Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
— Доктор разрешил отвезти мистера Чарльза сегодня на прогулку, но только днем. Ему нужна перемена обстановки.
— Хорошо.
— Я подумала… — сиделка не сразу решилась продолжить, — так вот, я подумала, что прогуляться вам бы обоим неплохо, миссис Хэмпл, — может, выйдете вместо меня?
Луэлла тут же отрицательно покачала головой.
— О, нет, — ответила она, — сегодня мне не очень хорошо.
Сиделка как-то странно на нее посмотрела. Неожиданно почувствовав жалость к Чарльзу, Луэлла медленно наклонилась и поцеловала его в щеку. Затем, не говоря ни слова, она пошла в свою комнату, надела шляпу, пальто и с чемоданом в руках пошла к входной двери.
Она сразу же увидела тень в холле. Только бы миновать эту тень — и она свободна! Если бы только она могла обогнуть ее справа или слева, или приказать ей убраться с дороги! Но тень упрямо не желала двигаться, и, издав слабый крик, Луэлла села на стул в холле.
— Я думала, что вы ушли, — взмолилась она. — Я же просила вас уйти.
— Скоро уйду, — ответил доктор Мун, — но я не хочу, чтобы вы совершили древнюю как мир ошибку.
— Я не совершаю никакой ошибки — все ошибки я оставляю позади.
— Вы пытаетесь оставить позади саму себя, но это невозможно. Чем дальше вы от себя убегаете, тем ближе приближаетесь к самой себе.
— Но мне нужно бежать, — отчаянно возразила она. — Бежать из этого дома смерти и неудач!
— У вас еще не было неудач. Они только начинаются.
Она встала.
— Дайте пройти.
— Нет.
Она опять сдалась, как и всегда, когда разговаривала с ним. Закрыла лицо руками и расплакалась.
— Возвращайтесь в комнату и скажите сиделке, что идете на прогулку с мужем, — предложил он.
— Я не могу.
— Можете.
Луэлла вновь взглянула на него и поняла, что повинуется. Решив, что ее воля теперь окончательно сломлена, она бросила чемодан и пошла обратно через холл.
V
Природу странного влияния, которое оказывал на нее доктор Мун, Луэлла понять не могла. Но шли дни, и она обнаруживала, что делает многие вещи, которые раньше вызывали у нее отвращение. Она оставалась дома с Чарльзом; когда он совсем поправился, она иногда выходила с ним поужинать, или в театр, но только если этого хотел он сам. Она стала ежедневно появляться на кухне и нехотя присматривать за хозяйством, поначалу из страха, что все опять пойдет прахом, а затем уже по привычке. И она чувствовала, что все это было каким-то образом связано с доктором Муном — что-то такое, что он все время рассказывал ей о жизни, или почти рассказывал, и в то же время скрывал, словно боялся, что она об этом узнает.
Когда жизнь снова вошла в обычную колею, она обнаружила, что Чарльз стал меньше нервничать. Его привычка тереть лицо исчезла, и, хотя ей казалось, что в мире поубавилось веселья и счастья, теперь иногда ей удавалось испытать настоящее умиротворение, о котором она раньше даже не подозревала.
И вот однажды вечером доктор Мун неожиданно сказал, что уезжает.
— Хотите сказать, навсегда? — спросила она, запаниковав.
— Навсегда.
Лишь мгновение она не была уверена, что сожалеет об этом.
— Я больше вам не нужен, — тихо произнес он. — Вы вряд ли это поймете, но вы повзрослели.
Он подошел поближе и, сев на диван рядом с ней, взял ее за руку. Луэлла сидела молча, напряженно прислушиваясь.
— Мы всегда договариваемся с детьми, что они сидят в зале и не мешают разыгрывать пьесу, — сказал он, — но если они так и остаются в зале после того, как выросли, кому-то приходится работать вдвойне — еще и за них — чтобы они получили удовольствие от света и блеска нашего мира.
— Но я хочу света и блеска, — возразила она. — Это все, что может предложить жизнь. Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть, чтобы все вокруг было живым и теплым.
— А все и будет живым и теплым.
— Как?
— Когда тепло будет исходить от вас.
Луэлла изумленно взглянула на него.
— Сейчас ваша очередь встать в центре и начать давать другим то, что так долго давали вам. Теперь вы должны давать защиту тем, кто моложе, хранить мир в душе мужа, а также давать и ничего не просить взамен у тех, кто старше. Вы должны стать опорой людям, которые работают для вас. Вам придется скорее прятать в себе проблемы, нежели ими делиться, придется запастись терпением выше среднего, и совершать поступки самостоятельно, а не в паре с кем-то. Весь свет и блеск мира в ваших руках.
Он неожиданно умолк.
— Встаньте, — сказал он, — подойдите к зеркалу и скажите мне, что вы там увидите.
Луэлла послушно встала и подошла к висевшему на стене сувениру — привезенному из Венеции в медовый месяц зеркалу.
— Здесь у меня появилась складка, — сказала она, подняв руку и указав на переносицу, — а еще в тени сбоку — наверное, это морщинки.
— Вы огорчены?
Она быстро обернулась.
— Нет, — сказала она.
— Вы поняли, что Чака больше нет? Что вы его больше никогда не увидите?
— Да. — Она медленно провела руками перед глазами. — Но все это было так бесконечно давно…
— Бесконечно давно… — повторил он; затем: — Вы все еще боитесь меня?
— Уже не боюсь, — ответила она и честно добавила: — Раз уж вы уезжаете.
Он пошел к двери. Сегодня он выглядел особенно усталым — казалось, что он едва может двигаться.
— За ваш дом и семью теперь отвечаете вы, — раздался усталый шепот. — И если здесь будет свет и блеск, то это будет ваш свет и блеск; если здесь будет радость, то лишь потому, что так захотите вы. Удовольствия могут появляться в вашей жизни, но вы больше никогда не должны их специально искать. Теперь ваш черед поддерживать огонь в очаге.
— Останьтесь еще ненадолго? — предложила Луэлла.
— Время вышло, — его голос стал таким тихим, что она едва различала слова. — Но запомните, что бы ни случилось — я всегда смогу вам помочь, если только здесь можно помочь. Я ничего не обещаю.
Он открыл дверь. Теперь она должна была узнать то, что хотела узнать больше всего на свете, пока еще не поздно.
— Что вы со мной сделали? — воскликнула она. — Почему я не печалюсь о Чаке — и вообще ни о чем не жалею? Скажите же мне, я ведь уже почти вижу, но не могу разглядеть… Пока вы не ушли — скажите мне, кто вы такой?
— Кто я такой?!
Его поношенный костюм замер в дверях. Его круглое, бледное лицо вдруг разделилось на два, на
