тигра стоял у окна, доходившего до самого пола, отчего вся фигура коротышки была ясно видна сквозь большие стекла. Увидав его, люди стали смеяться без удержу, шуметь и орать:
— Маленький Цахес… Маленький Цахес!.. Ха-ха, поглядите-ка на этого расфуфыренного павианчика… на этого нелепого урода… на этого корневичка… Маленький Цахес! Маленький Цахес!..
Швейцар и все слуги Циннобера выбежали поглядеть, над чем это так смеется и потешается народ. Но, едва увидав своего хозяина, они стали еще неистовей, чем народ, хохотать и кричать:
— Маленький Цахес… Корневичок… Крохотулька… Бесенок!..
Министр, кажется, только теперь понял, что это неистовство на улице вызвано не кем иным, как им самим. Он распахнул окно, поглядел вниз сверкающими от злости глазами, закричал, заметался, сделал в бешенстве несколько странных прыжков, стал грозить стражей и полицией, тюрьмой и крепостью.
И чем больше его превосходительство бушевало, тем сильнее становились волненье и смех, в злосчастного министра стали бросать камнями, фруктами, овощами — всем, что попадалось под руку. Ему пришлось скрыться…
— Боже правый, — воскликнул в ужасе камердинер, — ведь это маленькое страшилище выглядывало из окна их милости и превосходительства! Что же это такое? Как попал в комнаты этот ведьменыш?
Он помчался наверх, но, как и прежде, нашел спальню министра запертой крепко-накрепко. Он осмелился тихонько постучать…
Ответа не было…
Тем временем бог весь каким образом в народе пошли глухие толки, что этот смешной уродец наверху — действительно Маленький Цахес, присвоивший себе гордое имя «Циннобер» и вознесшийся всяческими неправдами и обманами. Голоса раздавались все громче и громче.
— Спустить вниз этого зверька… спустить его вниз… выбить Маленькому Цахесу пыль из его министерского сюртука… посадить его в клетку… показывать за плату на ярмарках!.. Оклеить его сусальным золотом и подарить детям вместо игрушки!.. Наверх!.. Наверх!..
И народ пошел приступом на дом министра.
Камердинер в отчаянии ломал руки.
— Мятеж… бунт… ваше превосходительство… отворите… спасайтесь! — кричал он, но ответа не было, слышны были только тихие стоны.
Выломали входную дверь, народ, топая и хохоча, поднимался по лестнице.
— Делать нечего! — сказал камердинер и изо всех сил навалился на дверь спальни, тут же и соскочившую с петель со звоном и скрежетом…
Никакого их превосходительства, никакого Циннобера здесь не было…
— Ваше превосходительство… ваша милость и ваше превосходительство… неужели вы не слышите мятежа?.. Ваше превосходительство… ваша милость и ваше превосходительство, куда же вас… прости меня бог, где же вы изволите находиться?
Так кричал камердинер, в полном отчаянии бегая по комнатам. Но ответа не было, только издевательское эхо отлетало от мраморных стен. Казалось, Циннобер исчез бесследно, беззвучно… На улице стало тише, камердинер услыхал какой-то звучный грудной женский голос, что-то говоривший народу, и, выглянув в окно, увидел, как люди постепенно покидают дом, тихо перешептываясь друг с другом и бросая на окна тревожные взгляды.
— Мятеж вроде бы миновал, — сказал камердинер, — теперь их милость и превосходительство, наверно, выйдут из своего укрытия.
Он вернулся в спальню, полагая, что в конце концов министр объявится там.
Внимательно поглядев по сторонам, он увидел, что из прекрасного серебряного сосуда с ручкой, обычно стоявшего у самого туалета, ибо министр очень
