Шарль де Костер - Свадебное путешествие
— Дверь открывали не в сад, а в дом.
Розье поспешно оделась. В ее мозгу бродили смутные и мрачные мысли. Они росли с каждой минутой. Она сунула руку в карман, где лежал золотой ободок с фигурками, окольцовываший букет, и сразу же отдернула, точно укушенная. Но чем больше овладевали ею черные мысли, тем быстрей возвращалась и храбрость. Схватив лампу, спустившись, рывком распахнув дверь в сад, она закричала:
— Маргерита, Маргерита!
Никто не ответил.
Розье прошла по всему саду, от ветра погасла лампа.
Она отворила входную дверь. Задвижки были не заперты.
— Маргерита, Маргерита! Дочь моя! Она ушла из дому! — вскрикнула Розье, взбегая на второй этаж, чтобы в этом удостовериться.
Она увидела раскрытые двери спальни Маргериты, сливавшиеся с уже сгустившейся тьмой; и все-таки во мраке Розье ощупала постель. Постель была пуста.
— Моя дочь ушла! Ушла! Я убила свою дочь!
Она взвыла и рванулась к дверям. Служанка набросила шаль ей на голые старые плечи. Розье была в рубашке и нижней юбке. Едва держа ее, служанка надела ей башмаки, умоляя остаться в доме, говоря, что «мадам Маргерита наверняка уже в замке, у своего мужа, и нечего об этом беспокоиться».
Служанка утаивала истинную причину — ей просто нестерпимо хотелось снова отправиться спать.
Розье вышла одна. Ей чудилось, что, идя куда глаза глядят и ища тень дочери, она на каждом тротуаре, каждой улочке слышит, да-да, явственно слышит торопливые шаги и шелест шелкового платья.
Вдруг одна мысль совсем поразила ее, точно пронзив раскаленным железом мозг: вода, вскрикнула она, вода!
«Куда в Брюсселе идут топиться?» — подумалось ей.
— К каналу — вот куда идут в Брюсселе те, кто решил утопиться, — отвечал глухой голос, звучавший в ней и, казалось, доносившийся до нее из всех углов.
К каналу? Она как безумная пустилась бежать: все думала, каким путем покороче, не находила его и пробежала по всем бульварам до самой Зеленой Аллеи.
Она добежала почти до конца. Тут ее старые ноги подкосились. Она попыталась бежать дальше, смогла лишь ползти и поползла. Ей показалось, что вдоль парапета медленно бродит какая-то женская фигура.
— Маргерита! — прошептала она, не в силах крикнуть.
Розье хрипела, но в ней откуда-то нашлись силы ползти дальше. Она даже встала. У моста она едва не рухнула, поднялась, снова упала и поползла на коленях. Женщина взошла на мост.
— Маргерита! — хотела крикнуть Розье. Сил не было. Ее голос прозвучал едва слышно и глухо, точно в кошмарном сне.
Женщина перешла мост. Розье привстала, ухватившись за перила всей силой запястий.
Она увидела бледное, гордое, решительное лицо.
— Маргерита! — снова хотела она крикнуть.
Да, это была она, ее дочь.
Маргерита остановилась внизу откоса, у самой воды. Розье поползла на коленях, стремясь схватить край ее платья и стараясь, чтобы та ее не заметила.
Чувство, что, едва увидев ее, Маргерита может кинуться в воды канала, придавало ей сил, хитрости, храбрости. Она подползала к дочери как слизень, как змея.
Маргерита пристально, с сильным чувством смотрела то в небо, то на воду. Она не складывала руки для молитвы, как делают те, кто решил умереть. Ее лицо, не одухотворенное никаким нежным чувством, казалось белей полотна в лунном свете. Она думала об этом постылом мужчине, так подло унизившем ее чистую молодость, ее прекрасную любовь. Это казалось ей тяжкой обидой, ее лицо выражало муку. Она пришла умереть, ибо так ей было суждено. И вот, гордая, приняв холодный вид, будто индуистская вдова, восходящая на костер вместе с телом умершего мужа, она готова была заживо сойти в ледяную могилу своей любви.
Вода черна, луна светла. Над лугами плыл голубоватый туман. Розье все еще подползала. Вдруг у нее вырвался радостный вопль. Она сумела тигриной хваткой вцепиться в платье дочери и резко потянула к себе, надорвав ткань.
— Ты куда, — прохрипела она, вцепившись в Маргериту и повалив ее, чтобы та не смогла сбежать. — Ты куда?
Маргерита, отбиваясь, ударила Розье, но та ничуть не ослабила хватку.
— Ты куда это? В воду? Слушай: все вранье! Он не обманывал тебя! Это старое письмо. И букет старый. Все подстроила я, я, чтобы ты осталась со мной, Гритье, с твоей матерью, которая слишком любит тебя! Гритье, нужно вернуться к нему. Это наименьшее, чем я могу поступиться. Не надо в воду! Не надо в канал! Не умирай! Послушайся и скажи хоть слово, дитя мое, дочь моя!
Маргерита отпихивалась от нее. У нее начались судороги, ее силы удвоились, но Розье не отпускала. Она выкрикнула, вопреки себе смогла наконец выкрикнуть ненавистное имя, еще никогда не слетавшее с ее губ:
— Поль, Поль любит тебя! Говорю тебе, он любит тебя! Говорю тебе, что Поль, Поль любит тебя! Пойдем!
Сказав это, она потянула ее за платье, стала трясти за плечи:
— Гритье, я лгала, лгала, лгала! Твоя мать лгала, Гритье, слышишь, лгала, лгала, дочь моя, твоя мать тебе лгала!
Маргериту охватили рыдания.
Это был добрый знак. Розье приласкала ее, обняла, ее прорвало тысячей нежных слов.
Судороги прекратились. Вдруг Маргерита поднялась. И следом поднялась и мать.
— Я лгала, лгала! — все еще повторяла Розье.
— Так идем же в Уккле, — ответила Маргерита, — и дай мне руку. Если надо, я понесу тебя.
XIII
Обе пустились в путь.
Розье тащилась как могла, повиснув на руке у дочери, но стоило им пройти несколько шагов, как той пришлось так и сделать — взвалить мать себе на плечи. По королевской дороге проезжала коляска, внутри сидела влюбленная парочка. Племя сие великодушно.
— Мадам, — промолвил молодой человек, выходя из коляски и становясь перед Маргеритой, — груз у вас нелегкий. Садитесь в коляску и скажите кучеру, куда вас отвезти.
Маргерита согласилась и запихала полуживую мать внутрь.
— Куда вам ехать? — спросил кучер.
— В Уккле.
— В Уккле? Не поеду.
— А за двадцать франков? — спросила Маргерита.
— Покажите их сперва, ваши двадцать франков.
— Вот.
— А! — воскликнул кучер, радостно взмахнув рукой при виде золотых монет, блеснувших в кошельке Маргериты. — Но это не так просто, моя герцогиня. Где я там лошадь оставлю?
— У решетки ворот замка графа Когена.
Коляска полетела галопом.
— Ну вот, мама, — сказала Маргерита, — теперь рассказывайте.
Розье, решившись окончательно, поведала Маргерите всю унизительную правду. Ей стало невыносимо грустно, что дочь больше не приезжает к ней, потому-то она и решилась на подстрекательство к разводу. Однажды графиня Амели познакомилась с ней и пригласила отобедать у нее в «замке». Ее там обслужили «точно королеву», она заговорила о дворянстве, и ей подтвердили, что она по мужской линии баронесса и напрасно не позаботится о грамотах, подтверждающих ее титул. Тут все разъяснилось и с самыми наимоднейшими ее туалетами, и с визитом мсье Буффара, «ворюги закоренелого». Графиня Амели оказала ей доверие. Ей тоже вздумалось разлучить Поля с Маргеритой. «Они рассудили, что давно уж посланное письмо вместе с портретом и увядшими цветами, украденными из шкатулки, непременно приведут к разрыву».
— А сейчас графиня там, у себя, — добавила Розье.
— Погоняйте лошадей, как можно быстрее, — сказала кучеру Маргерита.
— Живы будут или околеют, но до места довезут, — отвечал тот.
Упряжь едва выдерживала.
Коляска мчалась как ветер.
Через двадцать минут по знаку Маргериты она высадила обеих дам у самой решетки ворот замка де С…
— А почему не домой? — спросила Розье.
— Меня хотела видеть графиня. Вы останьтесь здесь, мама.
— Вот деньги, их тут много. Присматривайте за мадам, а я вернусь за ней, — сказала Маргерита, вслепую сунув кучеру больше ста золотых франков, — он-то быстро сосчитал, сколько там монет, и радостно потер руки.
Нет, не бежала — быстрей ветра летела Маргерита. Промчавшись по лужайке, она увидела, что на первом этаже горят все свечи, и, остановившись в прихожей, услышала голос — то был голос графини:
— Поверь мне, Поль, ты полюбишь снова, ты не один на свете…
Доктор отвечал:
— Я останусь один, навеки совсем один, если все правда, если это не сон наяву, если я не глупая игрушка галлюцинации.
— И тем не менее… — начала графиня.
— Нет, это неправда, такого не может быть. Маргерита не обманывала меня, ни на день не могла она забыть, растоптать любовь свою, нашу любовь. Она любила меня. Это ведь всегда чувствуешь, мадам. Всего пять месяцев брака! Пять месяцев ее нежности и моего обожания! И вдруг — ни с того ни с сего, даже без причины? Нет, невозможно! Вот уже шесть часов я, закусив удила, скачу в надежде отыскать ее, будто я не мужчина, а черт знает что такое, не в силах поверить, что ее приходится разыскивать и что ее больше нет. Мне остается только ждать. Она вернется, не качайте головой, говорю вам, она вернется!
