Герберт Уэллс - Колеса фортуны
— Вы ничего не читаете, кроме романов?
— Очень редко. Устаешь после работы, да и книг не достать. Я, конечно, ходил на популярные лекции; слушал курс «Драматурги-елизаветинцы», но это было слишком уж мудрено, и я занялся резьбой по дереву. Но из этого ничего не вышло, я порезал себе палец и бросил.
Он являл собою зрелище весьма непривлекательное: лицо растерянное, руки повисли. На мгновение уверенность ее поколебалась. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, что этот самый человек, словно разъяренный лев, выступил против хулиганов! Да еще считал, будто это сущие пустяки. До чего же непостижимы мужчины!
— Тошно подумать, — продолжал он, — как меня дурачили, Моего школьного учителя надо было бы выдрать как следует. Ведь он же вор. Обещал сделать из меня человека и украл двадцать три года моей жизни — набил мне голову всякой дребеденью. Вот он я перед вами. Ничего не знаю и ничего не умею, а время учиться уже прошло.
— Прошло? — повторила она. — Почему прошло?.
Но он, казалось, не слышал ее.
— Мои старики не нашли ничего лучшего, как заплатить тридцать фунтов за мое обучение в магазине — выложили тридцать фунтов наличными, чтобы сделать меня тем, что я есть, — приказчиком. Управляющий обещал научить меня ремеслу, а сделал из меня подручного. Так всегда бывает с учениками в магазинах. Если бы всех жуликов упрятали в тюрьму, вам не у кого было бы купить ленту или нитки. Очень хорошо, конечно, вспомнить про Бернса и прочих, но я не из таких. А ведь и я не такая уж дрянь, чтобы из меня ничего не вышло, если бы меня поучили. Интересно, кем были бы те, кто смеется и потешается надо мной, если бы их так же одурачили. Начинать сначала в двадцать три года, не поздно ли?
Он поднял на нее глаза с грустной усмешкой — перед нею был Хупдрайвер более печальный и мудрый, чем он рисовал себя в самых смелых своих мечтах.
— Все это сделали со мною вы, — сказал он. — Вы настоящий человек. И вы заставили меня задуматься над тем, что же я такое и чем я мог бы стать. Представьте себе, что все сложилось бы иначе…
Она подумала, что его скромность может быть превратно истолкована всеми, кто понимал его не так хорошо, как она, и сказала:
— Ну и сделайте так, чтобы все сложилось иначе.
— Как?
— Работайте. Перестаньте плыть по течению. Вы уже доказали, что у вас есть смелость, решительность. Начинайте!
— Ах! — сказал Хупдрайвер, искоса взглянув на нее. — Но даже и тогда… Нет! Ничего из этого не выйдет. Слишком поздно начинать.
Наступило задумчивое молчание, и разговор на этом окончился.
24. Снова в лесу
В Рингвуде они позавтракали, а после завтрака Джесси ожидало разочарование. На почте для нее не оказалось письма. Напротив гостиницы «Клетчатый жеребец» помещался велосипедный магазин, в витрине которого был выставлен весьма и весьма подержанный трехколесный тандем марки «Марлборо клуб», а также объявление о том, что здесь можно взять напрокат велосипеды и тандемы. Заведение это запомнилось мистеру Хупдрайверу из-за странного его хозяина, который, перейдя через дорогу, принялся внимательно изучать их машины. Этот поступок вызвал у мистера Хупдрайвера ряд весьма неприятных мыслей, но, к счастью, ничего не повлек за собой.
Пока они завтракали, в комнату вошел высокий священник с раскрасневшимся лицом и сел за соседний столик. Одет он был по-своему празднично: его застегивающийся сзади, несколько пострадавший от жары воротничок был выше обычного, а вместо длиннополого сюртука на нем был черный, на редкость короткий, пиджак. На ногах у него красовались тусклые коричневые ботинки, брюки посерели от пыли, а на голове вместо обычной мягкой фетровой шляпы возвышалась пегая соломенная. Он был явно общительного десятка.
— До чего же чудесный день, сэр! — промолвил он звучным тенором.
— Чудесный, — повторил мистер Хупдрайвер, не отрываясь от пирога.
— Насколько я понимаю, вы совершаете поездку на велосипеде по этому дивному краю, — сказал священник.
— Катаемся, — пояснил мистер Хупдрайвер.
— Могу себе представить: если машина хорошо смазана, то нет более приятного и легкого способа ознакомиться с местностью.
— Совершенно верно, — согласился мистер Хупдрайвер. — Неплохой способ передвижения.
— Я думаю, велосипед-тандем должен быть особенно приятен для молодой супружеской пары: он допускает такую восхитительную близость.
— Правильно, — согласился мистер Хупдрайвер, слегка покраснев.
— А у вас тандем?
— Нет, мы едем порознь, — сказал мистер Хупдрайвер.
— Движение на воздухе, бесспорно, способствует возвышенному настроению. — И, изрекши эту истину, священник повернулся и твердым, решительным голосом заказал официанту: чашку чаю, две желатиновых таблетки, хлеб с маслом, салат и в довершение всего пирог. — Желатин совершенно необходим. Он способствует выделению танина из чая, — заметил он, не обращаясь ни к кому в частности, и, сложив руки, упершись в них подбородком, уставился на картинку, висевшую над головой мистера Хупдрайвера.
— Я сам велосипедист, — произнес священник, внезапно опуская взор на мистера Хупдрайвера. — Все мы теперь велосипедисты. — И он широко улыбнулся.
— Вот как! — сказал мистер Хупдрайвер и схватился за усы. — А какая, позволю себе спросить, будет у вас машина?
— Я недавно приобрел трехколесную. Двухколесный велосипед, к сожалению, как бы это сказать… мои прихожане считают слишком несолидным. А ведь надо принимать в расчет и мнение малых сих, особенно в наши дни, когда церковь нуждается в помощи каждого. Поэтому я и завел себе трехколесный велосипед. Я как раз приволок его сюда.
— Приволокли?! — повторила удивленная Джесси.
— На шнурке от ботинка. А часть пути тащил его на спине.
Все вдруг замолчали. Джесси не в то горло крошка попала. На лице мистера Хупдрайвера отразились попеременно все стадии недоумения. Потом он догадался:
— Произошла авария?
— Едва ли это можно назвать аварией. Просто колеса внезапно перестали вертеться. И я оказался в пяти милях отсюда с совершенно неподвижной машиной.
— Вот как! — произнес мистер Хупдрайвер с понимающим видом, а Джесси только бросила взгляд на этого безумца.
— Оказалось, — продолжал священник, довольный тем впечатлением, какое он произвел, — что мой слуга тщательно промыл подшипники парафином, дал машине высохнуть, а смазать маслом потом забыл. В результате они основательно нагрелись, и колеса перестали вращаться. Уже вначале велосипед шел тяжело и со скрипом, а я приписал это тому, что плохо работаю ногами и просто удвоил усилия.
— Жарко вам пришлось, не меньше, чем им, — заметил мистер Хупдрайвер.
— Трудно точнее выразиться. Такое уж у меня в жизни правило: что бы я ни делал, стараться изо всех сил. А подшипники, по-моему, раскалились докрасна. В конце концов одно колесо совсем остановилось. Это было боковое колесо, и остановка его неизбежно привела к тому, что вся машина перекувырнулась и я вместе с ней.
— Вы хотите сказать, что слетели с нее? — спросил мистер Хупдрайвер, внезапно оживившись.
— Вот именно. А так как я не желал признать себя побежденным, то летал не раз. Возможно, вы поймете меня: такой уж у меня характер. Я принялся увещевать велосипед — в шутку, конечно. К счастью, на дороге никого не было. Но под конец заело все оси, и я решил прекратить неравное сражение. Мой трехколесный велосипед стал ничуть не лучше тяжелого кресла без колесиков. Надо было либо тащить его, либо нести.
В дверях показалась еда священника.
— Целых пять миль, — произнес он. И начал поглощать хлеб с маслом.
— К счастью, — сказал он, — у меня хорошее пищеварение, и человек я энергичный — принципиально энергичный. Хорошо было бы, если б все люди были такими.
— Самое было бы правильное, — согласился мистер Хупдрайвер.
И священник прекратил разговор, отдав предпочтение хлебу с маслом.
— Желатин, — произнес вдруг священник, задумчиво помешивая ложечкой чай, — способствует выделению танина из чая и таким образом облегчает его усвоение.
— Очень полезные сведения, — заметил мистер Хупдрайвер.
— Пожалуйста, пользуйтесь ими, — сказал священник, откусывая большой кусок от двух бутербродов, сложенных вместе.
Под вечер наши путешественники не спеша поехали дальше, в направлении Стони-Кросса. Разговор не клеился, поскольку тему Южной Африки лучше было не трогать. Мистер Хупдрайвер молчал, обуреваемый неприятными мыслями. В Рингвуде он разменял последний соверен и осознал это обстоятельство только теперь. Только теперь, когда было уже поздно, задумался он над своими ресурсами. В сберегательной кассе на почте в Путни у него лежало фунтов двадцать, а то и больше, но его книжка была заперта в сундучке в заведении господ Энтробус, иначе этот влюбленный безумец тихонько вынул бы всю сумму, чтобы хоть на несколько дней продлить поездку. А теперь тень конца нависала над его счастьем. Как ни странно, но, несмотря на снедавшую его тревогу и утреннее недомогание, настроение у него было отнюдь не мрачное. Он забыл о своем притворстве и своих выдумках, вообще забыл о себе и все больше восхищался своей спутницей. Единственно, что сейчас его по-настоящему тревожило, — это необходимость обо всем рассказать ей.
