Джозеф Конрад - Изгнанник
— Пойми, — тихо сказал он, — что я дарю тебе его жизнь не как милость ему, а в наказание.
Она вздрогнула, жадно впивая в себя каждое его слово, и замерла неподвижно.
— Какое наказание? Ты хочешь его увезти? Отнять у меня? Слушай, что я сделала… Это я…
— А, — воскликнул Лингард, смотревший на дом.
— Не верьте ей, капитан Лингард, — крикнул Виллемс, появляясь на пороге, с опухшими веками и обнаженной грудью. Он постоял, ухватившись руками за косяк двери, с диким видом, точно его распяли. Затем вдруг кинулся вниз по затрещавшим дощатым сходням.
Легкая судорога пробежала по лицу Аиссы, и слова, бывшие у нее на губах, упали непроизнесенными, в ее темное сердце; упали к грязь, камни и цветы, которые есть на дне каждого сердца.
IV
Почувствовав под ногами твердую почву двора, Виллемс выпрямился и замедлил шаг. Он шел вперед, смотря прямо в лицо Лингарду, не сводя с него глаз. Он остановился в нескольких шагах от Лингарда. Остановился просто потому, что не мог идти дальше.
„. — Не верьте, — начал было он.
Приступ кашля прервал его слова.
— Ну-с, — сказал Лингард. Его рука крепко сжала в кармане куртки револьвер, и он подумал о том, как скоро и быстро он мог бы свести счеты с этим человеком, который отдается в его руки, и как мало удовлетворения дал бы ему такой конец. Он не мирился с мыслью, что Виллемс может ускользнуть от него, простясь с жизнью; избавиться от сомнений, страха и мучений совести в мирном покое смерти. Он держал его в своих руках и не намеревался убивать.
Он тяжело перевел дух. Виллемс слегка моргнул глазами, и это вывело Лингарда из себя: какое новое оскорбление. Негодяй смел пошевельнуться! Он осмеливался двигаться, дышать, существовать, здесь, прямо перед ним. Он перестал сжимать револьвер. Ему захотелось другого рода удовлетворения. Голыми руками, черт возьми! Никакого огнестрельного оружия! Руками, которые схватят негодяя за горло, сдавят его, превратят его лицо в бесформенный кусок мяса; руками, которые почувствуют отчаянность его сопротивления и победят его в безумном наслаждении бешеной схватки.
Он выпустил из рук револьвер, шагнул — и все исчезло перед его глазами. Он не видел ни мужчины, ни женщины, ни неба, ни земли, ничего, как будто он оставил весь видимый мир за собой. И в этой темноте он услыхал крики, унылые, жалобные, подобно крикам морских птиц, обитающих на одиноких скалах океана. Затем, внезапно, в нескольких дюймах от своего лица увидел его лицо. Он почувствовал что-то в своей левой руке. Его горло… Он сжал сильнее. Теперь он пришел в себя. Он мог видеть быстрое моргание век, ряд зубов, белевших под свисши ми усами, сильных, крепких зубов… Вот бы вбить их в его лжи вую глотку… Он замахнулся правой рукой. У его ног раздались крики морских птиц, что-то держало его за ноги… Что за черт!. Он нанес удар прямо с плеча и почувствовал, что ударил по чс му-то безжизненному, несопротивляющемуся. Сердце в нем опустилось от разочарования, бешенства и унижения. Он раз жал левую руку и увидел Виллемса, отшатнувшегося назад с лицом, закрытым белым рукавом куртки. А! Он не хочет драться, не хочет защищаться?.. Подлец! Явный подлец! Он был изумлен и огорчен до глубины души, он испытывал отчаяние малого ребенка, у которого отняли игрушку… Не веря своим глазам, он крикнул:
— Неужели ты до конца останешься подлецом?
Он ждал ответа со страстным нетерпением. Он ждал какого — нибудь слова, угрожающею движения. Ничего! Только обращенные на него два немигающие глаза упорно сверкали над белым рукавом. Он увидел, как эта поднятая рука отделилась от лица и опустилась вдоль тела. На белом рукаве появилось большое, красное пятно. Щека была раскроена. Из нее текла кровь. Из носа тоже. Лингард смотрел на кровь с чувством мрачного удовлетворения, жалости и гнева. Это мало походило на акт правосудия. Ему захотелось ближе подойти к этому человеку, услышать от него что-нибудь ужасное и гнусное, что могло бы оправдать жестокость расправы. Он сделал движение вперед и почувствовал, что ноги его сжаты. Он в изумлении опустил глаза вниз и увидел распростертую по земле женщину.
— Пусти! — крикнул он.
В ответ на это она еще сильнее обхватила его ноги. Он сделал неимоверное усилие освободиться и, попытавшись поднять ногу, топнул ей. Вдруг послышался резкий голос:
— Легче, капитан Лингард, легче.
Он быстро повернулся к Виллемсу, захваченный воспоминаниями, пробужденными в его памяти знакомыми словами. В старые дни, когда Виллемс был его доверенным, надежным сотрудником в торговых делах в заброшенных, опасных местностях, этот человек, умевший владеть собой много лучше его, не раз выводил его из затруднения и избавлял от последствий излишней горячности своевременным добродушным предупреждением: «Легче, капитан Лингард, легче», сказанным на ухо или крикнутым громко, смотря по обстоятельствам. Да, это был славный парень, им же выведенный в люди. Останься он с ним, ничего бы подобного… Он крикнул Виллемсу:
— Скажи ей, чтобы она отпустила меня, или…
Он услыхал, как Виллемс что-то ей крикнул и, переждав, рассеянно посмотрел вниз. Растянувшись, она лежала неподвижно, положив голову на его ноги. Им овладело нервное нетерпение, похожее на страх.
— Прикажи ей меня отпустить, Виллемс, с меня довольно этого!.. — закричал он.
— Ладно, капитан Лингард, — спокойно ответил Виллемс, — она вас уже отпустила. Снимите ногу с ее волос, она не может встать.
Лингард отскочил в сторону и, быстро повернувшись на месте, увидел, как она села, закрыв лицо руками. Он снова обернулся к Виллемсу. Тот стоял все так же прямо, неуверенно покачиваясь на ногах, как пьяный, силящийся удержать равновесие.
— Что ты можешь сказать в свое оправдание? — раздраженно со скрытой злобой крикнул ему Лингард.
Виллемс, пошатываясь, медленно направился к нему.
— Красивый поступок, — сказал Виллемс.
Он стал перед ним с закрытым опухшим глазом, ощупывая свое разбитое лицо. Проводя рукой по куртке, он покрывал белую ткань кровавыми пятнами. Лингард, не говоря ни слова, смотрел на него. Стерев, наконец, кровь, Виллемс остановился перед ним, опустив руки, с изуродованным лицом.
— Красивый поступок, нечего сказать, — укоризненно повторил он, с трудом ворочая языком.
— Я был слишком хорошего мнения о тебе, — сказал Лингард.
— А я о вас. Неужели вы не понимаете, что я мог бы убить этого болвана и спалить все дотла, все снести с лица земли. Вы бы и пепла не собрали. Я мог все это сделать и не захотел.
— Ты не мог. Ты не посмел, негодяй! — закричал Лингард.
— Какой смысл ругаться?
— Верно, — согласился Лингард, — для тебя не найдется подходящих слов.
Наступило короткое молчание. При звуке их голосов Аисса поднялась с земли и подошла. Жадно перебегая безумными глазами от одного лица к другому и ловя на лету каждое произнесенное слово, она имела беспомощный вид человека, тщетно напрягающего ум, чтобы уяснить себе таинственный, роковой смысл того, что говорится на непонятном языке.
— Вы ударили меня, оскорбили… — снова начал Виллемс.
— Оскорбил! — запальчиво крикнул Лингард. — Да кто и что может оскорбить тебя… тебя…
Он сделал шаг вперед.
— Легче, легче! — спокойно сказал Виллемс. — Я говорю вам, что не буду драться. Поняли? Я пальцем не двину. Если б я захотел причинить вам зло, — продолжал он, — уничтожить нас, я бы уже сделал это. Я простоял в дверях достаточно долго, чтобы успеть спустить курок, — а вы знаете, что я хорошо стреляю.
— Ты промахнулся бы, — уверенно сказал Лингард. — Ведь есть же на земле справедливость!
Звук этого слова заставил его остановиться, как неожиданный и безответный упрек. Гнев оскорбленной гордости уже вылился в ударе, и в душе его не осталось ничего, кроме чувства позора и стыда, неясного, но отвратительного и жуткого. Да су шествует ли на земле справедливость? В простоте сердца своего он не мог найти ни малейшей причины, цели, объяснений, ко торые могли бы оправдать существование на земле этой лжи вой, зловредной твари, способной на самую подлую измену, способной, после совершения ее, продолжать жить, двигаться и говорить с людьми — нахально и безнаказанно. Он сам чувство вал невыносимый стыд при виде этого человека и считал себя как бы ответственным за то, что тот продолжает жить.
Раздавшийся снова голос Виллемса заставил его вздрогнуть.
— Я всегда вел честную жизнь. Вы это знаете. Вы всегда хвалили меня за мою стойкость, вы это тоже знаете. Вы знаете также, что я никогда не крал, — если вы это имеете в виду. Я взял в долг; вы знаете, сколько я уже отдал. Я сделал безрассудную ошибку. Но примите во внимание мое положение там. Я немного запутался в своих делал, у меня были долги. Мог ли я позволить себе идти ко дну на глазах всех этих людей, завидовавших мне? Но все это уже прошло. Я сделал безрассудную ошибку и заплатил за нее.
