Жан-Ришар Блок - «…и компания»
Но они могли с полным правом утверждать, что, не считая нескольких счастливых для Жозефа часов майского вечера, никто из них не урвал и дня развлечений; Гийом собственноручно открывал каждое утро ворота, собственноручно Ипполит рассчитывался с рабочими, собственноручно ощупывал Миртиль каждый образчик товара; и никто, кроме Жозефа, не принимал посетителей.
— Для них деньга всё — как ухватятся за что, так уж из рук не выпустят, прусская косточка, — ворчал Пайю уважительно, но ядовито.
— Ничего, ничего: все эти «Бон марше», «Бель жардиньер» и даже сам «Лувр» придут еще к нам на поклон, — сказал Жозеф.
Как-то вскоре после переезда, когда выдался свободный час, Жозеф произвел подсчеты: основной капитал, прибыль, оборудование, станки, расходы на установку машин и транспорт; каждый камень и каждый кирпич окупался восемьюдесятью двумя сантиметрами декатированного, промытого и отглаженного сукна.
— Фабрика еще не окупилась, — ответил Гийом.
Вздох, мощный, как дыхание кузнечных мехов, вырвался из груди Жозефа. Он отечески положил руку на плечо старшего брата.
— Она окупается с каждым днем. Ее, в сущности, окупает Лорилье-Помье, который придерживается расценок тысяча восемьсот второго года. — И, понизив голос, добавил: — А какая была все-таки проклятая зима! Помнишь, ничего не клеилось. Ни порядка, ни работы. А эти подлецы, воспользовавшись военным временем, согнали нас с места. Заказчики в один голос твердили: «У нас другие поставщики, покажите, чего вы стоите!»
Еще бы Гийому забыть эту зиму! Грызя усы, он криво усмехнулся.
— Подумать только, как мы рисковали, покупая эту фабрику.
Но улыбку тут же потушили нахлынувшие воспоминания.
Дрожа всем телом, он прижал руки к груди, к тому самому месту, где два дня и две ночи лежала доверенность, подписанная отцом.
А безумец Жозеф куда-то исчез. Он мерил ночную мглу огромными шагами, вот он мелькнул у низенькой стены, вот донесся его голос: «…девятнадцать… двадцать… в этой стене ни за что не будет восьмидесяти метров…»
Услышав смех брата, Гийом покрылся холодным потом. Нет у него сил оглядываться назад. За этот год нервы окончательно сдали.
Пока Жозеф расхаживал вдоль стены, старший брат успел подвести итоги. Он подводил их столько раз, что теперь это не составляло для него никакого труда. Стоимость фабрики — двести десять тысяч франков плюс десять тысяч пятьсот франков процентов за первый год. Из них двадцать две выплачены на два месяца раньше срока — чек датирован 31 июля. Станки и поставки сырья оплачиваются без особого напряжения ежемесячно все возрастающими суммами.
Однако нотариус императора германского и короля прусского не спешит с продажей их недвижимости в Бу-шендорфе. Все там заросло травой. Стекла уже давно служат мишенью для мальчишеских рогаток. Ветром снесло почти все трубы. Деревянный забор рухнул, — так по крайней мере сообщалось в последних двух письмах. Итак, долой с актива шестьдесят тысяч франков.
Правда, в их бушендорфском доме поселился какой-то поверенный в делах. Поначалу казалось, что сделка выгодная, — как-никак двадцать тысяч франков. Но радость оказалась преждевременной. Поверенный регулярно забывал платить, а германский нотариус его не беспокоил.
Из пяти тысяч долга должники покрыли только семьсот франков; остаток, очевидно, придется занести в графу убытков, причиненных войной, то есть тех, которые не возмещаются но страхованию.
Имевшиеся на бушендорфском складе товары на сумму в восемь тысяч франков были в спешке спущены за пять тысяч. Переезд обошелся никак не меньше восьми тысяч.
И если после десяти месяцев огромных усилий сумма долга с двухсот пятидесяти тысяч франков, истраченных по инициативе молодых Зимлеров на приобретение машин и фабрики, снизилась до двухсот тридцати тысяч, то в активе против этой суммы значится только семьдесят пять тысяч, а если поверенный не заплатит, то всего лишь пятьдесят пять тысяч.
Итак, восемь членов семьи Зимлеров должны жить па семнадцать тысяч франков весьма неустойчивого дохода, не имея ни одного су сбережений…
— О чем ты задумался, Гийом?
Уже несколько минут Жозеф, широко расставив ноги, наблюдал за старшим братом. В лучах лупы было особенно заметно, как иссох за это время Гийом. И когда Жозеф последовал за братом в мастерскую, сплошь залитую голубым лунным светом, где днем полновластно царил Гийом, им обоим пришла в голову одна и та же мысль: сколько потребуется еще заказов от Дельмота, чтобы окупить все это, заткнуть эту ненасытную утробу. Машины встали в ряд, спокойные, как кредиторы, алчные, но насытившиеся. И не удивительно: их кредит — это человеческий труд. Сейчас уже десять часов вечера. Через восемь часов гудок фабрики Зимлера поднимет с постели сто двадцать рабочих. Есть ли заказы, нет ли, голос гудка все так же властен. Он не дрогнет, сохранит наигранную уверенность.
Сколько придется еще распечатывать конвертов и каталогов, прежде чем будничные победы превратятся в окончательную победу Зимлеров. А пока что — рабство, полное подчинение машине, шерсти, каждому кирпичу в стене и балансам, которые сотни раз на неделе подводят понаторевшие в этом деле коммерсанты.
Жозеф осмотрел один из станков, который, по словам Гийома, работал неисправно.
— А кто нам его продал?
— Мы купили его сразу же по приезде у Юильри. Ему лет пятьдесят. Не работает, хоть плачь.
— Гм! А сколько стоит такой же механический?
— Три тысячи пятьсот.
— Три тысячи пятьсот? Гм! — Жозеф помолчал. — А то, что мы сэкономили, окупит стоимость машины, ты твердо в этом уверен?
Целый месяц Гийом даже во сне видел эти цифры.
— Безусловно окупит, Жозеф.
Оба многозначительно помолчали. Наконец Жозеф проговорил:
— А у них такие машины есть?
— Нет. Здесь, в Вандевре, все станки — сплошная рухлядь, под стать нашим.
Жозеф резко вскинул голову:
— В таком случае покупай.
Но Гийом высказал еще не все.
— Видишь ли, Вервье предлагает станки по три тысячи пятьсот… А в Мюльхаузене можно найти за две тысячи шестьсот… правда, не самого нового образца.
— Если ты мне доверяешь, Гийом, не говори об этом отцу и дяде Миртилю. У них должно быть хорошее оборудование. Покупай станок за три тысячи пятьсот.
Гийом вздохнул и провел ладонью по лицу. Он полностью разделял мнение брата.
— Ты сам увидишь, Жозеф, сам увидишь! — И протявкал, задыхаясь: — Пусть на это пойдет моя часть из заказов Дельмота.
Только что подведенный итог был забыт. Кровь гулко стучала в висках. К счастью, свет луны был слишком слаб, и Жозеф не заметил, как покраснело, а затем покрылось смертельной бледностью лицо брата, похожего в профиль на персидского царя.
— Пройдемся немножко, ладно? — предложил Жозеф.
Когда они выходили из ворот, Жозеф почувствовал, как в его руку вцепилась чья-то горячая ручонка, и, нагнувшись, увидел умоляющие глаза Тэнтэна.
— Мне мама позволила. В комнатах очень жарко.
От кирпичных стен несло опаляющим зноем, как от раскаленной печи. Они прошли между двойными рядами фабрик, принадлежащих их конкурентам, миновали бесконечную ограду фабрики Лорилье-Помье, шесть труб которой величественно вздымали свои главы над неподвижной листвой. Сладкая дрожь пробежала по спине.
— Ну? — прервал молчание Жозеф.
Гийом улыбнулся и вдруг подошел вплотную к брату.
— Послушай-ка, Жозеф…
И так как он замолчал, Жозеф слегка подтолкнул его в бок.
— Ну что?
— Штерны… Штерны все-таки себя прекрасно показали.
— Безусловно, — осторожно ответил Жозеф.
— Мы… они имеют полное право…
— Рассчитывать на нашу благодарность.
— Нет, на нашу дружбу, Жозеф.
— Согласен.
— Чудесно. Значит, я могу задать тебе один интимный вопрос… Как ты относишься к Элизе?
Тэнтэн почувствовал, как дрогнула рука дяди.
— Не могу отказать ей ни в уважении, ни в признательности.
— Да, да, — заторопился Типом. — Ну, а больше ничего?
— Как бы тебе сказать, я от души желаю этой толстухе всяческого благополучия.
— И это все?
— Воображаю, как тетя клянет Вениамина: они ведь их совсем сосватали.
— Да, но Вениамин уехал. За кого же теперь Элиза выйдет замуж?
— Ну, это мне совершенно безразлично, — спокойно прервал его Жозеф. — Впрочем, если все мужчины придерживаются моего мнения, боюсь, что ей придется умереть старой девой.
Раздосадованный Гийом нахмурил брови и ускорил шаг. Теперь ему уже расхотелось гулять. Во время всего разговора Тэнтэн боялся дохнуть. Он еще крепче вцепился в дядину руку, словно хотел выразить Жозефу таившееся в его детской душе чувство.
Однако братья прошли еще порядочный кусок. И только когда в конце улицы вспыхнули огоньки военного плаца, они перешли на противоположный тротуар и направились к дому, не обменявшись больше ни словом.
