Григорий Медынский - Честь
– Вот, брат, оказывается, – закончил свой рассказ Степа, – хорошо делать людям хорошо!
Так совесть, совсем было загнанная в подполье, выбралась оттуда и осветила для Антона все. Может быть, это не был пока полный и подлинный свет, но одно было ясно: то кособокое и нелепое представление о жизни, которое начало складываться в таком же нелепом и кособоком сознании Антона, вдруг пошатнулось. Он, может быть, и не задумывался еще над тем, что значит жить без цели, без смысла или ставить себе цели, недостойные человека, и создавать себе мимолетные, низменные и такие же недостойные радости за счет других. Может быть, и само звание, назначение человека были недоступны его незрелому еще уму. Но одно вдруг Антон открыл вслед за Степой: как хорошо делать людям хорошо.
И дома ему стало жаль маму, он видел ее осунувшееся лицо, тревожный взгляд и спрашивал, не нужно ли сходить в магазин или еще как-нибудь помочь. Иногда ему хотелось все рассказать ей, но было страшно. Да и ни к чему, – слезы пойдут, а толку не будет. Ведь все равно больше ничего этого не повторится: «буду исправляться!»
В школе Прасковья Петровна тоже заметила в нем перемену к лучшему. Она только не видела одного – что Антон старается не смотреть ей в глаза.
Когда в школе был объявлен воскресник по озеленению Москвы, Антон встал раньше обычного. Он спорил с мамой, что надеть, разыскал в конце концов старый лыжный костюм и тапочки и, наотрез отказавшись взять с собой какой-либо завтрак, пошел на воскресник. Школьники должны были разбить сквер на месте недавно снесенных бараков. Антон работал охотно – рыл ямки для деревьев, таскал носилками землю и вообще делал все, что требовалось. На руках у него появились водяные мозоли, слегка болели плечи, и очень хотелось спать, но на душе было легко и радостно.
Антон много раз сталкивался с Мариной. Она была бригадиром, и Антон видел на ее лице смесь озабоченности и большого, тоже радостного оживления. Одета она была в черные сатиновые шаровары и старую вязаную кофточку. На голове сначала был клетчатый платочек, но он скоро сбился, и тогда ее золотистая головка засветилась, как подсолнечник.
Антон украдкой бросал в ее сторону быстрые взгляды, она чувствовала их и отвечала короткой улыбкой.
Работа наконец кончилась. На пустом и неприветливом месте обнаружились вдруг аллейки, дорожки, клумбы, и было приятно сознавать, что все это дело твоих рук и что в недалеком будущем здесь зазеленеют голые сейчас кусты и зацветут цветы.
Перед тем как расходиться, ребята сговорились вечером пойти в кино: начнутся экзамены, тогда будет не до этого, а сейчас – самое время. Антон решил присоединиться к той компании, в которой была Марина. Придя домой, он наскоро пообедал и стал собираться, надел новый костюм, галстук.
– Куда это ты? – спросила Нина Павловна.
– В кино, с ребятами, – ответил Антон.
– С какими ребятами?
– С какими… Из школы! – по старой привычке попробовал обидеться Антон.
– И девочки будут?
– И девочки будут.
– И Марина? – улыбнулась Нина Павловна.
– Не знаю. Может быть, будет, – с подчеркнутой небрежностью сказал Антон.
– Так тебе деньги на один билет давать?
– Давай на два, – улыбнувшись, в свою очередь, ответил Антон.
Он действительно взял два билета и ходил около кино, поджидая Марину, а заметив ее, пошел ей навстречу,
– Я опоздала… Не знаешь, билеты есть? – раскрасневшись от быстрой ходьбы, спросила Марина.
– Пожалуйста! – эффектным жестом Антон протянул ей два билета.
Марина признательно посмотрела на него и покраснела.
– Ну какой ты молодец! Вот спасибо! Сколько стоит?
– Об этом не спрашивают, – ответил Антон.
– Почему? – удивилась Марина. – Нет, я так не согласна.
Она знала, что многие из девочек вовсе не прочь пойти за счет мальчика на каток, в кино, заглянуть с ним в буфет да еще так, чтобы он угостил «горяченьким» – кофе с пирожным или какао, не задумываясь над тем, откуда у мальчиков могут быть такие деньги. Марину всегда возмущало это, и потому сама она избегала ходить в кино, если в компании были мальчики. Так и теперь: она хотела сама заплатить за свой билет.
– Я так не согласна! Я так не пойду.
Антону очень неловко было брать у нее два рубля. К тому же она дала три, а у него не оказалось сдачи, но в то же время поведение Марины ему понравилось. В компании Вадика и его друзей обычным было «шикануть», щегольским жестом вынуть из нагрудного карманчика сотенную бумажку и на глазах у девушки небрежно протянуть ее буфетчице. И девушки ели и пили, иногда даже зная происхождение этой роскошным жестом протянутой сотенной, и без угощения никуда не стали бы ходить с ребятами. У Вадика на этот счет была даже своя, вычитанная из какого-то иностранного романа теория: чтобы покорить женщину, нужна настойчивость, а чтобы удержать ее, необходимы деньги. Но эта теория, «очевидно, не всегда действовала, и тогда Вадик с раздражением жаловался:
– Тратил-тратил на такую дуру, а она не хочет встречаться.
Было в этой компании и другое, совсем уже гадкое: «батоны» – девицы, которые все расходы, наоборот, брали на себя. Так это было с Галькой Губахой, которая, чтобы привлечь Антона, попробовала соблазнить его угощением. Но об этом не хотелось и вспоминать. И он ни о чем не помнил сейчас и ни о чем не думал, кроме одного: что он пошел в кино с Мариной, с настоящей, хорошей девочкой, и она пошла с ним, и, чтобы покончить с расчетами, они, смеясь, выпили в буфете по порции томатного сока.
И все было хорошо, и настроение было хорошее, и Антон уже заметил понимающий взгляд Жени Барской. Девчонки такой народ – пройдешься с кем-то без всякой мысли, а они уже шушукаются и посылают вслед ехидные улыбочки. Вредный народ и недоброжелательный. Но Антону сейчас не было до Жени никакого дела, – они вместе с Мариной смотрели картину «Сельский врач» и вместе вышли из кино.
– Ну как? – спросила Марина.
– Ничего.
– Как «ничего»? – удивилась Марина. – Такие люди! Настоящие русские люди!
– Кино! – небрежно бросил Антон.
– Что значит «кино»? – загорячилась Марина, – А в жизни разве таких нет? И почему ребята бывают так настроены? Идеал: ха-ха! Мечта: ха-ха! Книги: ха-ха! Нет, правда, почему появилось столько стиляг, что прямо противно смотреть?
Марина была не из тех девочек, которые тараторят, выпуская тысячу слов в секунду, но и не из тех, которые требуют, чтобы их забавляли. А с Антоном она вообще чувствовала себя очень свободно и продолжала говорить то, что думала, что хотелось сказать – о книгах, о Горьком, о том портрете его, на котором он точно хочет вынуть сердце свое, подобно Данко, и дать людям.
Антон не знал, не помнил этого портрета, а когда припомнил, то почувствовал, что не понял его. Для него это было просто изображение, и оно ничего не сказало его сердцу. Он смущенно молчал, и Марина наконец заметила это. Разговор прервался, и наступило то многозначительное молчание, из которого рождается либо отчуждение, либо близость. Они подходили к Горбатому мосту, прошли вдоль решетки детского парка имени Павлика Морозова и свернули туда. Свернули как-то само собой и само собой сели на лавочку. Теперь молчала и Марина, это была ее первая прогулка наедине с мальчиком, при луне, которая здесь, вдали от фонарей, по-настоящему, как луна, светила из-за кружева ветвей, только-только начинающих одеваться в весеннюю зелень.
– А ты что больше любишь: весну или осень? – спросила она.
– Я?.. – неопределенно пожал плечами Антон. – Но знаю.
– То есть как не знаешь? Тебе что?.. Все равно? – Глаза Марины сверкнули лукавством.
– Почему «все равно»?.. – смутился Антон. – А так как-то.
– А я почему-то люблю осень.
В лесу меня все привлекает —Шорохи, груздя хруст,А мысли вдруг наполняютКакой-то восторг и грусть.Красиво в лесу осеннем…Так часто тянет тудаБродить и бродить бесцельно,Идти, не зная куда.
– Чьи это? – спросил Антон.
– А как ты думаешь? – Марина рассмеялась. – Мои.
Антон ничего не ответил и помрачнел.
– Почему ты такой невеселый? И почему ты со всеми как ежик? Почему ты не вступаешь в комсомол?
– А кто меня туда примет? – глухо ответил Антон. – И нельзя меня туда принимать.
– Ну, какие ты глупости говоришь! Почему нельзя? Ты какой-то чудной, стараешься показать себя хуже, чем ты есть. Я тебе уже говорила это. Помнишь?
– Да разве я могу этого не помнить? – горько сказал Антон. – Только на самом деле все наоборот, Марина!
Марина вспомнила Сережку Пронина, его сильные, нахальные руки и тот противный поцелуй, почти на виду у всех. А этот – сдержанный, не навязчивый, даже какой-то понурый, потупившийся, сидит и молчит. А считается хулиганом! Вот он полез в карман, вынул папиросу и нервно стал ее мять. Марина посмотрела на него, на папиросу и вдруг почувствовала какое-то свое право: она взяла из рук Антона папиросу и разорвала ее.
