Залман Шнеур - Шкловцы
— Баавур шмей а-годейл, ки у эл зон у-мфарнес?.. Ашер боро… кхе-кхе… Коомур! Пейсеах. Ёдехо. У-масбиа… Борух ато адейной… (Потому что ради Имени Своего великого Он питает… Которых создал… Как сказано: раскрываешь ладонь Твою и насыщаешь… Благословен Ты, Господи…)
Это значит: у меня нет жалости? Не на того напала! Ведь я, кажется, ждал-ждал, но теперь, думаю…
Понимает сразу Гитка-вдова, о чем думает реб Лейба, и продолжает:
— Ну, если я немного затянула с платежом, так что с того? Я вам платила каждую неделю с прицентом, кажись, каждую неделю… пока мой малой не заболел скарлатиной…
Лейба-горбун разводит руками и пучит глаза:
— Ай, нейде лехо, адейной, элэейну… (Благодарим тебя, Господь, Бог наш…)
Это значит: на все воля Божья, что же тут поделаешь?
А Гитка-вдова продолжает плакаться ему:
— Аптекарь забрал у меня все до копейки, а наш фершал, такой-сякой, вы ж его знаете…
Лейба-горбун поводит бровями и поднимает палец:
— Ми-кол цорейсейну!.. Be но ал тацрихейну… (От всех бедствий наших, чтобы не нуждались мы в одолжениях людских…)
Это значит: знаю ли я их?! Дай Бог, чтоб не пришлось с ними дело иметь!
Думает Гитка-вдова, что сердце у Лейбы-горбуна смягчилось, что все уже на мази, и сразу же берет быка за рога:
— Мне кажется, реб Лейба, вы же знаете… Сколько я там пропустила? Всего пару недель… ну, мы же евреи…
Удивляется Лейба-горбун:
Овину, малкейну, адирейну? (Отец наш, Владыка наш, Могучий наш…)
Это значит: только пару недель?
— А-мелех, ох, а-тейв ве-амейтив!.. (Царь благой и дарующий благо…)
Это значит: хорошо! Сейчас посмотрим.
Вытаскивает Лейба-горбун из-за пазухи книжечку и начинает вперемешку с благословением считать на пальцах:
У-эйтив... (И Он делал…)
И загнул один палец.
— У-мейтив… (И Он делает…)
Два пальца.
— У-йейтив лону. (И Он будет делать…)
Три.
— У-гмолону у-геймлейну у-йигмелейну... (И Он воздавал, и Он воздает, и Он будет воздавать нам добром…)
Еще три пальца, вместе шесть.
— Ну, лхейн у-лхесед у-лрахамим у-лревах… (В милосердии, и в сострадании, и в любви, и в благосклонности…)
Десять.
— Ну, ацлохе... (Удачей…)
Это еще одна неделя, еще один палец, и все. Итого одиннадцать. Одиннадцать пальцев.
— Ну вот видите! — растолковывает Гитка. — За одиннадцать недель, слава богу, я заплатила с прицентом.
Но Лейба-горбун опять разгибает пальцы и считает по новой, качая головой над каждой неоплаченной неделей и одновременно продолжая благословлять:
Парносо… (Заработком…)
Нет ничего.
— Ве-халколо… (И пропитанием…)
Нет.
— Ве-рахамим… (И милостью…)
Ничегошеньки.
— Ве-хаим… (И жизнью…)
Прошлогодний снег!
— Ве-шолейм… (И миром…)
Опять ничего.
— Ве-хол тейв… (И всяким благом…)
Дрянь!
— У-микол тув… (И ни в каком благе…)
Тоже нет ничего. Хм! В общем, за семь недель ни копейки не заплатила.
— О-рахамон у-йиштабах, хе-хе, ледейр дейрим! (Милосердный, и Он восхваляем всеми поколениями…)
И это у нее называется пара недель!..
— Ох, ох! У-лейлмей эйломим. (И навечно…)
Лучше бы ему не дурили голову!
Гитка-вдова в отчаянии, сердце у нее щемит:
— Но мы же зарабатываем, реб Лейба, скоро зимняя ярмарка, вот мы все и решим…
Ничего, он ведь может еще подождать какие-нибудь шесть… то есть, она хотела сказать четыре недели, то есть…
Лейба-горбун уже начинает слегка сердиться:
— О-рахмон у-йишлах лону эс элийоу а-нови?.. (Милосердный, и Он пошлет нам Илью-пророка…)
Это значит: еще месяц ждать? Еще чего!
— Кмей шнисборху авейсейну авроом йицхок ве-янкев!.. (Как были благословленны отцы наши Авраам, Исаак и Яков…)
Это значит: врагам такого не пожелаю!
— Реб Лейба, — всхлипывает Гитка, — это вы просто так говорите. Вы вовсе не такой плохой.
Это Гитка пытается подольститься.
Отвечает ей Лейба-горбун, качая головой из стороны в сторону:
— Бакейл микейл кейл, кейн йворейх эйсону кулону йахад… (Всем, так благослови нас всех вместе…)
Это значит: пусть ему Господь так поможет, как все ее добро распродадут, распродадут до последней подушки. А ждать он больше не будет!
— Ах вот вы какой! Убийца! — визжит Гитка-вдова. — Нечестивец! Каменное сердце!
Лицо Лейбы-горбуна кривится, как от кислятины, он кричит ей в ответ, размахивая руками:
— Бморейм йламду алейхем! Ве-олейну зхус!.. (Пусть о них и о нас решат к добру…)
Это значит: заткнись и убирайся подобру-поздорову!
И, пожав сутулыми плечами, он заканчивает уже тише:
— В-нисо брохо меейс адейной, на-на-на, у-цдоко мейелейхей йишейну. Мда! (И получим мы благословение от Господа… И милость от Бога спасения нашего…)
Это значит: много он повидал попрошаек за свою жизнь, но такой напасти, как Гитка-короткая, еще не видел…
— Мерзавец, — кричит Гитка, — я к людям пойду, да я… Пусть город знает!
Лейба-горбун кажет Гитке фигу через стол и резко перебивает ее:
— Магдил йшуейс малкей! Ве-эйсе хесед лимшихей! (Взращивает спасение для Своего царя и источник милости для Своего помазанника…)
Это значит: фигу вам с маслом! И вон из моего дома!
Гитка-лавочница убегает в слезах, но Лейба-горбун не прерывается: он, закрыв глаза и с глубокими вздохами, сосредоточенно вымучивает конец благословения, произнести которое ему так гнусно помешали:
— Ай, еру эс адейной кдейсов[151], ах, ах, ах, ки эйн махсер лирейов. (Трепещите перед Господом святые Его, ибо нет скудости у боящихся Его.)
Файвке все это было как триятр, который дал возможность слегка развеяться и освежиться посреди нудного урока, а Зельдочка, наоборот, немножко испугалась. Гершке-умнику, учителю, тоже как-то не по себе, он больше не глядит на хозяина, только колупает нос и бегает от Зельдиной тетрадки к Файвкиной хрестоматии и обратно. Потом смотрит на часы и говорит:
— Да-с!..
Зельдочка закончила последнюю строчку Екатеринослава, а Файвка — последнюю строчку очень интересной сказки о репе. Внезапно учитель победоносно ревет:
— И вытянули репку! — И они выдернули репу.
Это была уже вторая победа, которую Гершка-умник одержал сегодня над дедкиной репой, и всего за час.
Но, слава богу, он закрывает русскую книжку, дает домашнее задание на завтра… и досвидание!..
«Первая лекция» в каменном доме Лейбы-горбуна закончилась.
Ярмарочные чудеса
пер. В.Дымшица
1На Троицу, это после Швуес, в Шклове большая ярмарка. Прибывают мужики со всех окрестных деревень; везут скот, подросших телят, лён, щетину, невыделанные овчины и остатки прошлогоднего зерна. Приезжают цыгане с лошадьми, кацапы из Расеи — с конфетами, оловянными игрушками, деревянными куклами и разноцветными платками. Местные евреи бегают, суетятся. Лавочники засучивают рукава, ставят к прилавку всех своих чад и домочадцев. А приезжие, незнакомые молодцы в высоких сапогах, с раскрасневшимися лицами устанавливают длинные палатки и разгружают в них полные телеги овчинных шуб, грубых сукон, легких немецких плугов и тяжелых русских топоров и серпов — всякого товара для деревенского люда. Все кипит и шумит три дня подряд. И над шумной толкучкой стоят жаркие испарения человечьего пота и скотьих тел. Ни на рынке, ни на окрестных улицах нет ни одного свободного колодца. Вокруг каждого столпились лошади и как через соломинку тянут холодную воду из ведер сквозь свернутые в трубочку губы… Потом обыватели обнаруживают — на то и ярмарка — в чае сварившиеся зернышки овса… и кривятся. Шамесы, раввины и габаи многих синагог молятся минху одни. Трудно собрать миньян. Зато на большой рыночной площади воздеты к небу оглобли понаехавших телег — целый лес деревянных рук. Кажется, они вместо захлопотавшихся людей молят Бога и за евреев и за мужиков, чтоб послал Он им всем добрую ярмарку, ярмарку доходную и удачную…
Дела дяди Ури никак не связаны со Шкловской ярмаркой, поэтому на Троицу его почти никогда не бывает дома. Он объезжает на пароходе все города по Днепру от Могилева до Киева и скупает по дешевке старую бронзу, шитую парчу, серебряный лом, а если попадутся, то и хорошие камни: старые драгоценности с «розами»[152], с молочными опалами, с пластинками бирюзы — камнями он тоже торгует. У дяди Ури есть в Расее свои постоянные покупатели, главным образом, на Нижегородской ярмарке, которая бывает перед Рош-а-Шоне.
