Анна Бригадере - Бог, природа, труд
— Да, да. Поспокойнее стал. Может, и обойдется. Приедет доктор, может, все и обойдется.
Ворота сарая распахнуты настежь. В проеме стоит мать.
— Вставай, дочка, школьное платье надень да обуйся.
— Разве в школу пора?
— Не в школу. В другое место. Записку от доктора отнесешь, там тебе дадут что-то.
— Доктор был?
— Только уехал.
— Что он сказал? Что сказал доктор?
— Что сказать он мог? Вопросов не задавай, торопись!
Аннеле оделась, а мать уже ждет ее во дворе — протягивает бумажку, написанную доктором, да кусок хлеба на дорогу.
— В дом не входи, не тревожь. Доктор порошок дал. Как будто притих чуток. Может, поспит немного. А ты беги. Видишь, за железной дорогой большой лес — это Унгурский лес, а крыши вдалеке — это Унгури, а в лесу том женщина живет. У нее то, за чем идешь. Дорог в лесу много, а когда выйдешь на верную, приведет она тебя прямо к ее домику. Дом красивый, с палисадником. Женщина эта повитуха. Встретишь кого, тут же и спрашивай, где повитуха живет. Каждый скажет. Дорогу объяснить не могу, сама там никогда не бывала. Если дорог много, то как встретишь кого, сразу спроси. И держись больше унгурской стороны. Было б кого послать, тебя бы не отпустила. Янис доктора повез, да и он притомился, всю ночь не спал, а Микелис не гож для такого дела.
Аннеле сорвалась с места. Мать крикнула ей вдогонку:
— Не гони, не гони так, устанешь! Путь не близкий, на обратную дорогу сил не хватит. Да запомни все, что наказала.
Аннеле зашагала вперед. Лес, казалось, совсем близко. Тут же и железная дорога.
Но перебраться через железную дорогу не удалось. В широких канавах поблескивала желтая от глины вода, хотя дождей давно не было. Низина. Пришлось шагать до переезда.
Когда Аннеле пересекала дорогу, жена обходчика проводила ее строгим взглядом — что-то не примечала она здесь эту девочку. Может быть, она знает, где дом повитухи, мелькнуло у Аннеле, но сторожка уже осталась позади. Не у первого же встречного дорогу спрашивать. Да и лес, вот он. Дорога сворачивала направо, огибая топкие места, где были накиданы сучья, чтоб в дождливую пору не вязли повозки, и наконец привела в красивый лес и сама стала широкой-широкой, как большак. Словно зеленый поток, струилась она среди деревьев.
Аннеле казалось, что впервые видит она такой удивительный лес.
Какая сочная, зеленая трава, какие большие цветы, краски невиданные, а какие деревья могучие! Березы вершинами в поднебесье устремились, листья у дубов блестящие, точно в Янов день, вязы раскинули свои ветви, словно шатер, под ними струятся золотистые легкие тени. Усталости как не бывало. Живительную радость излучало все, что окружало ее здесь. Как дурной, мучительный сон забылось и то, почему она очутилась в этом лесу. Словно волшебный свет заполнил сердце девочки, вытеснив весь мрак. Вершины деревьев высоко-высоко, беспределен небесный свод, залитый солнечным сиянием. Нет боли, нет страданий! Гладкие бархатные дороги зовут, манят, ноги сами идут. Целый бы день вот так шла и шла.
А домика все не было.
За поворотом вместо одной дороги стало три. По какой же идти? Глаза выбрали самую красивую.
Так шла она, шла, пока не показалось ей, что дорога ведет назад. Но только не в сторону Унгури, не в сторону какого-то другого обжитого места — чем дальше, тем колея становилась все незаметнее.
Придется вернуться к развилке и пойти по другой дороге.
Чтобы сократить путь, она решила пройти через лес.
Вскоре она снова очутилась на дороге, но тут ей почудилось, что это вовсе не та дорога, по которой она шла.
Деревья как будто не те, да и дорога внезапно опять разветвилась. Но она еще сомневалась: может, и та дорога, просто боковую она не заметила?
И ничего лучшего не придумала, как повторить первую попытку: идти по одной из них, пока не выйдет на широкую дорогу, если же нет, то повернуть назад и пойти по второй.
Но широкая дорога исчезла, словно с лица земли ее стерли. Она сбегала в одну сторону, сбегала в другую. Смотрела, искала, пока не поняла, что заблудилась окончательно.
Остановилась, глянула на тень. Был полдень. Припомнились страшные рассказы о леших, сбивающих путников с дороги. Незнакомые места, неведомые дороги. Самый полдень! А вдруг появится леший?
Стремительно огляделась. Расправила плечи. Нет, нельзя ей бояться. Будь что будет, она не испугается. Но вот куда идти? Что делать? Надо было спросить у жены обходчика. А здесь у кого спросишь? Ни живой души.
И с тяжелым сердцем она снова двинулась вперед. Вдруг остановилась и не могла больше сделать ни шагу. Что же делать? И ее охватила такая усталость, такое отчаяние, что она упала на землю.
Защитный панцирь — чувство восхищения и радости, которое подарила ей природа, когда вошла она утром в лес, — внезапно рассыпался на осколки, снова навалилось горе, смутное, черное, страшное.
Отец! Что делает он сейчас? Каково ему? И ждет ее. Мама все поглядывает в сторону Унгури и ждет. А она заблудилась, дороги отыскать не может. Но от нее помощи ждут. От нее!
А что если весь день искать придется и все равно она не отыщет? Ночь наступит, а она все не найдет. Что тогда? Ни туда ни сюда дороги не знает.
— Боженька, боженька, укажи мне домик!
В отчаянии она оглядывается вокруг, словно молит о помощи. И вдруг ей чудится, что в одном месте наряд у деревьев светлее и прозрачнее. Она бежит туда прямо через лес. Деревья расступаются, и вот они все реже и реже. А вот и крыша, и сад, и дом. Красивый, и перед ним палисадник. Дом весь укрыт цветами, много цветов, нежатся они на солнце. Неужто место, которое она искала, так близко? Почему ж она так долго блуждала вокруг и ничего не видела? Не в сказке ли все это?
Нет, не в сказке. Кудахчут куры, хрюкают поросята, играют, ссорятся дети. Живут здесь люди.
Молодая приветливая женщина появляется на пороге: «Кого ищешь, девочка?»
Аннеле излагает свою просьбу. Легко текут слова, словно клубок разматывается, но посреди рассказа она замолкает. Отчего эта приветливая женщина печально покачала головой, когда сказал она о болезни отца? Или знала больше, чем хотела показать? Ни о чем не спросила, вошла в дом и вскоре вернулась, вынесла узелок: «Неси осторожней!» — сказала и вздохнула: «Пусть попробуют, авось поможет».
А когда Аннеле поведала, как долго плутала по лесу, добрая женщина вывела ее на прямую тропинку. И они идут вдоль опушки. Неподалеку видны Унгури. Мирно стоят, окруженные садами. Там сегодня, знать, нет никакой беды.
Дальше дорога уже знакома, и Аннеле чуть ли не бегом мчится домой.
Механически мать берет узелок. «Поможет ли теперь?» — печально качает головой. Не спрашивает даже, где Аннеле была так долго. Кажется, она и не замечает, что день уже клонится к закату.
Лаукмалис еще не уехал. «Не к добру это», — думает Аннеле. Спросить, как чувствует себя отец, она не осмеливается. Входить в комнату больного с тех пор, как вчера запретила ей мама, тоже не решается. Помочь ничем не может, и посмеяться вместе с отцом, как бывало, не может, если же будет грустной — отец заметит, а ему и так плохо, очень плохо. Никто с ней не разговаривает, никто не поможет ей нести тяжкую ношу, которая так неожиданно свалилась на нее. Она знает: всем тяжко, но они хоть говорят между собой, они, похоже, знают нечто о той ужасной тайне, которая окутала Новый дом и которую Аннеле не может отгадать, словно трудную загадку. Она пытается прочесть ответ в глазах взрослых, прислушаться, не зазвучат ли их голоса веселее — значит, есть надежда; пытается угадать по их шагам, неторопливым, спокойным или поспешным, взволнованным: будет ли снова все хорошо, будет ли, как было?
В большой недостроенной комнате стоит кровать. Лаукмалис, когда не сидит у отца, спит на ней, потому что ночью глаз не сомкнул. Мать входит к нему, и они ведут тихий разговор.
— Не помогает, все пустое! Что ни давай, что ни делай! Ничего не помогает. И сколько терпеть можно? Как бы ни был силен человек, а когда-никогда сломается. Во двор давеча вывела, так на ногах уж не стоит. Виснет на руке, что тебе дитя. А то вдруг с прежней силой сожмет мою руку: останься, останься, не уходи! Чего: останься, как надо-то? Глаза вдаль устремит, потом оглядится.
Голос матери затихает, слова едва слышны.
— Крепкое дерево буря ломит, — говорит Лаукмалис.
Аннеле не хочет больше ничего слышать. Одно она видит: стоит отец тихо-тихо, и только взглядом все вокруг обводит, словно с миром прощается.
Брат стоит возле колодца. Лицо распухшее, глаза красные, заплаканные.
— Не гляди! Чего смотришь? — отворачивается он сердито. И долго моет лицо и глаза, чтобы стереть следы слез.
— Ты пойдешь к отцу?
Брат знает, что последует дальше: возьми меня с собой! И отвечает, не дожидаясь просьбы:
