Норман Дуглас - Южный ветер
— Он всего только мальчик, — говорила она.
В разговорах, которые вело с нею это дитя природы, и которые она по мере возможности поддерживала, ей понемногу открылось, насколько ошибочными были её суждения о русском характере. Она начала постигать сокровенный смысл той братской любви, того апостольского духа, который связывал воедино все сословия необъятной Империи, начала уважать простоту русской души, её спокойную, величавую веру. Она пересмотрела свои ограниченные лютеранские взгляды и открыто признала, что была кругом неправа, заявив однажды, будто Белым Коровкам следует «уделять побольше внимания мылу и поменьше спасению души». Магия любви! Она смягчила, и далеко не впервые, её отношение и к человечеству вообще, и в частности, в данном конкретном случае, к членам благочестивой общины; разве все они не братья ей и не сёстры? Она даже связала шесть пар тёплых шерстяных носков и с учтивой запиской отправила их Учителю — записка осталась без ответа, но и носки назад не вернулись. Что же касается Петра, она называла его своим Петриком или, в наиболее несдержанные минуты, Петром Великим. Вскоре он стал приходить на виллу всякий раз, как там садились за стол и оставаться на несколько часов, которые они посвящали борьбе с русскими родовыми окончаниями. Он не скрывал удовольствия, с которым набивал за её счёт свой крепкий молодой желудок; это было самое главное, а всё, получаемое в довесок, он принимал как дар богов. Не будь он таким простаком, он мог бы вытянуть из неё сколько угодно денег. Их роман продолжался уже четыре месяца — срок для таких романов немалый.
Не впервые пришлось госпоже Стейнлин испытать на собственном опыте неудобства, связанные с местонахождением её дома. Это была, как часто указывал дон Франческо, «наиболее неудачно расположенная в стратегическом отношении вилла на всём Непенте». Ах, этот мыс, перешеек или как он там называется, чем он её только привлёк? Какой демон соблазнил её купить эту землю? Как она завидовала другим — Киту, к примеру, который, будь он человеком подобного склада, мог средь белейшего дня принять какого угодно гостя, и тот вошёл бы в обветшалые ворота и вышел из них так, что никто бы ничего не заметил! Она совещалась с самыми дорогостоящими специалистами по земледелию, добиваясь ответа, — как вырастить на этом мысу хоть что-то, способное прикрыть подходы к дому. Безуспешно. Почва была неплодородной до крайности, неподатливый камень; несколько растрёпанных ветром олив ничего не скрывали, а углядеть рубаху Петра не составляло труда ниоткуда — даже с рыночной площади. На Непенте всё быстро становится известным. Её уже начали донимать ехидными вопросами о том, как подвигаются «уроки русского языка». Назревал скандал. Пуще всех ярился синьор Малипиццо. Он ненавидел всю русскую шатию и строил различные планы насчёт того, как изгнать её с острова. Друг Судьи, Консул, целиком разделял его взгляды. Он то и дело повторял, что надо что-то делать.
Прослышал об их романе и Учитель, даром что жил он затворником. Он опечалился, но не чрезмерно, выбор учеников у него был богатый. Каждый, кто прибывал из Святой Руси, независимо от пола и возраста на несколько часов или дней — как получится — уединялся с Учителем в его обители, дабы пройти посвящение в Закон и проникнуться пониманием значения оного: таков был обычай Нового Иерусалима. Эта система духовного контроля давала Учителю веру в то, что рано или поздно он отыщет преемника. К тому же, отступничество любимого ученика было лишь каплей в океане его печалей. Его терзала тайная мысль о том, что на самом пороге возвращения к былому мирскому процветанию он, поддавшись вдохновению, изрёк это несчастное Второе Откровение касательно теплокровных скотов. Как он не вспомнил о Великих Князьях, о том, какая это богохульственная, скорая на расправу клика? «Вот что бывает, — говорил он, — когда ставишь служение Господу превыше услужения властителям земным». Положение со Вторым Откровением было безвыходным, оно-то и вынуждало его оставаться изгоем на этом острове. Период изгнания никак не кончался, хотя Непенте, в целом, был бы рад никогда больше его не видеть, — в особенности синьор Малипиццо.
Между тем, Белые Коровки жили себе, как умели: те, что побогаче, в домах, укладываясь спать по пятнадцать-двадцать душ в одной комнате, на благой манер патриархальной Руси, — те, что победнее, в развалинах, сараях, погребах, а то и в пещерах, которых много было средь скал. При таком климате, как на Непенте, ночлег отыскать нетрудно, если не слишком привередничать по части сов, летучих мышей, ящериц, жаб, уховёрток, многоножек и — от случая к случаю — скорпионов.
ГЛАВА XV
В пещере Меркурия русские не жили. Далеко, неудобно, подойти трудно, да к тому же ещё привидения. В древности здесь совершались жуткие обряды. Стены сочились человеческой кровью. Предсмертные стенания жертв, которых вспарывал нож жреца, сотрясали гулкие недра. Так гласила легенда, имевшая хождение в те времена, когда легковерные монахи писали хроники, страницы которых стали для монсиньора Перрелли, человека отнюдь не легковерного, кладезем любопытнейших сведений.
Затем настала эпоха Доброго Герцога Альфреда. В определённых случаях Его Высочество предпочитали изображать консерватора; Доброму Герцогу нравилось вызывать к жизни воспоминания о давно похороненном прошлом. Привидения его не заботили. Он любил всё держать под личным контролем. Высказав в присущей ему афористичной манере мысль о том, что «не всякая древность воняет», он вплотную занялся пещерой Меркурия и приказал проложить к ней удобные лестницы, достаточно широкие, чтобы по ним могли, двигаясь вровень, пройти двое самых дородных членов его Тайного совета, — лестницы сквозь расщелину в скале спускались прямиком ко входу в пещеру. Что там происходило в пору его правления, никто толком не знал. Род людской склонен верить самому худшему, что рассказывают о любом великом человеке, и каких только глупостей и даже гадостей не говорилось о Герцоге, правда, не в то время, когда он был ещё жив. Клятвенно уверяли, к примеру, будто он возродил традиционные у древних пытки и человеческие жертвоприношения — даже усовершенствовал их в духе упоительного Ренессанса. Многие готовы были направо и налево рассказывать с обстоятельными и надуманными подробностями о том, как Герцог, переодеваясь Сатаною и не упуская при этом ни единой мелочи убранства, пытался продлить свою жизнь и предотвратить упадок телесного здравия, используя для этого кровь невинных младенцев, искусно предаваемых смерти после ужасных и длительных мук. Нужно ли говорить, что отец Капоччио посвятил сему предмету несколько леденящих душу страниц.
Мистер Эймз, досконально изучивший правление Герцога Альфреда, пришёл к заключению, что такого рода эксцессы следует считать несовместимыми с характером этого правителя, характером, самой яркой чертой которого была любовь к детям. Рассуждая как об этих, так и о ещё более туманных обвинениях, мистер Эймз заявлял, что Герцог был по натуре человеком слишком жизнерадостным, чтобы предавать кого-либо пыткам — не считая, разумеется, тех, кто по его убеждению вполне таковых заслуживал. В общем и целом, мистер Эймз относился к подобным слухам с большим скептицизмом. Монсиньор Перрелли мог бы поведать нам правду, если бы дал себе труд сделать это. Но по причинам, о коих смотри ниже, он проявлял редкостную сдержанность во всём, относящемся до правления его великого современника. Он сообщил лишь следующее:
«В тот же самый год Его Высочество соблаговолили восстановить и привести в прежнее рабочее состояние полуразрушенное капище в скалах, известное средь простолюдинов как пещера Меркурия.»
Привести «в прежнее рабочее состояние». Звучит подозрительно, здесь словно бы содержится скрытое обличение. Следует помнить, однако, что историк Непенте питал к своему Государю (о коем также смотри ниже) недобрые чувства, будучи в то же время слишком благоразумным, чтобы высказывать их в открытую; возможно, эти отмеченные горечью и имевшие глубоко личные причины чувства и оправдывали в его глазах косвенные выпады подобного рода, каковые он позволял себе всякий раз, когда чувствовал, что ничем не рискует.
Так оно всё и осталось — окутанным тайной. Поскольку число привидений удвоилось — к древним добавились жертвы Доброго Герцога, — пещера пришла в ещё больший, нежели прежде упадок. Простонародье избегало разговоров о ней, а если и вело их, то шепотком. Островитяне, услышав о какой-нибудь явственной несусветице, приговаривали обычно: «Рассказывай! Такое бывает только в пещере Меркурия». Когда же кто-либо бесследно исчезал — из дома или гостиницы — или когда с кем-то случалось что-либо постыдное, жители острова говорили: «Поспрошайте в пещере» или просто «Спроси у Меркурия». Дорога к пещере совсем обвалилась. Да туда никто и не ходил, разве что средь бела дня. В ночное время на острове нельзя было сыскать более безопасного места — хоть для убийства, хоть для любви. Вот что представляла собой пещера Меркурия.
