Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания
Господь свидетель, говорит мама Брайди, не знаю, что буду делать. Пособие девятнадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю, рента шесть и шесть, и нам на пятерых остается тринадцать шиллингов, чтобы купить еду, одежду и уголь на зиму.
Брайди затягивается сигаретой, отпивает чай и говорит: Господь Бог - Он добрый. Не сомневаюсь, отвечает мама, что где-то для кого-то Он добрый, но в переулках Лимерика Его давно не видали.
Ох Энджела, смеется Брайди, ты за это и в ад угодить можешь, и мама отвечает: а где я по-твоему, Брайди?
И они смеются, пьют чай, курят «Вудбайн», и сходятся на том, что у них одно утешение – сигареты.
Правда.
Куигли-вопросник говорит, что в пятницу я должен буду пойти в церковь редемптористов и вступить в отделение Архи-Братства для мальчиков. Обязательно. Отказаться нельзя. Мальчики с улочек и переулков, у которых отцы живут на пособие или работают на заводах, все обязаны туда поступать.
Твой отец не в счет, говорит Вопросник, потому что он с Севера, но тебе вступить все равно придется.
Всем известно, что Лимерик - самый набожный город Ирландии, потому что в нем есть Архи-Братство Святого Семейства - самая большая в мире община. Братства могут быть где угодно, но только в Лимерике оно «Архи».
Наше Братство заполняет церковь редемптористов пять дней в неделю: три дня - мужчины, один - женщины, один - мальчики. Все собираются на богослужения с песнопениями на английском, на гэльском и на латыни, и главное – для того, чтобы послушать убойную проповедь, которой славятся отцы-редемптористы – именно она спасает миллионы китайцев и других язычников от адского пламени, уготованного протестантам.
Вопросник говорит, что если вступишь в Братство, мама сообщит об этом в Общество св. Винсента де Поля, и там будут знать, что ты добрый католик. Он говорит, что его отец давно вступил в Братство и устроился на хорошую работу - теперь он чистит туалеты на вокзале, а там и пенсия положена. И сам он, когда вырастет, тоже устроится на хорошую работу, если из дома не убежит, конечно, и не вступит в Королевскую конную полицию Канады, чтобы петь I’ll Be Calling You Ooo Ooo Ooo, как пел Нельсон Эдди, обращаясь к Жанет Макдональд, когда та, лежа на диване, угасала от чахотки. Если он приведет меня в Братство, то в офисе его имя занесут в большую книгу и, быть может, однажды его повысят, назначат старостой отделения, а это верх его мечтаний - не считая формы конного полицейского.
Староста является главой отделения, в котором тридцать мальчиков из одного квартала. Каждое отделение названо в честь какого-либо святого - он изображен на знамени, прикрепленном к верхушке шеста, возле которого сидит староста. Староста и его помощник отмечают посещаемость и смотрят, кому надо дать тумака, если кто засмеется на богослужении или совершит какое другое кощунство. Если пропустишь хоть один вечер, начальство спросит по какой причине, не прогулял ли ты собрание Братства, или все там скажут про тебя друг другу: кажется, этот наш маленький друг согласился на суп. Любому католику в Лимерике или даже в самой Ирландии ничего хуже сказать нельзя - из-за того, что бывало когда-то во времена Великого Голода. После двух пропусков тебе пришлют желтую повестку, чтобы ты явился к начальству и объяснился, а если прогуляешь три раза, за тобой отправят Отряд - то есть, пять или шесть взрослых мальчиков из твоего отделения. Они прочешут улицы и проследят, чтобы ты не развлекался, когда тебе положено стоять на коленях в Братстве и молиться за китайцев и другие пропащие души. Отряд заявится к тебе домой и сообщит твоей матери, что бессмертная душа ее сына в опасности. Некоторых это известие обеспокоит, но есть и такие, кто скажет: а ну, вон из моего дома, не то я как выйду, как задницы вам надеру. Такие матери членов нашего Братства ведут себя недостойно, и директор говорит, что мы должны молиться за них, чтобы они покаялись и отвратились от ложного пути.
Хуже всего, если заявится сам директор Братства, отец Гори. Он придет на наш переулок, встанет на пригорок и гаркнет зычным голосом, призвавшим к покаянию миллионы китайцев: где тут дом Фрэнка Маккорта? Он гаркает, хотя твой адрес у него в кармане, и он прекрасно знает, где ты живешь. Но он хочет, чтобы все на свете знали, что ты пропускаешь собрания Братства и подвергаешь опасности свою бессмертную душу. Матери в ужасе, и отцы шепчут: меня нет, меня нет, - и родители проследят, чтобы ты впредь не прогуливал, чтобы их никто не позорил и не унижал на глазах у соседей, которые переговариваются, прикрыв рот рукой.
Вопросник приводит меня в отделение св. Финбара. Сядь вон там и помалкивай, велит мне староста. Его зовут Деклан Коллопи, ему четырнадцать лет, и на лбу у него шишки, похожие на рога; брови у него рыжие, густые и сросшиеся, а руки свисают до колен. Он сообщает мне, что намерен сделать наше отделение лучшим в Братстве, и если я хоть раз не приду, он отобьет мне задницу и по частям пришлет меня матери. Для прогула причин уважительных быть не может: в одном отделении парень умирал, а его все равно принесли на носилках. Если хоть раз прогуляешь, то причиной лучше пусть будет смерть, причем не кого-то из родственников, а твоя собственная. Слышишь меня?
Слышу, Деклан.
Ребята из нашего отделения рассказывают мне, что при полной посещаемости старост премируют. Деклан хочет поскорей закончить школу и устроиться продавцом линолеума в большой магазин «Кэннокс» на Патрик Стрит. Его дядя Фонси много лет продавал там линолеум и скопил достаточно денег, чтобы открыть в Дублине свой собственный магазин, и трое его сыновей продают там линолеум. Отец Гори, директор, запросто может устроить Деклана на работу в «Кэннокс», если он будет хорошим старостой и обеспечит полную посещаемость в отделении, поэтому за прогулы Деклан в порошок сотрет. Он говорит, что между ним и линолеумом не встанет никто.
К Вопроснику Куигли Деклан относится с симпатией и позволяет пропускать пятницу-другую, потому что Вопросник сказал: Деклан, когда я вырасту и женюсь, я весь дом устелю линолеумом, и закуплюсь им только у тебя.
Другие ребята пытаются применить ту же хитрость, но Деклан говорит: отвалите, вам повезет, если горшок ночной наживете, куда там линолеум.
Папа говорит, что он в моем возрасте, когда жил в Туме, много лет прислуживал на мессе, и теперь мне пора стать министрантом. А толку-то? – говорит мама. Ребенку в школу нечего надеть, тем более, чтоб на мессе прислуживать. Папа говорит, что облачение министранта надевается поверх одежды, а мама говорит, что нам не на что купить приличную одежду, да еще стирать ее каждую неделю.
Господь подаст, говорит отец, и велит мне встать на колени в кухне на полу. Он берет на себя роль священника, потому что у него вся месса в голове, и мне надо выучить ответы. Он говорит: Introibo ad altare Dei, и мне надо отвечать: Ad Deum qui laetificat juventutem meam.
Каждый вечер после чаепития я становлюсь на колени и учу латынь, и папа шевельнуться мне не позволяет, пока я не выучу урок в совершенстве. Мама говорит, что он мог бы хотя бы разрешить мне присесть, но папа говорит, что латынь священный язык, и его надо учить на коленях. Видано ли, чтобы Папа сидел себе, пил чай и разговаривал на латыни.
Латынь трудная, и коленки у меня опухают, на них болячки и мне хочется на улицу играть, хотя и министрантом тоже быть хочется - помогать священнику одеваться в ризнице, красоваться у алтаря в красно-белых одеждах, как мой приятель Джимми Кларк, отвечать священнику на латыни, передвигать большую книгу с одного края алтаря на другой, наливать в чашу воду и вино, лить воду на руки священника, звонить в колокол при освящении Даров, становиться на колени, кланяться, махать кадилом на богослужениях, с серьезным видом сидеть в сторонке во время проповеди, сложив руки на коленях, а все бы в церкви св. Иосифа смотрели на меня и восхищались, как я держусь.
Через две недели весь чин мессы у меня в голове, и пора идти в церковь св. Иосифа к ризничему Стивену Кери, который заведует министрантами. Папа начищает мне ботинки. Мама штопает носки и подкидывает в огонь угля, чтобы разогреть утюг и погладить мне рубашку. Она кипятит воду и моет мне голову, шею, руки и колени – все, что видно из-под одежды, до последнего дюйма. Мама так натирает меня, что я весь горю, и говорит папе: пусть никто на свете не скажет, что ее сын пошел в алтарь грязным. Ей жаль, что у меня коленки в болячках, потому что я ношусь везде, пинаю жестянки и падаю, как футболист величайший в мире. Жаль, что в доме нет ни капли масла для волос, а то вихры у меня торчком стоят, как черная солома в матрасе - придется просто поплевать на них и смочить водой. Она велит мне в церкви св. Иосифа говорить громко, не мямлить, будь то по-английски или на латыни. Какая жалость, говорит мама, что ты вырос из пиджака на Первое Причастие, но тебе стыдиться нечего, у тебя хорошая родословная: Маккорты, Шиханы, или родня моей матери, Гилфойлы - они в графстве Лимерик скупали акр за акром, но потом англичане все у них отобрали, и отдали разбойникам из Лондона.
