Михаил Булгаков - Том 2. Роковые яйца

Всех выпирают. Учреждения всаживают. Дали 3-дневный срок. В моем вагоне участок милиции поместится. К Пурцману школа I степени имени Луначарского.

23 декабря.

Уезжаю обратно в Елабугу…

М. Олл-Райт.

Ж. «Заноза», № 9, 1924 г.

При жизни писателя издан в сборнике: М. Булгаков. «Смехач» № 15. Юмористическая иллюстрированная библиотека. Ил. Н. Радлова, Л., 1926.

Сотрудник с массой, или свинство по профессиональной линии

(Рассказ-фотография)

Дунька прилетела как буря.

— Товарищ Опишков-е-е, — выла Дунька, шныряя глазами. — Где ж он? Товари…

Басистый кашель раздался с крыльца, и т. Опишков, подтягивая пояс на кальсонах, предстал перед Дунькой.

— Чего ты орешь как скаженная? — спросил он, зевая.

— Кличут вас, — объяснила Дунька, — идите скореича, ждуть!

— Которые ждуть? — беспокойно осведомился Опишков.

— Собрание… Народу собрамшись видимо-невидимо!..

Товарищ Опишков плюнул с крыльца.

— Тьфу, черт! Я думал, что… Приду сейчас, скажи.

— Чай-то пить будешь? — спросила супруга.

— А, не до чаю мне, — забубнил Опишков, надевая штаны, — масса ждеть, чтоб ей ни дна ни покрышки… Мне эта масса вот где сидит (тут Опишков похлопал себя по шее). Какого лешего этой массе… — Голос Опишкова напоминал отдаленный гром или телегу на плотине… — Масса… У меня времени нету. Делать им нечего…

Опишков застегнул разрез.

— Придешь-то скоро? — спросила супруга.

— Чичас, — отозвался Опишков, стуча сапогами по крыльцу, — я там прохлаждаться не буду… с этой массой…

И скрылся.

В зале, вместившем массу транспортников 3-го околотка 1 участка, при появлении тов. Опишкова пролетело дуновение и шепот:

— Пришел… пришел… Пе-Де… глянь…

Председатель собрания встал навстречу Опишкову и нежно улыбнулся.

— Очень приятно, — сказал он.

— Бур… бур… бур… — загромыхал в ответ опишковский бас. — Чего?

— Как чего? — почтительно отозвался председатель. — Доклад ваш… Хе-хе…

— Да-клад? — изумился Опишков. — Кому доклад?

— Как кому? Им, — и председатель махнул в сторону потной массы, громоздящейся в рядах.

— Вр… пора… гу… гу… — зашевелилась и высморкалась масса.

Кислое выражение разлилось по всему лицу Опишкова и даже на куртку сползло.

— Ничего не пойму, — сказал он, кривя рот, — зачем это доклад? Гм… Я доклады делаю ежедневно Пе-Че, а чего еще этим?..

Председатель густо покраснел, а масса зашевелилась. В задних рядах подняли головы…

— Нет уж, вы, пожалуйста, — забормотал председатель, — Пе-Че само собой, а это, извините за выражение, само собой, потрудитесь…

— Гур… Гур… — забурчал Опишков и сел на стул. — Ну, ладно.

В зале сморкнулись в последний раз.

— Тиш-ше! — сказал председатель.

— Гм, — начал Опишков, — ну, стало быть… чего же тут говорить… ну, сделано 3 версты разгонки.

В зале молчали, как в гробу.

— Ну, — продолжал Опишков, — шпал тыщу штук сменили.

Молчание.

— Ну, — продолжал Опишков, — траву пололи.

(Молчание.)

— Ну, — продолжал Опишков, — путь, как его, поднимали.

Молчание нарушил тонкий голос:

— Ишь, трудно ему докладать. Хучь плачь!

И опять смолкло.

— Ну? — робко спросил председатель.

— Что «ну»? — спросил Опишков, заметно раздражаясь.

— А сколько это стоило и вообще, извиняюсь, какая продолжительность, как говорится, и прочее… и прочее…

— Я не успел это подготовить, — отозвался Опишков голосом из подземелья.

— Тогда, извиняюсь, нужно было предупредить… ведь мы же просили, извиняюсь.

Опишковское терпение лопнуло, и лицо его стало такого цвета, как фуражка начальника станции.

— Я, — заорал Опишков, — вам не подчиняюсь!..

(В зале гробовое молчание.)

— Ну вас к Богу!.. Надоели вы мне, и разговаривать я с вами больше не желаю, — бухнул Опишков и, накрывшись шапкой, встал и вышел.

Гробовое молчание царило три минуты. Потом прорвало.

— Вот так клюква! — пискнул кто-то.

— Доложил!

— Обидели Опишкова…

— Вот так свинство учинил!

— Что же это, стало быть, он плювает на нас?!

Председатель сидел, как оплеванный, и звонил в колокольчик. И чей-то рабкоровский голос покрыл гул и звон:

— Вот я ему напишу в «Гудок»! Там ему загнут салазки!! Чтоб на массу не плювал!!

Эм.

«Гудок», 29 августа 1924 г.

Три копейки

Старший стрелочник станции Орехово явился получать свое жалованье.

Плательщик щелкнул на счетах и сказал ему так:

— Жалованье: вам причитается — 25 р. 80 коп. (щелк)!

— Кредит в ТПО с вас 12 р. 50 коп.

«Гудок» — 65 коп. (щелк).

Кредит Москвошвей — 12 р. 50 коп.

На школу— 12 коп.

Итого вам причитается на руки (щелк! щелк!).

Т-р-и к-о-п-е-й-к-и.

По-лу-чи-те.

Стрелочник покачнулся, но не упал, потому что сзади него вырос хвост.

— Вам чего? — спросил стрелочник, поворачиваясь.

— Я — МОПР[8], — сказал первый.

— Я — друг детей, — сказал второй.

— Я — касса взаимопомощи, — третий.

— Я — профсоюз, — четвертый.

— Я — Доброхим, — пятый.

— Я — Доброфлот, — шестой.

— Тэк-с, — сказал стрелочник. — Вот, братцы, три копейки, берите и делите, как хотите.

Тут он увидел еще одного.

— Чего? — спросил стрелочник.

— На знамя, — ответил коротко спрошенный.

Стрелочник снял одежду и сказал:

— Только сами сшейте, а сапоги жене.

И еще один был:

— На бюст! — сказал еще один.

Голый стрелочник немного подумал, потом сказал:

— Берите, братцы, вместо бюста меня. Поставьте на подоконник.

— Нельзя, — ответили ему, — вы — непохожий.

— Ну, тогда как хотите, — ответил стрелочник и вышел.

— Куда ты идешь голый? — спросили его.

— К скорому поезду, — ответил стрелочник.

— Куды ж поедешь в таком виде?

— Никуды я не поеду, — ответил стрелочник, — посижу до следующего месяца. Авось начнут вычитать по-человечески. Как указано в законе.

«Гудок», 3 сентября 1924 г.

Ре-ка-ка

На станции Тюшки Юго-западных дорог в глухой и ненастный вечер 14 октября 1923 года произошло происшествие. Шел мимо Тюшек поезд № 7, и машинист высунулся, чтобы ухватить обруч с путевой. Но ввиду того, что в Тюшках, конечно, тьма полная, машинист ухватил вместо обруча самого помощника начальника станции Тюшки гражданина Пугача и разорвал собственную его гр. Пугача тужурку вдребезги.

Когда гр. Пугач прибыл к домашнему очагу, жена ему сказала так:

— Спасибо, что хоть штаны в целости принес. Служака!

Прошло много месяцев, в течение которых Пугач тосковал по своей тужурке.

Однажды весною 1924 г. неизвестный, с которым Пугач поделился своим горем, сказал ему:

— Чудак ты! Ты слышал, что такое РЕ-КА-КА?

— Нет, — чистосердечно признался Пугач.

— У-у, у-у! Это, брат, — штука изумительная. Для разбора всяких дел существует. Ты двинь туда жалобу. Так, мол, и так: при исполнении служебных обязанностей… Проходящего поезда № такой-то машинист вместо обруча пронзил меня, и вот, мол, пожалте десять целковых за тужурку.

— Неужели дадут? — усомнился Пугач.

— Вот чудак. Обязательно дадут. Нет такого закона, чтобы тужурки рвать. А то сегодня он тебе тужурку, а завтра ухо или руку оборвет. Так нельзя ездить.

— Понятное дело — это свинство, а не езда, — согласился Пугач.

Подзудил Пугача собеседник настолько, что тот написал жалобу. И ровно 8 месяцев спустя после происшествия получился на свет замечательный акт из Ре-Ка-Ка:

«1924 года, мая 8 дня мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что председатель РКК гр. Маркевич сделал обследование во ст. Тюшки по случаю ДСП гр. Пугача от 14 октября прошлого года. Установили, что гр. Пугач к поезду № 7 подавал разрешение на обруче, но ввиду темноты помощник машиниста не пронзил руки в центр обруча, пустил руку мимо и ударь его в грудь и упал на землю.

В данное время в конторе ВС обручи имеются в количестве пять штук.

Подписи.

Председатель РКК Маркевич.

ДС (подпись неразборчива).

ДСП Пугач».

Когда Пугач пришел домой, жена спросила:

— Поздравляю тебя, Пугач, с получением десяти целковых.

Пугач ответил:

— Отстань ты от меня! Никаких десять целковых не дали, а дали акт.

— Ну, что же в акте?

— Ничего я не понял, что в акте, — ответил Пугач, — и вообще отцепись от меня.

С тех пор Пугачу проходу не было. Все поздравляли с получением, так что он в конце концов стал злиться.