Гюстав Флобер - Госпожа Бовари
Она была одна. Уже смеркалось. Кисейные занавесочки на окнах сгущали полумрак комнаты, а позолота барометра, на которой еще играл луч солнца, зажигала огни в зеркале, в промежутках между вырезами полипника.
Родольф не садился; Эмма едва была в силах отозваться на его приветствие. Он сказал:
— У меня были дела. И я хворал.
— Серьезно? — воскликнула она.
— Нет!.. — отвечал Родольф, садясь возле нее на табурете. — Я просто не хотел к вам приходить.
— Почему?
— Вы не догадываетесь?
Он опять взглянул на нее, но на этот раз с такою дерзостью желания, что она опустила голову, покраснев. Он было начал:
— Эмма…
— Господин Буланже! — сказала она, слегка отодвигаясь.
— Вот видите, — продолжал он с грустью, — что я был прав, когда не хотел приходить; имя, это имя, которое переполняет мою душу и сорвалось у меня с языка, вы запрещаете мне произносить! Госпожа Бовари!.. Эх, да ведь так зовут вас все!.. И притом, ведь это не ваше имя, это имя другого! — И он повторил: — Другого! — И закрыл лицо руками.
— Да, я думаю о вас беспрерывно… Мысль о вас приводит меня в отчаяние!.. Ах, извините!.. Я ухожу… Прощайте!.. Уеду далеко… так далеко, что вы никогда больше не услышите обо мне!.. Но все же сегодня… не знаю, какая сила толкнула меня к вам еще раз! С небесными силами нельзя бороться, нельзя противиться улыбке ангелов. Человек отдает себя во власть того, что красиво, прелестно, обаятельно!
В первый раз в жизни Эмма слышала такие слова; и ее тщеславие, словно человек, отдыхающий в теплой ванне, нежилось и потягивалось от тепла этих слов.
— Но если я не приходил, — продолжал он, — если я не мог видеть вас, то по крайней мере глядел на все, что вас окружает. По ночам — каждую ночь — я вставал, приходил сюда, смотрел на ваш дом, на светлую при луне крышу, на деревья сада, качавшиеся над вашим окном, и на маленькую лампу, на огонек, мерцавший сквозь стекла, в тени. Ах, вы, конечно, не подозревали, что подле вашего дома, так близко и в то же время так далеко от вас, стоит кто-то глубоко несчастный…
Она обернулась к нему, едва сдерживая рыдания.
— О, как вы добры! — произнесла она.
— Нет, я люблю вас, вот и все. И вы в этом не сомневаетесь!.. Скажите мне это, одно слово! Одно только слово! — И Родольф незаметно соскользнул с табурета на пол; но из кухни послышался стук деревянных башмаков; дверь гостиной, он заметил, не была притворена.
— Будьте милосерды, — продолжал он, вставая, — исполните одну мою прихоть!
Он просил ее показать ему дом, ему хотелось все в нем видеть; и так как госпожа Бовари согласилась, оба встали, когда вошел в комнату Шарль.
— Здравствуйте, доктор, — сказал ему Родольф.
Лекарь, польщенный титулом, на который вовсе не рассчитывал, рассыпался в любезностях; Родольф воспользовался этим, чтобы немного оправиться.
— Ваша супруга, — сказал он, — говорила мне о состоянии своего здоровья…
Шарль прервал его: он в самом деле серьезно беспокоился, у жены снова начались удушья. Тогда Родольф спросил, не была ли бы ей полезна верховая езда.
— Разумеется! Превосходно, отлично!.. Это мысль! Ты непременно должна последовать этому совету.
Когда она возразила, что у нее нет лошади, Родольф предложил своих; она отказалась, он не настаивал; затем, чтобы оправдать свое посещение, рассказал, что крестьянин, которому недавно делали кровопускание, продолжает жаловаться на головокружения.
— Я к нему заеду, — сказал Бовари.
— Нет-нет, я пришлю его к вам; мы приедем сюда, это удобнее.
— А, очень хорошо. Благодарю вас.
Как только супруги остались одни, Бовари сказал:
— Отчего ты не хочешь принять предложения господина Буланже? Это так мило с его стороны.
Она надулась, перебрала тысячу предлогов и наконец заявила, что «это может показаться странным».
— Ах, мне-то какое до этого дело? — сказал Шарль, повертываясь на каблуке. — Здоровье прежде всего. Ты не права.
— Да и как ты хочешь, чтобы я каталась верхом, если у меня нет амазонки?
— Надо заказать! — ответил он.
Амазонка заставила ее решиться.
Когда платье было готово, Шарль написал господину Буланже, что жена ожидает его и что они рассчитывают на его любезность.
На другой день, около полудня, Родольф подъехал к двери Шарля с двумя выезженными лошадьми. Одна, с розовыми помпонами у ушей, была под дамским седлом из замшевой кожи.
Родольф надел высокие мягкие сапоги, говоря себе, что, по всей вероятности, она никогда не видывала таких; и действительно, Эмма пришла в восторг от его наряда, когда он появился на крыльце в длинном бархатном камзоле и в лосинах. Она была одета и ждала его.
Жюстен из аптеки прибежал взглянуть на нее; потревожился и сам аптекарь. Он напоминал господину Буланже об осторожности:
— Долго ли случиться несчастью! Будьте осмотрительны! Быть может, лошади ваши слишком горячие?
Эмма расслышала над головой шум: то Фелисите у окна барабанила по стеклу, забавляя маленькую Берту. Ребенок посылал ручкой воздушные поцелуи; мать сделала ответный знак рукояткой хлыста.
— Приятной прогулки! — крикнул Гомэ. — Но будьте осторожны, главное — будьте осторожны! — И он помахал им вслед газетой.
Как только лошадь Эммы почувствовала под собой мягкую землю, она пустилась галопом. Родольф скакал рядом с нею. Время от времени они обменивались короткими фразами. Слегка нагнув голову, приподняв левую руку и уронив правую, она отдавалась ритму движения, баюкавшего ее в седле.
При подъеме на косогор Родольф опустил повод, и они помчались, дружно, одним взлетом; на холме лошади вдруг остановились, и ее длинная голубая вуаль упала.
Стояли первые дни октября. Внизу реял туман. Длинными полосами тянулся он по краю равнины, между вырезами холмов; местами полосы разрывались, поднимались клубами вверх и исчезали. Порой под просветом облаков выступали вдалеке, на солнце, крыши Ионвиля, с садами по берегу реки, дворами, стенами и церковною колокольней. Эмма щурила глаза, чтобы разглядеть свой дом, и никогда бедное селение, где она жила, не казалось ей таким убогим. С возвышенности вся долина представлялась огромным, бледным, курившимся испарениями озером. Купы деревьев местами выдвигались как черные скалы, а колеблемые ветром вершины пирамидальных тополей, возникая рядами из мглы, напоминали зыбучие дюны.
Рядом на лужайке, между соснами, коричневатые отсветы колыхались в теплом воздухе. Почва рыжеватая, как табачная пыль, заглушала звук копыт, раскидывавших палые сосновые шишки.
Всадники держались лесной опушки. Время от времени Эмма отворачивалась, избегая его взгляда; тогда она видела только стволы сосен, вытянутых в ряд, и от их постоянного мелькания у нее слегка кружилась голова. Лошади фыркали. Поскрипывала кожа седел. Когда они въезжали в лес, показалось солнце.
— Небо нам покровительствует! — сказал Родольф.
— Вы думаете? — ответила она.
— Вперед! Вперед! — сказал он, прищелкнув языком.
Лошади помчались.
Высокие папоротники, росшие по краю дороги, запутывались ей в стремя, Родольф порой нагибался на всем скаку и вырывал их. Иной раз, чтобы раздвинуть ветви, он проезжал так близко от Эммы, что его нога задевала ее колено. Небо заголубело. Листья не шевелились. Большие пространства были покрыты цветущим вереском; лиловые ковры чередовались с купами деревьев, то серых, то бурых, то золотых, смотря по их породе. Часто под кустами слышалось легкое хлопанье крыльев или мягкогортанное карканье воронов, улетавших в чашу дубов.
Они сошли с седел; Родольф привязал лошадей. Она шла впереди по мху между колеями.
Но длинное платье, шлейф которого она взяла в руки, все же стесняло ее шаги, и Родольф, идя за нею, видел в промежутке между черным сукном и черным ботинком ее нежный белый чулок, напоминавший ему нагое тело.
Она остановилась.
— Я устала, — проговорила она.
— Ну сделайте еще усилие! Бодрей!
Пройдя еще шагов сто, она опять остановилась, и сквозь длинную вуаль, спускавшуюся с ее мужской шляпы вбок, на бедра, видно было ее лицо в голубоватой прозрачной дымке, как будто она плавала в волнах лазури.
— Куда же мы идем?
Он не отвечал. Она дышала прерывисто. Родольф оглядывался и покусывал усы.
Они вышли на открытое место, где молодые побеги у пней были вырублены. Сели на ствол сваленного дерева. Родольф заговорил о своей любви.
Он не испугал ее сразу восторженными излияниями чувств: он был спокоен, серьезен, грустен.
Эмма слушала, потупясь и шевеля ногой валявшиеся на земле щепки.
Но когда он сказал:
— Разве нас не связывает теперь общая участь?
Она ответила:
— Нет. Вы это отлично знаете. Это невозможно. — И встала, собираясь уйти.
